— Этот негодяй, этот ка… — поперхнулся Назар-кази и умолк, словно откусив язык. Он хотел сказать «этот капир Ма Чжунин», но, вспомнив свой недавний промах, оборвал фразу и сказал, как бы оправдываясь: — Дунгане придерживаются шафиитского толка, их нельзя считать мусульманами.

— Пока мы не хотим наказывать уйгуров. Для начала решено покарать дунган, вторгшихся в Синьцзян, — сказал Шэн Щицай. Он долго еще говорил, намеренно раздувая опасность, исходящую от Ма Чжунина, а потом повысил голос: — Предупреждаю — наш край находится на военном положении. В такой ситуации тот, кто не захочет сотрудничать с нами, будет наказан самым строгим образом.

— Правильно! — одобрил Назар-кази.

— Турсун-баба! Вы должны добиться, чтобы Ходжанияз отошел от Ма Чжунина!

— Хорошо, господин цаньмоучжан. Не пожалеем себя, сделаем все, что в наших силах.

— Да, да, мы все будем следовать вашим указаниям, — заверили остальные, торопясь избавиться от гостеприимства Шэн Шицая.

2

Авторитет Шэн Шицая рос с каждым днем, но в окружении Цзинь Шужэня у него оказались сильные противники. Генералы Цзинь Чжун, Лю Шаотен, ответственный секретарь правительства Тао Минью были не только образованными людьми, но и земляками Цзинь Шужэня, и потому в некоторых вопросах глава провинции принимал их сторону. Шэн Шицай делал вид, что ищет дружбы со своими соперниками, однако он постоянно думал о грядущей схватке с ними и о том, на кого тогда можно будет опереться. «Если нет верной опоры, язык не будет острым, а рука длинной», — повторял он себе. Такой надежной опорой представлялся ему белогвардейский полковник Папенгут.

В свое время остатки разбитых Красной Армией дутовских банд окопались было в Восточном Туркестане, собирая силы, но после уничтожения атамана Дутова разбежались кто куда — занялись торговлей, земледелием, скотоводством, ремесленничеством… Некоторые, правда, еще не унялись и, надеясь на какие-то перемены в России, устраивали время от времени различные провокации против Советского государства. Богатый и влиятельный Папенгут был из числа последних, и Шэн Шицаю импонировал его образ мыслей. Потому-то сегодня, после встречи с «почтенными» уйгурами, он пригласил его к себе.

— Вновь встречаются лишь друзья, говорят у нас, — произнес Шэн Шицай с вежливой улыбкой.

— Да, не так давно мы виделись в Шанхае, а теперь уже здесь, у вас в кабинете, — ответил Папенгут. — Наверное, успели привыкнуть к нашему климату?

— Разве может быть плох климат там, где живут такие друзья, как вы?

— Вы правы, Шэн-цаньмоучжан, — Папенгут не держал себя так стесненно, как уйгурские баи. — Народ этого богатого края отсталый и забитый, однако он добродушен и щедр.

— Вы, очевидно, хорошо изучили нравы, характер местного населения?

— Как не изучить, если здесь-то и приходится зарабатывать себе на хлеб?

— Толково сказано. Хотя по вашим словам можно подумать, будто вы сочувствуете Ходжаниязу. — Шэн сдержанно улыбнулся.

— Это совершенно другое дело, — быстро проговорил Папенгут. — Народы пробуждаются во всех уголках земного шара, и я не сторонник того, чтобы уйгуры погрязли в своей отсталости.

Шэн Шицай нахмурился.

— Вы что же, действительно защищаете Ходжанияза?

— Сам Ходжанияз не пойдет далеко, а я не так глуп, чтобы держать его сторону. Однако его движение окажет большое влияние на народ…

— Вы намекаете на народное восстание?

— Конечно. Кто свергнул царское правительство в России? Простой народ! Мне кажется, весь вопрос в том, чтобы суметь повести его за собой. Ходжанияз не из тех людей, которые годятся для этой роли. Но как знать, уйгуры могут последовать примеру соседней Монголии, объявившей себя независимой народной республикой…

Последние слова Папенгута были жалом, вонзившимся в тело. Шэн Шицай нетерпеливо бросил:

— Какие у вас основания так говорить?

— Я основываюсь на опыте. Думаю, что оседлые уйгуры имеют больше возможностей создать сильную организацию, чем, скажем, кочевые монголы.

— Вы перешли уже к проблемам общественного развития! А обстановка сейчас требует от нас решения сугубо практических вопросов, уважаемый полковник. Если вы наш истинный друг, то пришло время это доказать.

— Понимаю.

— Мы предлагаем вам создать полк из эмигрантов.

— Я готов. Но у меня есть условие.

— Какое? — Шэн уставился на Папенгута. В его взгляде сквозило гневное раздражение: «Смотрите-ка на этого безродного пришельца! Наглец! Отъелся, пригрелся — и теперь условия!..»

— Русский полк будет обеспечивать лишь безопасность Урумчи, — произнес Папенгут. Возможно, ему не хотелось вступать в непосредственную борьбу с уйгурами, на земле которых он и ему подобные нашли хлеб и приют.

— Странное условие, — промолвил Шэн, а потом добавил: — Пусть будет по-вашему. Поживем — увидим.

