Кларендон явился, и они долго совещались о чем-то вдвоем.

Когда Карл узнал, что Фрэнсис тайно бежала из Уайтхолла, гнев и скорбь его были безмерны. Мысль о том, что она бежала с герцогом, казалась ему особенно невыносимой. Он считал молодого Стюарта человеком никчемным и падким до хмельного и не мог поверить в любовь к нему Фрэнсис. Нелепость сделанного ею выбора стала для него последней каплей: он заявил, что не желает ее больше видеть. Теперь он корил себя за скандал, учиненный в ее апартаментах. Он сразу же заподозрил кое-кого из своих приближенных в содействии любовникам и поклялся, что никогда им этого не простит; правда, он и мысли не допускал, что королева может иметь какое-то отношение ко всей этой истории.

Главным виновником случившегося он считал Кларендона, и Барбара с Бэкингемом охотно Поддерживали его в этом убеждении.

Барбара торжествовала. Она не только избавилась от самой опасной своей соперницы, но вдобавок Кларендон по ходу осуществления ее плана попал в немилость.

Обычно присущая королю снисходительность на сей раз изменила ему. Обвинив Кларендона и его сына, лорда Корнбери, в воплощении преступного заговора, он не дал им вымолвить ни слова в свое оправдание. Горе его было так очевидно, что теперь весь двор убедился в глубине его чувства к Фрэнсис, не шедшего ни в какое сравнение ни с одним из его прошлых увлечений.

То было самое несчастливое время в жизни Карла. Неумолимо близилась весна, когда его корабли, все еще стоявшие на приколе и не переоснащенные, должны будут опять встретиться с противником; требовалось как-то возместить ущерб, понесенный страною во время чумы и пожара, но как?..

Он чувствовал себя отвратительно, и лишь одна-единственная женщина могла бы убедить его сейчас, что жизнь чего-то стоит; но теперь, думая о ней — ибо он не мог о ней не думать, — он должен был представлять ее в объятиях другого.

Гнев и скорбь терзали его душу — и в конце концов он обратился к той, чья откровенная вульгарность словно бы несколько утешала его.

Влияние Барбары снова резко возросло, и неудивительно: ведь король проводил теперь с нею не меньше времени, чем в начале их многолетней связи.

Барбара твердо решила, что Бэкингем, так явно поддерживавший Фрэнсис Стюарт в ущерб интересам своей кузины, не должен остаться безнаказанным.

У Бэкингема тем временем появилось новое увлечение: некая леди Шрусбери, томная красавица с пышными формами. Дама эта пользовалась при дворе самой скандальной известностью, кое-кто уверял даже, что у нее перебывало не меньше возлюбленных, чем у самой леди Кастлмейн. Она славилась тем, что умела будить в мужчинах страсть к насилию, и из-за нее уже произошло несколько дуэлей. К слову сказать, Бэкингем, подпав под ее чары, сделался еще безрассуднее, чем прежде, и без конца затевал ссоры с кем только было возможно. Страсть его к леди Шрусбери день ото дня возрастала, так что через пару месяцев он уже всюду ходил за нею по пятам; она же с удовольствием внесла блестящего, остроумного и притом богатого красавца герцога в список своих возлюбленных.

Граф Шрусбери, впервые застав герцога в своем доме, устроил скандал, однако ни Бэкингем, ни леди Шрусбери и не думали раскаиваться в нарушении клятв супружеской верности. Впрочем, умудренный печальным опытом граф, равно как и леди Бэкингем, не очень-то рассчитывал на их раскаяние. Бэкингем не мог оторваться от своей новой любви, даже начал пить. Он поссорился с лордом Фальконбриджем, и ссора грозила перерасти в дуэль. Он постоянно задирал Кларендона; он пытался вызвать на ссору герцога Ормондского; на заседании финансового комитета он разругался с маркизом Вустером; встретившись на улице с принцем Рупертом, оскорбил его, в результате чего принц стащил его с лошади и немедленно вызвал на дуэль. Только благодаря вмешательству Карла разгневанного принца удалось утихомирить. Еще одна шумная ссора произошла в театре, куда Бэкингем приехал однажды в обществе леди Шрусбери. К несчастью, в соседней с ними ложе оказался Киллигрю, отвергнутый недавно любовник леди Шрусбери. Обернувшись к ним, он начал кричать на весь театр, что леди Шрусбери была его любовницей, что вообще в театре не найдется ни одного мужчины, который бы не пользовался милостями этой дамы, потому что ее похотливости поистине нет предела, и что если герцог полагает, что он у нее единственный, то пусть спросит кого угодно, — всякий Подтвердит ему обратное.

Публика с огромным интересом наблюдала за тем, как герцог пытался осадить Киллигрю, а рядом, спокойно облокотясь о бортик ложи, сидела леди Шрусбери, с томностью во взоре и полуулыбкой на устах, — ибо всякая разгоравшаяся по ее вине ссора или скандал услаждали душу этой прекрасной дамы не менее любовных утех, а глазевшая на нее при этом публика нимало ее не беспокоила.

Наконец Киллигрю выхватил меч из ножен и ударил им герцога плашмя; Бэкингем ринулся через перегородку на Киллигрю, но тот уже выпрыгнул из своей ложи и бросился бежать, герцог за ним, — к вящему удовольствию публики, которую столь необычное представление увлекало гораздо больше происходившего в этот момент на сцене. Догнав Киллигрю, герцог сдернул с него парик и швырнул под потолок, после чего уселся на обидчика верхом и не отпускал, пока тот не запросил пощады.

