За прошедшие сорок восемь часов она взлетела на высоту, о которой и не подозревала, но лишь для того, чтобы рухнуть в глубокую пропасть. Она, как идиотка, считала, что нашла свою половинку, но обнаружила, что ее мужчина умрет через две недели, а ей уготовано место в первом ряду на спектакле его смерти.

Дэйгис и Драстен заперли ее в замке. Ей было запрещено выходить, пока они не дадут разрешения. Они считали, что стоит ей выйти, и, либо Лукан попытается использовать ее, чтобы добраться до Кейона (Джесси сомневалась, что это сработает: зачем Кейону беспокоиться о ее теле, если он наплевал на ее сердце?), либо убьет на месте. Джесси склонялась ко второму варианту, а значит, ей придется оставаться в замке, если она хочет выжить.

Что означало — увидеть, как умирает ее горец.

— Дэйгис и Драстен пытаются найти иной путь, Джесси, — мягко сказала Гвен. — Иной путь освободить Кейона из зеркала и остановить Лукана.

— Если Кейон не знает иного пути, то неужели ты думаешь, что это смогут узнать его потомки? Я ничего не имею против твоего мужа и его брата, но Кейон кажется мне единственным, кто действительно разбирается в темном колдовстве.

— Не смей сдаваться, Джесси!

— А почему бы и нет? — едко спросила она. — Он готов умереть.

Гвен вздохнула.

— Кейон думает, что только это сможет остановить Лукана. Пока что ему известен лишь этот путь. Позволь моему мужу и Дэйгису поработать над этим. Ты удивишься, узнав, сколько они могут добиться вместе. Да, Кейон допустил ошибку, не рассказав тебе правду, тут я с тобой согласна. Я тоже была бы опустошена. И злилась. Мне было бы больно. И становилось бы все хуже и хуже. Но я думаю, тебе стоит поразмыслить о том, почему он тебе не сказал. И еще кое о чем: тебе ведь двадцать с чем-то лет?

Джесси кивнула. Кейон вошел в небольшую рощицу, двигаясь с животной грацией в клубящемся тумане.

— Двадцать четыре.

— А Кейон прожил… Давай подсчитаем, в сорок семь и одну шестую больше, чем ты. Прожил, заключенный в зеркале. Это было лишь отражение жизни. Больше тысячи лет он пробыл один, беспомощный, в тюрьме. Кейон кое-что рассказал нам прошлой ночью, когда ты спала. В зеркале у его тела не было потребностей. Лукан ни слова не говорил ему о его клане с тех пор, как запер его там. Кейон более тысячи лет считал, что Лукан уничтожил всю его семью, что Келтаров больше не существует. Вот почему он не стал искать своих потомков и не сразу понял, что Дэйгис его родственник. Единственным чувством, которое он испытывал все это время, было желание однажды убить Лукана. И вот наконец появилась такая возможность. Ты удивляешься, почему он хочет умереть, лишь бы уничтожить своего врага и не продолжать больше этого адского состояния? А меня удивляет, как он не сошел с ума еще несколько веков назад.

Глаза Джесси стали влажными. А ведь она думала, что вчера выплакала все слезы. Да, ей тоже было непонятно, как Кейону удалось сохранить рассудок.

Вчера был самый жуткий день в ее жизни. Если бы Джесси могла собрать все слезы, которые выплакала за свою жизнь, начиная с первого протестующего плача при рождении, детских обид, взрослых неприятностей и женских болей, то получила бы всего лишь малую часть того, что пролила вчера.

Когда Дэйгис объяснил ей, что собирается сделать Кейон, она со всех ног бросилась прочь из библиотеки. И попыталась выбежать из замка, но Дэйгис поймал ее, остановил и ласково уговорил вернуться в комнату, которую для нее приготовили.

Джесси закрылась там и, рыдая, рухнула на кровать. И плакала до тех пор, пока не забылась глубоким сном. А хуже всего было то, что все время, пока Джесси плакала, она ненавидела Кейона за то, что он ей небезразличен, и в то же время каждая частичка ее души все равно рвалась обратно, к зеркалу, чтобы не упустить ни секунды. Чтобы вернуть ту близость, которая между ними возникла. Коснуться стекла, раз уж она не может коснуться Кейона. Ощутить хоть что-то.

Наслаждаться этими крохами.

Вчера Джесси и сама думала о том, что сказала Гвен. Да, у нее были просветления в этом потоке жалости к себе и безумной ярости.

Да, конечно, она понимала, почему Кейон хочет умереть, почему он готов сам идти навстречу смерти после целой вечности в одиноком ледяном аду.

Но это понимание ничуть ей не помогало.

Она когда-то читала в журнале — это был «Женский день» или «Ридерз дайджест» — о медсестре, влюбившейся в одного из пациентов, которому осталось всего двенадцать месяцев. Тема статьи была не из тех, что нравились Джесси, но она не могла оторваться, ее вело то же жуткое любопытство, что заставляет зевак подтягиваться к месту страшной катастрофы, где все залито кровью и усыпано телами в пластиковых пакетах. Она тогда подумала, какой же дурой была медсестра, раз позволила такому случиться. Ей нужно было передать пациента другой медсестре, как только она поняла, что он начинает ей нравиться, и влюбиться в кого-нибудь другого.

