Мой внутренний голос ясно подсказывал мне, что это и есть для меня та самая редкая возможность проявить себя и завоевать авторитет, а упускать возможности я не привык. Теперь возникла необходимость заручиться доверием соперника господина Муцио — нашего соотечественника месье Лавассёра. Представлять его интересы взялся молодой юрист, естественно, его же фирмы — Фабрис Дефоссе, который работал на постоянной основе. На мой взгляд, шансы Лавассёра в Парижском суде смотрелись более выигрышно, несмотря на то, что многие отдавали пальму первенства «завравшемуся» Гринбергу. Что же, тем ярче смотрелась бы моя победа. Я постарался осторожно прощупать этого Дефоссе, чтобы он уступил это дело мне, но он оказался крепким орешком или также, как я, увидел здесь свои перспективы. Я пытался использовать все, что мог, но ни деньги, ни посулы, ни уговоры, ни давление не принесли результатов. Более того, он еще попробовал свысока учить меня, как мальчишку: мол, так дела в юриспруденции не делаются. Это меня только разозлило. Я же видел: вот оно, мое блестящее будущее, а какой-то мелкий клерк стоит на моем пути. Однако, я был не из тех, кто пасовал перед препятствиями. Чем сильнее оказывалось сопротивление, тем больше мне хотелось его преодолеть. Слишком много для меня все это значило, и я готов был поставить на карту все, а если будет нужно, то и по головам пойти.

Что же, «так дела не делаются», считал Фабрис, значит, сделаются иначе, но я не уступлю. Я предпочел бы договориться по-хорошему, но он сам не оставил мне других возможностей, поэтому я почти не испытывал сомнений, принимая некрасивое решение. В данном случае, уверял я себя, цель оправдывала средства. Впрочем, вступая на этот путь, я предполагал, что он выстлан не розами, и что нередко придется закрывать глаза на дурные запахи, но результат того стоит.

Одному из главарей местной шпаны мне довелось оказать несколько услуг, так что он без возражений организовал ограбление самоуверенного Фабриса, когда тот возвращался к себе домой. Я не имел права рисковать своей жизнью и свободой, а, тем более, репутацией своего отца — известного юриста, поэтому наемникам были даны конкретные указания о ходе выполнения дела, дабы избежать малейшей возможности опознания нападавших. Узнав о результате, я все же ощутил укол совести, ведь я еще не привык тогда так легко расталкивать всех локтями. Однако, сам себе сказал, что давал ему шанс уступить мне по-хорошему, да еще и остаться с прибылью. А теперь, когда дело уже сделано, чего зря сожалеть и предаваться самобичеванию, ведь и речи не могло идти о том, чтобы остановиться на полпути — в этом у меня сомнений никаких не осталось. Соперник устранен, но как убедить Лавассёра, что лучшей заменой Дефоссе послужу именно я, а не кто-нибудь другой, куда более опытный? А вот об этом моменте я подумал, используя другие свои таланты, и позаботился еще заранее, задолго до того, как стал устранять Фабриса. Я уже тогда понял, как много значит информация, в том числе и приватная, и постарался хорошенько все разузнать о своем будущем доверителе, его сильных и слабых сторонах.

Женат наш Лавассёр — мужчина вполне зрелый и солидной комплекции — оказался на очаровательной Юлалии. Дама средних лет, интересной внешности, ухоженная, великолепно сохранившаяся и прекрасно выглядящая, несмотря на рождение троих детей, была весьма опытной и умной особой. Фактически, своим успехом в бизнесе, супруг оказался полностью обязан именно ей — её советам, влиянию и связям. Женщина с очень сильным характером, она держала Лавассёра в узде, и он буквально смотрел ей в рот, доверяя ей полностью и без малейших сомнений, и, кажется, действительно был искренне к ней привязан. Вот ее-то мне и предстояло «обратить в свою веру». Насколько я сумел разузнать, с ее стороны это, скорее, оказался брак по рассудку, едва ли она так сильно была влюблена в своего немолодого и не слишком привлекательного муженька, но ее, очевидно, вполне устраивало такое положение, потому что, как я ни рыл землю, ни одного пятнышка на ее репутации, ни одной порочащей связи мне обнаружить не удалось. О чем это говорило? О ее осторожности? О фригидности? О большой порядочности и любви к супругу? Последнее маловероятно, но тоже нельзя исключать. В любом случае, задача не самая простая. Но на ниве обольщения я чувствовал себя куда увереннее, чем на юридической, и не сомневался в своем успехе.