На том и договорились. Каждый преследовал корыстные цели. Шэн Шицай хотел, используя эмигрантов, укрепить свои позиции в правящей верхушке, но уже размышлял, как в будущем обуздать русских. А Папенгут, соглашаясь помочь Шэн Шицаю, надеялся упрочить положение, как собственное, так и своих сторонников.

3

Госпожа Шэн-тайтай была не только спутницей жизни Шэн Шицая, но и преданной помощницей в его делах. Отец ее, по фамилии Цю, служил когда-то командиром дивизии, затем генерал-губернатором и членом военного совета одной из провинций. Шэн-тайтай выступала посредницей в деловых отношениях между зятем и тестем. Позже этот семейный союз расширился, в него вошли три брата Шэн Шицая и второй зять генерала Цю — Ван. Все вместе они представляли внушительную силу, с которой в какой-то степени приходилось считаться правящей гоминьдановской элите в Китае.

Сегодня Шэн Шицай задержался в штабе, и приглашенных Ма Дасина и Чжао Голяна принимала Шэн-тайтай. Специально для этого она надела цветастое платье, сшитое по последней шанхайской моде, с вырезами на подоле и короткими рукавами. Оно красиво обтягивало ее стройную фигуру, отчетливо выделяя грудь и бедра. С платьем отлично гармонировала редкая по тем временам короткая стрижка черных волос, а сережки с бриллиантовыми глазками удивительно шли к ее миловидному лицу. Разговаривая, она время от времени кокетливо прикусывала нижнюю губку и при этом выглядела простосердечной, чуть наивной маленькой, девочкой, так что очарованные дунгане глядели на нее во все глаза.

— У нас в Мукдене, — щебетала Шэн-тайтай, усадив гостей и подав им чаю, — соседями были братья-дунгане.

— Надеюсь, неплохие люди? — спросил Ма Дасин, не в силах оторвать взгляд от груди Шэн-тайтай.

— Конечно! Как вспомню о них, мне сразу же хочется вернуться. — Лицо ее погрустнело. — Мы жили с ними словно дети одних родителей. Ведь дунгане и китайцы — братья.

— Правильно, правильно, Шэн-тайтай. — Ма Дасин так и стрелял в нее глазами, думая про себя: «Если иметь жену, то только такую… А наши жены, кроме как лепить лепешки, ничего не умеют…»

— У нас ведь и язык, и обычаи, и одежда — все одинаковое. Разве не так?

— Конечно, конечно, Шэн-тайтай, — поспешил подтвердить Ма Дасин.

— Пейте чай. Позвольте, я сама вам налью! — Она наполнила обоим пиалы. — Чувствуйте себя как в собственном доме. Лао[20] Шэн вот-вот должен подойти.

— Занятой человек, — с уважением произнес Чжао Голян, до этого сидевший молча.

— Верите ли, бедняге нет даже времени толком выспаться! Я ему говорю: «Разве тебе дано десять жизней? Вон как сразу постарел! Работать работай, но подумай и о себе, иначе ляжешь в могилу раньше срока!» Где там, и не слушает! Уехать бы, уехать нам из этого беспокойного места… — вздохнула она, сразу же сделавшись усталой, озабоченной.

— Может ли быть покой у человека на таком посту, Шэн-тайтай! — в лад с ней вздохнул Ма Дасин.

— Заботясь об этих диких уйгурах, лао Шэн всем сердцем сочувствует им. А они вместо благодарности поднимают бунт. Я говорю: «Лао Шэн, перестань миндальничать, накажи неблагодарных!» А он в ответ: «Нужно жалеть народ, попробуем действовать добром. Только в самом крайнем случае следует применить другие меры». Ну разве можно быть таким мягкосердечным?

Тайтай произнесла все это столь проникновенным голосом, что дунгане совсем растаяли, сочувствуя ее страданиям. А бедняжка все твердила, что, несмотря на уговоры Шэн Шицая, заберет детей и уедет с ними в Мукден, к соседям-дунганам, по которым так соскучилась…

Ма Дасин сочувствовал ей, однако Чжао Голян насторожился: жалостные речи из уст жены высокопоставленного чиновника показались ему странными.

— Беспорядки пройдут, вы еще полюбите наши места, Шэн-тайтай, — утешал ее Ма Дасин.

— Как могут испортить жизнь несколько воров… — неуклюже вставил неразговорчивый Чжао Голян. — А Шэн-цаньмоучжан что-то задерживается.

— Да, он совсем забывает за работой о доме. Ну-ка я ему позвоню! — Кокетливо покачивая бедрами, она прошла во внутренние покои.

— Угадал, для чего нас вызвали, лао Ма? — тихо спросил Чжао Голян.

— Скорее всего по поводу Га-сылина.

— Га-сылина?.. — побледнел Чжао Голян.

— А по какому же еще?

— А что отвечать будем? Ты имеешь доступ к государственным делам, так что постарайся не ударить лицом в грязь. Постарайся, лао Ма!

— Ответим что-нибудь, когда заговорит Шэн-цаньмоучжан.

— Отвечать будешь ты. У меня уже сейчас сердце готово из тела выпрыгнуть…

Вернулась хозяйка. Она не подала виду, что ухитрилась подслушать их разговор.

— Лао Шэн сейчас прибудет. — Тайтай позвала прислугу и велела накрыть столы. — Я, наверное, утомила вас своей болтовней?..