Возможно, на этом бы все и закончилось. Как и многие другие, я стал бы считать истории о монстрах детскими страшилками, если бы не некоторые странности, которые мой пытливый мозг замечал в действиях отца. В целом, как уже говорилось ранее, Гаэтан был очень либеральным в отношении моего воспитания и крайне редко запрещал мне что-либо, скорее направлял и деликатно подсказывал, давал мудрые советы. В том числе, он настоятельно рекомендовал мне избегать, особенно вечерами, темных закоулков и трущоб и стараться не приближаться к катакомбам. Кроме этого, всем в нашем доме было запрещено в темное время суток приглашать в дом незнакомых людей, будь это курьер из магазина или новый сосед. Однако подобные ограничения вполне можно было бы объяснить отеческой заботой, в них не было ничего необычного. Но было кое-что, в чем он всегда был абсолютно непреклонен. Примерно один раз в месяц, как я потом сообразил — в ночи полнолуний, мой смелый и сильный отец, уверенный в себе мужчина, запирал с вечера входные двери на ключ, и мы проводили время в семейном кругу. Никакая сила не могла выгнать из дома даже его самого. То же самое происходило и во время отдыха на Лазурном берегу или под Нантером на ферме у друга отца Жильбера. Ни о каких купаниях в лунном свете или прогулках под звездами в это время можно было и не мечтать, в эти ночи не разрешалось даже выходить за дверь или открывать окна. Объяснений подобному я не находил, а тема эта почему-то была у нас запретной. Хотя, опять же, по любым другим вопросам я всегда мог обратиться к отцу, и получить самые исчерпывающие ответы. После одного из таких полнолуний, которое мы, как обычно, провели дома, в газетах появились панические заявления о нападении диких зверей, точнее, волков, на людей практически в центре Парижа, во что поверить было невозможно и что являлось скорее случаем распространения бешенства среди дворовых собак. Весть печальная, так как несколько человек загрызены насмерть, но не слишком удивительная. Однако отец был крайне обеспокоен такими сообщениями. Тем не менее, я никак не связал это с полнолунием. Не мог же Гаэтан заранее предвидеть появление этих хищников, — полагал я тогда.

Не знаю, сколько бы я еще пребывал в сомнениях, но разрешить их мне неожиданно помог случай. Домашняя библиотека, как я уже говорил, всегда была в моем полном распоряжении, и, иногда заглядывая туда, я нередко находил там отца, который или читал, или работал с бумагами. Обычно он приветливо кивал мне, и, если был не слишком занят, мы могли о чем-то поговорить, а потом я шел к книжным стеллажам, а он возвращался к своим занятиям. Но несколько раз случалось так, что я заставал его с толстой и довольно потрепанной тетрадью в кожаном переплете с застежками, которую он или просматривал, или делал в ней какие-то записи. Завидев меня, отец молча быстро захлопывал обложку и, заперев ее на замочки, убирал свой гроссбух в личный маленький сейф, который, кажется, только для этого и был предназначен, и ключ от которого был у него одного. И это тоже было очень странно, потому что большой напольный несгораемый шкаф, стоящий тут же, в котором хранилась награда моего деда, часть маминых драгоценностей, крупные суммы наличности и какие-то документы, отец вовсе не торопился захлопывать у меня перед носом, да и мама имела к нему свободный доступ.

И, конечно же, эта тетрадь возбуждала во мне патологические приступы любопытства, которые так и оставались неудовлетворенными довольно долго. Что за страшные секреты могли хранить ее страницы, если это вызывало у отца такую осторожность? Речь не могла идти ни о финансовых вопросах, ни тем более о тайных любовных переписках, что еще можно было бы понять в плане тщательной охраны содержащихся в тетради сведений. Подобные предположения я отмел сразу, продолжая мучиться догадками. Но однажды, когда я вновь направлялся в библиотеку, со стороны кухни или столовой раздался громкий крик, а потом отчаянный плач моей сестренки. Надо сказать, Наоми, которой на тот момент было лет пять или шесть, вовсе не была капризной, скорее всего, она сильно ушиблась, будучи в этом возрасте довольно непоседливой. Но рядом наверняка находилась мама, да и кухарка где-то поблизости, так что утешить ее нашлось бы кому, поэтому я спокойно продолжил свой путь. Тем не менее, у Гаэтана оказалось по этому поводу другое мнение. Заслышав зов обожаемой дочки, он пулей вылетел из кабинета, кажется, даже не заметив меня.