По крайней мере, у той медсестры был год.

А ее пациент погибнет через четырнадцать дней.

— Уйди, пожалуйста, — попросила Джесси.

— Я знаю, мы с тобой практически не знакомы…

— Ты права, Гвен, мы не знакомы. Так что, пожалуйста, оставь меня ненадолго одну. Можешь передать Кейону, что я не буду смотреть. Обещаю. — И она действительно обещала. Она будет уважать его желания. Двигаясь скованно, как деревянная, Джесси закрыла окно, закрыла ставни и опустила тяжелые занавески.

Гвен молчала.

— Пожалуйста, уйди, Гвен.

Несколько секунд спустя раздался тяжелый вздох, и мягко щелкнула закрывшаяся дверь.


Лукан запустил пальцы в волосы, приглаживая их на висках. Ладони были горячими, плоть зудела, ногти потемнели.

Не важно. Через минуту дымящиеся останки неудачливого Ганса исчезнут.

Он бесстрастно перешагнул через обугленное тело.

От него дурно пахло, и его нужно было убрать из паба.

Шагая по обшитому деревом пабу с уютными кабинками, Лукан бормотал заклятия, скрывая от оживленных посетителей и мужчину, которого только что сжег, и свое истинное обличье.

Столетия назад татуировки закрыли то, что оставалось от его лица, в том числе уши, веки, губы и язык. Внешность у Лукана стала слишком запоминающейся. Ему пришлось убрать даже ногти и вытатуировать на их месте руны. Его глаза изменились вскоре после того, как он закончил выводить последнюю черно-красную руну в ноздре. Член он покрыл татуировками гораздо раньше, чем язык, а веки — позже чувствительных носовых мембран, хотя к тому времени он уже не ощущал боли. Люди обычно очень бурно реагировали на внешность колдуна.

Не нужно было встречаться с Гансом в пабе. Хотя в последнее время его помощники явно предпочитали назначать встречи в людных местах.

Словно это имело какое-то значение.

Кейон МакКелтар определенно вернулся в горы. Как Лукан и предполагал. Этот ублюдок хотел умереть в Шотландии. Как Лукан и предполагал.

По словам неудачливого наемника, в замке, где когда-то жил Кейон, сейчас обитали Мэгги и Кристофер МакКелтар с детьми.

Но обитатели этого замка его сейчас не волновали.

Был другой замок, построенный в отдаленной части имения МакКелтаров примерно в шестнадцатом веке, после того как Лукан перестал следить за этим скалистым варварским уголком шотландских нагорий. В этом замке сейчас обитали двое Келтаров.

С древними именами.

Дэйгис и Драстен.

Что это за два хрена, и из какой дыры они вылезли?

В этом замке, как подозревал Ганс, и находилось зеркало. Мужчина и женщина, похожие по описанию на Джесси Сент-Джеймс и Кейона, посещали магазин в Инвернессе. Там Ганс обнаружил людей, на которых определенно воздействовали с помощью Гласа, но ему удалось узнать, что один из близнецов Келтаров, а именно Дэйгис, уезжал от магазина на автомобиле, в котором находилось большое зеркало в резной раме. Служащий запомнил это зеркало, потому что «парень с татуировками» очень беспокоился, как бы оно не разбилось, и трижды переставлял его, укутывая покрывалами, прежде чем позволил загрузить в машину другие вещи.

Лукану это не нравилось.

Он рассчитывал, что Кейон окажется на открытом месте. Он рассчитывал встретиться с одним МакКелтаром, а не с тремя, двое из которых совершенно ему не знакомы. В замке, который наверняка защищен до самых чертовых стропил.

Лукан обернулся через плечо, взглянув на обугленные останки Ганса. Они будут скрыты его заклятием еще несколько мгновений. А потом тот или другой посетитель заметит вонючий труп на полу, женщины закричат, все будут глазеть, чтобы завтра утром на работе было что рассказать. Вызовут представителей закона. Лукан ускорил шаг, проталкиваясь через толпу.

Гибель Ганса именно в это время была чертовски неудобна.

Были еще вопросы, которые Лукан хотел бы уточнить с его помощью. Он не убивал Ганса — точнее, это сделал не он. Он ничего не имел против Ганса. Просто сила, жившая в нем, внезапно захотела действовать по собственной воле. Для великого колдуна это было неизбежно. Покрытое татуировками тело уже не выдерживало его внутренней мощи. Иногда магия могла хлынуть через край, и кто-то сгорал. Буквально. Лукан сухо захихикал.

Он стал величайшим из колдунов.

Четырнадцать дней.

Его алые глаза засветились весельем. Он запрокинул голову и рассмеялся, сознавая абсурдность того, что он — Лукан Мирддин Тревейн — может умереть.

Это невозможно.

Лукан вышел из паба в промозглый лондонский вечер и задумался над тем, что делать дальше. Вопль шока и ужаса вырвался из-за закрытой двери паба, разносясь в ночи.

Он вернется в свою резиденцию и снова попробует установить связь с этой женщиной, Сент-Джеймс. Лукан регулярно пытался с ней связаться, но либо она не проверяла свою почту, либо он упускал время, когда она была в сети.