И почему ты не оказалась бесплодной?

Каждое слово вонзалось в мозг, словно гарпун. И поворачивалось круг за кругом, причиняя такие муки, какие и не снились грешникам в аду. И лишь тогда до него докричался голос совести. Как ты мог быть таким жестоким? Нет… не просто жестоким. Намеренно жестоким.

Хоть убей, он не смог бы объяснить, что за нечистая сила подзуживала его на подобные слова. Он чувствовал себя так, словно ему стиснули горло, перекрыв доступ кислорода в легкие. И бессильная ярость подогревала кровь до кипения. Ему вновь казалось, что он попал в умело подстроенную западню. В капкан! И обманула его красотка, которую он называл своей женой.

Тут он остановился. И прижал ладони ко лбу, словно хотел изгнать демонов, снова поднявших в нем голову.

Шаркающий звук заставил его вздрогнуть. Сквозь клочки тумана он рассмотрел женщину, устало добредшую до стены и прислонившуюся к ней.

Она была ужасающе бедна… и беременна. Скоро должна родить, судя по величине живота. И молодая, гораздо моложе его. Вот только глаза у нее такие усталые, старые и мудрые, что хотелось плакать. Было холодно, а у нее не было даже плохонькой накидки, чтобы защититься от холода, да и то, что на ней было надето, скорее напоминало лохмотья.

Но взгляд его словно приклеился именно к ее выпирающему животу. Скоро и Кесси родит и будет баюкать на руках ребенка. Нет, не так. Не просто ребенка. Его ребенка.

На мгновение Габриэль перестал дышать. От напряжения у него стиснуло легкие. Осознание величия и невероятности этого простого факта вдруг омыло его душу, наполнив ее непонятным благоговением. Он чуть не рухнул на колени на мостовую.

И почему ты не оказалась бесплодной?

Отвращение к самому себе разъедало нутро похлестче кислоты. Он вел себя с ней, словно она совершила неприглядный поступок или преступление! Как будто во всем этом была виновата только она! Но если кто и виноват в подобной ситуации, то только он!

Губы его судорожно дернулись. Он ведь не обуздывал свои желания. Ночь за ночью он жаждал ее и получал все, что хотел получить. Брал ее каждую ночь. Эгоистично. Не задумываясь о последствиях. Отказываясь даже задуматься о них.

И… ненавидел себя за то, что занимался с ней любовью. Потому что всякий раз, когда уступал своему дьявольскому желанию, словно терял частицу себя…

Он покопался в складках плаща. Женщина устало взглянула на него, слегка попятившись, не уверенная в его намерениях. Но когда он протянул ей кошелек, полный монет, у нее даже глаза округлились от изумления.

— Возьми. Это тебе, — сказал он. Она охнула:

— Но, сэр… Это же целое состояние!

На его губах мелькнула улыбка. Она немного напомнила ему Кесси. когда они были в таверне Черного Джека. Она тогда тоже потеряла дар речи при виде кучки серебряных монет.

Он покачал головой:

— Какое там состояние! Но если ты с умом распорядишься этими монетами, то этого хватит тебе… и бэби на несколько месяцев.

Он решительно сунул кошелек в руку женщины. Та уставилась на него, немея от благодарности и тронутая до глубины души.

— Да благословит вас Господь, сэр! — Она прижала кошелек к груди и взглянула на него полными слез глазами. — Вы — святой, самый настоящий святой! Я никогда не забуду вас. Никогда!

Он стоял и смотрел, как она, тяжело переваливаясь, исчезла за углом, затем отправился к себе. Но когда добрался до особняка, то первым делом отыскал кучера.

Томас протер сонные глаза:

— Милорд! Что-то случилось? Габриэль покачал головой:

— Я решил вернуться в Фарли.

Парень недоуменно заморгал. Через крохотное оконце его комнатушки было видно, что небо уже порозовело на востоке. Начинался рассвет.

— Прямо сейчас, милорд?

Габриэль кивнул. Томас не стал мешкать и потянулся за одеждой.

Немного времени спустя Габриэль захлопнул дверцу кареты. Наверняка Томас решил, что хозяин сошел с ума: возвращается в Фарли, когда не пробыл в Лондоне и полдня. Виноватая улыбка растянула губы Габриэля. Возможно, он и впрямь свихнулся…


Поздним утром они уже въезжали в ворота Фарли-Холла.

Не успел он войти в дом, как сразу понял: случилось что-то ужасное.

С дюжину слуг скучилось в конце галереи. Первой его заметила Глория. Глаза у нее покраснели, словно она проплакала несколько часов подряд. Миссис Мак-Ги успокаивающе гладила ее по плечу, но и у нее самой глаза были заплаканные.

Все были настолько заняты чем-то, что даже не услышали, как он вошел.

— Что здесь, к дьяволу, творится?

Все застыли, словно марионетки в кукольном театре. Наконец Дэвис вышел вперед. Таким мрачным Габриэль его еще никогда не видел. Старик откашлялся, прочищая горло.

— Милорд, боюсь, мы вынуждены сообщить вам весьма скверные новости.

— Не тяни, Дэвис! — Габриэль невольно произнес это резче, чем хотел. — Выкладывай, что у вас случилось?

— Хорошо, милорд. Ее сиятельства не оказалось в спальне этим утром. И судя по всему, она и не ложилась спать. Сначала мы решили, что она отправилась в Лондон вслед за вами. Но она никого не просила отвезти ее, и ее лошадь как стояла, так и стоит в конюшне. Так что мы решили продолжить поиски. — В глазах старика отразилась мука. — Милорд, ее нигде нет!