Киллигрю за публично нанесенное оскорбление был ненадолго заключен в тюрьму и выдворен из Уайтхолла, однако Барбара уговорила короля временно удалить от двора и ее кузена, «дабы поменьше дебоширил».

Герцог, в сопровождении леди Бэкингем и леди Шрусбери, отбыл в деревню, весьма довольный, как он заявил, таким раскладом. Действительно, и его музыка, и любовница, и личный аптекарь, и даже безропотная супруга — все остались при нем.

Правда, догадываясь, что эту ссылку устроила ему Барбара, он грозил ей это припомнить, хоть и признавал, что в истории с Фрэнсис Стюарт он сам действовал отнюдь не в интересах своей гневливой кузины.

Неизвестно, как долго пришлось бы ему предаваться радостям сельской жизни, если бы, совершенно неожиданно, один из его мнимых друзей не обвинил его в тягчайшем преступлении. Этот человек уверял, что Бэкингем составил гороскоп с предсказанием смерти короля.

Герцог был спешно вызван в Лондон и препровожден в тюрьму.

Узнав о том, что с ее родственником обошлись так сурово, Барбара пришла в ярость: ведь она хотела всего лишь немного проучить его, чтобы неповадно было становиться ей поперек дороги.

При этом она как-то выпустила из виду, что король уже не любит ее и что только скорбь по утраченной Фрэнсис толкает его теперь в ее объятия. Она явно переоценила свое влияние на Карла, когда бесцеремонно ворвалась в королевские покои, выкрикивая на ходу:

— Как это понимать? По наущению каких-то мошенников вы бросаете за решетку своих преданнейших слуг!..

— Ваша наглость переходит все границы! — в крайнем раздражении воскликнул король. — Не смейте совать свой нос в дела, в коих вы ничего не понимаете!..

От таких слов Барбара просто взвилась.

— Вы глупец, — выкрикнула она, нимало не заботясь о том, кто может ее услышать.— Выбирайте выражения! — угрожающе произнес Карл.

— Глупец! Глупец! Глупец!.. — кричала Барбара. — Иначе бы вы не поручали все важные дела бездарным выскочкам и не бросали бы за решетку лучших своих помощников!..

— Хватит молоть языком! — прервал ее король и стремительно вышел из комнаты.

Барбара еще некоторое время металась по его апартаментам разъяренной тигрицей и кричала, что скоро ее кузен будет на свободе, и тогда все узнают: тому, кто замахнулся на благородного Вильерса, придется иметь дело со всем семейством Вильерсов.

Под «тем, кто замахнулся», она явно подразумевала Кларендона.

Предсказание Барбары о том, что ее кузена выпустят на свободу, скоро сбылось: выдвинутые против Бэкингема обвинения были признаны бездоказательными. Когда король предъявил обвиняемому приписываемый ему гороскоп, герцог заявил, что впервые его видит, а потом спросил, не кажется ли королю, что почерк писавшего напоминает почерк его (то есть Бэкингема) сестры.

— Право, это какая-нибудь очередная ее шалость! Вероятно, кто-то из ее приятелей родился в один день с Вашим величеством. Видите, тут даже нигде не упомянуто имя Вашего величества.

Внимательно осмотрев бумагу еще раз, король счел все дело смехотворным, о чем немедленно сообщил судьям.

— Полно заниматься чепухой! — воскликнул он. — Дело не стоит выеденного яйца!

Бэкингем снова был на свободе, хотя и счел благоразумным не показываться пока при дворе.

Кларендон же, который отдавал распоряжение о взятии герцога под стражу, скоро уже должен был поплатиться за все свои деяния — в этом Барбара и ее кузен были совершенно единодушны.

Флот бездействовал; задолженность морякам переползла уже за миллион фунтов. Оставалось либо, не ремонтируя стоящих на приколе судов, начать переговоры о мире, либо объявить о собственном банкротстве.

Карл, при поддержке герцога Йорка, принца Руперта и Албемарля, страстно доказывал, что флот должен быть оснащен, чего бы это ни стоило, но воля Совета восторжествовала.

Голландцы, однако, не собирались так скоро заключать мир. Чего ради? Они затратили на войну втрое больше средств, чем англичане, и за несколько мирных месяцев успели переоснастить все свои корабли. Слово, сказанное на поле брани, весомее слова за столом переговоров, считали они, и если противнику приходилось держать свои корабли в бухтах, то у них не было для этого никаких причин.

И через много-много лет англичане с содроганием вспоминали тот июнь 1667 года, когда их гордости и чести был нанесен неслыханный по своей жестокости удар.

Тогда, теплым июньским днем, спустя девять месяцев после лондонского пожара, голландский флот подплыл к берегам Англии и поднялся по Медуэю до самого Чатема. «Королевский дуб», «Августейший Джеймс», «Верный Лондон» и остальные большие корабли были сожжены, береговые укрепления взорваны. Возвращаясь тем же путем назад, голландцы тянули за собою на буксире «Августейшего Карла», причем их трубачи всю дорогу наяривали старинную английскую песенку «Ай, беда, у девки юбка порвалась», а англичане по обоим берегам реки лишь бессильно сжимали кулаки.