Организовать «случайную» встречу в театре, получить приглашение на ужин — это лишь дело техники, а дальше мне все больше пришлось включать свои способности, импровизировать и полагаться на интуицию. Мне вовсе ни к чему было компрометировать Юлалию, напротив — необходимо максимально заручиться ее доверием и поддержкой. Несмотря на то, что я уловил в ее взгляде скрытую неудовлетворенность и завуалированный внешним благополучием и довольством сексуальный голод, я не стал торопиться тащить ее в постель. Конечно, это имело бы эффект, но все же могло бы насторожить умную женщину, когда потребовалась бы ее протекция. Ведь интересы семейного бизнеса, насколько я видел, значили для нее очень много. Мне нужно было стать ее советчиком, ее другом и авторитетом, и лишь потом любовником. Впрочем, мне особо не приходилось кривить душой, выражая восхищение умом и внешностью мадам, и постепенно она действительно стала во мне нуждаться. Когда, в конце концов, дело все же дошло до постели, все произошло как бы естественно и само собой, словно и не я добивался этого, а, скорее, она сама решилась на адюльтер и склонила к этому меня. Конечно же, тут я особенно постарался, давая Юлалии возможность почувствовать себя по настоящему желанной и прекрасной женщиной. Думаю, за свои двадцать супружеских лет, ей еще не приходилось испытывать такой искрометной страсти. Преисполненная благодарности и влюбленная, она просто жаждала сделать для меня хоть что-то в ответ, предлагала какие-то протекции, но я с видом оскорбленного достоинства все отвергал, чем еще больше уверил ее в бескорыстности своих намерений и благородстве. Никто из нас не был заинтересован в разрушении ее брака, поэтому действовали мы очень осторожно и аккуратно, так, что ее мужу и в голову не могло прийти, что за его спиной происходит. Для него я стал одним из нужных людей, которых умела находить его благоверная. Отношения с мадам на этом этапе меня вполне устраивали. Она не была моей любовницей в том смысле этого слова, как это происходило с молоденькими легкомысленными девицами. Скорее, я позволял ей любить себя, при этом она ничуть не мешала вести мне светскую жизнь и встречаться еще с теми, с кем я считал нужным. Ведь она прекрасно понимала, что для наших отношений это являлось самым лучшим прикрытием. А если и ревновала, то у нее, опять же, хватало ума никак это не демонстрировать, дабы не потерять меня.

Поэтому, когда с месье Дефоссе произошел несчастный случай и он оказался надолго прикованным к больничной койке, а Юлалия обратилась ко мне за советом, кого из рекомендованных им адвокатов я бы посоветовал ей пригласить на замену, я у каждого из них нашел массу деловых недостатков, непроизвольно порождая у нее мнение о моей высокой компетенции, буквально вынудив ее упрашивать меня попробовать самому взяться за это дело. Когда же я высказался в том смысле, что, может быть, стоит предоставить решение этого вопроса ее супругу, она только улыбнулась, попросив меня со своей стороны не отказывать ему.

Уж не знаю, какими методами действовала мадам, а, может быть просто достаточным оказалось одного ее слова, но на следующий день ее супруг посетил мой юридический кабинет и постарался уговорить меня выступить его доверенным лицом. Я, не выражая ни малейшей радости, для вида даже поторговался из-за гонорара, кстати, вполне приличного, и в итоге дал свое согласие.

Теперь настала пора тщательно готовиться к бою. Времени до назначенных слушаний оставалось совсем немного, а я имел лишь поверхностное представление о тяжбе. Пришлось на несколько дней забыть обо всем. Я не появлялся в Университете, забыл обо всех развлечениях, урезал до минимума сон, с головой погрузившись в бумаги. К первому слушанию, как мне казалось, я подошел вполне подготовленным. На мой взгляд, все говорило в нашу пользу. И вот пришло время показать, чего я все-таки стою.

Судебные прения тянулись довольно долго, ничто не предсказывало серьезных осложнений. Да, надо отдать должное этому Гринбергу, язык у него оказался действительно великолепно отточенным, и он мастерски владел вниманием аудитории. Но, тем не менее, мои аргументы оказались однозначно весомее, и, как я был уверен, весы Фемиды с каждым днем все сильнее склонялись в пользу моего доверителя. Я уже мысленно представлял, как отпраздную свою победу. Первоначально, конечно, вместе с месье Лавассёром, потом с мадам, отдав ей должное. Ну, а потом можно уже замахнуться и на рыбу покрупнее, благо, начало положено.

Однако, как ни готовился я пожинать лавры победителя, в решающий день финального судебного заседания судьба решила сыграть со мной злую шутку. Конечно, потом, по прошествии лет, я уже смог на все это посмотреть иначе. Скорее это можно было назвать подарком судьбы. Ведь все серьезные препятствия, которые она передо мной ставила, не ломали меня, а закаляли, заставляли брать более крутые барьеры, расти над собой, и, наконец, сделали меня именно тем, кем я сейчас стал. Но все это пришло потом, а тогда, одетый в новенький костюм, готовый к своей минуте славы, я говорил с трибуны заключительную речь. Однако, когда уверенный в своей победе, усаживаясь на место, я случайно столкнулся взглядом с Гринбергом, сердце мое почему-то екнуло. Уж больно снисходительно-насмешливо он на меня посмотрел, а ведь именно он, как никто другой, должен уже посыпать голову пеплом.

Его финальное слово стало для меня не просто неожиданностью. Это было откровение. Все казавшиеся мне нерушимыми доводы он просто смешал с землей. Складывалось впечатление, что в предыдущие дни прений он просто играл со мной в кошки-мышки, позволяя мне наивно на что-то надеяться. Он просто уничтожил меня, буквально раздавил. Великолепно владея всеми тонкостями Кодекса Наполеона, как до сих пор неофициально назывался Гражданский кодекс Франции, а также всеми другими постановлениями, законами и подзаконными актами, он буквально не оставил мне ни малейшей возможности. Чувствовал я себя так, словно меня, как попавшегося воришку, на глазах гогочущей толпы прилюдно высекли на базарной площади. Еще до вынесения судом окончательного вердикта я прекрасно видел, что у меня не осталось ни одного шанса. Только врожденная гордость и самолюбие не позволили мне с позором бежать из зала до окончания заседания.