— Этого не может быть! Плохо искали! Лицо Дэвиса посуровело:

— Мы обыскали весь дом, милорд, от чердака до подвала. И обшарили все поместье. И сейчас еще слуги прочесывают каждый куст. Но она… как сквозь землю провалилась, милорд. Мы знаем только, что не хватает нескольких платьев, а Глория говорит, что пропал маленький саквояж.

Кровь застыла в жилах у Габриэля. Лицо его приобрело пепельный оттенок. Мозг отказывался верить в услышанное.

— Возможно, милорд, что ее сиятельство нашла какой-то другой способ добраться до Лондона?..

— Не нашла… — потрясение произнес Габриэль. Желудок вдруг вытолкнул из себя все содержимое, и оно катастрофически быстро поднялось вверх по пищеводу. Дышать стало невмоготу.

— Милорд…

Не дослушав взволнованных слуг, он рванулся вверх по лестнице. Дверь в спальню Кесси распахнулась после первого же удара. Постороннему Габриэль показался бы сумасшедшим. Но никто не видел его, так что никто и не узнал, насколько он был близок к помешательству.

Один… как никогда прежде.

Рядом с огромным шкафом для одежды валялся крошечный кружевной платочек. Он поднял его, уставившись на тончайший узор.

В груди его росло жуткое чувство невосполнимой потери. Он снова и снова вспоминал, какой видел ее в последний раз. Она была убита, бледна как смерть. Словно жалящие слова Габриэля пулями впивались в ее сердце, и оно кровоточило. На лице ее застыла мольба…

— Кесси! — закричал он. Пальцы скомкали кружевной платочек. — Кесси!


Эдмунд возвратился в Фарли-Холл три дня спустя. Широко распахнув двери перед герцогом, Дэвис склонился в низком поклоне:

— Как чудесно, ваша светлость, что вы вернулись!

— Да-а, домой всегда приятно возвращаться, Дэвис. — Эдмунд вручил дворецкому свою шляпу и трость. — Габриэль дома?

Дэвис ответил не сразу. К величайшему изумлению Эдмунда, дворецкий был в явном замешательстве:

— Он наверху, в своей спальне, ваша светлость. Эдмунд нахмурился, поскольку не привык к подобному поведению дворецкого.

— Что-то случилось, Дэвис?

— Все в ваше отсутствие разладилось, милорд. Но вы, наверное, предпочтете поговорить с его сиятельством…

Эдмунд тут же шагнул к лестнице.

— Ваша светлость, — позвал его дворецкий, — имейте в виду, что его сиятельство… немного не в себе…


Это было мягко сказано.

Шторы в спальне были плотно закрыты. Лишь скудный лучик света пробивался сквозь малюсенькую щелку. Стоя на пороге спальни сына, Эдмунд щурился, пытаясь привыкнуть к полумраку и разглядеть Габриэля.

Разглядев же, опешил. Он видывал сына в состоянии ярости. Видел его и безумно защищавшимся от обвинений и упреков. Не раз наблюдал раздраженным и мятежным, когда тот плевать хотел на всех и вся…

Но в таком состоянии — еще никогда.

Сын развалился в кресле у окна. Рубашка была кое-как заправлена в бриджи и свисала поверх них. Выглядела она такой мятой и несвежей, словно в ней спали несколько ночей подряд. Подбородок и щеки покрывала щетина трехдневной давности. Воздух в комнате был спертым, тошнотворно пахло спиртным.

— Боже. Габриэль! Да ты, кажется, пьян!

Габриэль медленно поднял голову. Налитые кровью глаза с трудом сфокусировались на фигуре отца. Его перегруженному алкоголем мозгу показалось совершенно естественным, что отец заявился, чтобы засвидетельствовать его жалкое состояние. На его губах появилась бессмысленная улыбка.

— С-совершенно в-верно, отец. Я нализался и собираюсь продолжать в том же духе. Эдмунд сощурился:

— Что за чертовщина? В чем дело? И где Кассандра? В Лондоне?

Кесси. Даже простое упоминание ее имени вызвало новый приступ боли в сердце Габриэля. Он лишь помотал головой в ответ на вопрос отца, но тот не отстал от него:

— Тогда где же она, если не в Лондоне? Габриэль гневно взмахнул рукой и сшиб со стола пустые бутылки и стаканы. Все это с грохотом разлетелось на осколки.

— Дьявол бы все побрал! — взорвался Габриэль. — Тебе непременно надо услышать это из моих уст? Она бросила меня! Ясно? Бро-си-ла!

Эдмунд отшатнулся, словно его с размаху ударили под дых.

— Боже праведный! — простонал он.

Габриэль остановил на нем гневные пьяные глаза:

— Можешь не разыгрывать передо мной комедии! Разве не об этом ты мечтал дни и ночи?

Уже давно не грешил этим, промелькнуло в мозгу Эдмунда. Бог свидетель, это чистая правда. Хотя упрямства во мне побольше, чем у библейского осла. Так и не смог признаться сам себе, что уже давно смягчился.

Хоть режьте на куски, как и когда это произошло, Эдмунд не смог бы сказать. Но было глупо отрицать очевидное: это случилось. И уже не имело значения, что невестка была родом из ненавистной Америки, да и происхождения самого жалкого. Незаметно и помимо его воли и желания эта малышка умудрилась прокрасться в его сердце и отвоевать себе там местечко. Он и приоткрылся-то лишь на мгновение, чуть-чуть, но ей хватило и этого…