Войдя в библиотеку, я направился было к полкам, но тут мой взгляд упал на стол, и я заметил оставленную на нем тетрадь. Ту самую, толстую, в темной коже. Обложка была закрыта, но не заперта. Нервно оглянувшись и убедившись, что отец не торопится вернуться, понимая, что не имею права этого делать, тем не менее, я не мог удержаться, и ноги сами шагнули к столу. Быстро раскрыв тетрадь, я впился глазами в аккуратные ровные строчки, написанные рукой моего отца. Это оказалось что-то вроде дневника или заметок, и первая запись, судя по дате, была сделана еще за несколько лет до моего рождения. Еще раз прислушавшись и взглянув на дверь, я стал читать и не мог остановиться, осознавая, что это отнюдь не книга сказок и не выдумка, как могло показаться. Можно понять, почему отец так старательно прятал ото всех подобные записи. Скорее всего, никакие политические интриги и даже адюльтер не стоил бы и доли тех сведений, которые содержала отцовская хранительница тайн. Речь шла о вампирах, тех самых, историями о которых мы пугали друг друга в детстве, И написано все это было, несомненно, на основе личных наблюдений, словно Гаэтан водил знакомство с этими мифическими существами. Невероятные скорость, сила, выносливость, орлиное зрение, великолепный слух и обоняние, и это еще не все. Раны, заживающие моментально, никаких болезней, им не страшны были ни пули, ни кинжалы, и, если повезет, эти существа могли жить вечно — вот что следовало из записок отца. Просто голова шла кругом, мой мир менялся прямо на глазах. Взахлеб проглатывал я рассуждения отца о том, как неплохо было бы обладать хотя бы частью этих способностей, и какие возможности это открывало. Апофеозом всему стало упоминание и о других существах, вроде проклятых в полнолуние ликантропах и настоящих ворожеях. Будь у меня больше времени, наверное, я прочитал бы все записи, но тут послышались торопливые шаги, и, прочитав лишь несколько страничек, я едва успел захлопнуть тетрадь и метнуться в кресло, схватив по дороге первую попавшуюся книгу и раскрыв ее наугад, всеми усилиями своими создавая видимость спокойствия и безмятежности.

Вернувшийся отец первым делом быстро прошел к столу и, убедившись, что его странный дневник на месте, с подозрением посмотрел на меня, но ничего не сказал и по обыкновению своему запер его и убрал в свой сейф. А меня тем временем буквально распирало и разрывало на части от новых сведений, и мне при этом приходилось старательно приходилось скрывать эмоции. Бессмысленно пялясь в «Метафизику» Аристотеля на древнегреческом, я всеми силами пытался осознать то, что успел прочитать. Мысли скакали в голове, стараясь уложиться в новую реальность, мир действительно изменился и никогда уже не станет прежним. Может быть, в силу возраста, но у меня не возникло ни малейших сомнений в том, что я узнал, ведь отцу я доверял безоговорочно. Больше всего мне хотелось продолжить чтение заветной тетради или обсудить это с ним, но я прекрасно осознавал, что очень маловероятно, что автор еще хоть раз предоставит мне такую возможность. Но теперь, после того, как мне удалось получить ценнейшую информацию, я не собирался довольствоваться достигнутым.

На каникулах отец разрешал мне приходить к нему в контору, стараясь познакомить с основами труда адвоката. Ему нравилось, когда я помогал, например, подшивать документы месье Галену. Иногда он поручал мне перепечатать какие-то бумаги, и я довольно быстро смог освоить печатную машинку «Ремингтон», стоявшую в кабинете секретаря. Я продолжал наблюдать, узнавать и допытываться, не у отца, конечно. Однажды, когда поздним вечером из его конторы выскользнул очередной очень странный экземпляр, я просто проследил за ним, используя всю свою сноровку и природные физические данные, чтобы остаться незамеченным. Надо сказать, что мне это вряд ли сильно помогло бы, но тот человек не слишком-то таился, кажется, ему было все равно. Увиденное мною в темном переулке повергло меня сперва в ступор, потом в шок, а следом пришел и ужас. Прижав к стене свою жертву, клиент моего отца пил кровь из шеи человека. Поверить в такое было просто невозможно, но я всегда доверял своим глазам, и сейчас они меня не обманывали. Почему в ту ночь я остался жив, для меня до сих пор загадка. Вампир, отбросив в сторону тело — несомненно, мертвое тело, — резко обернулся и впился в меня лютым взглядом демонических глаз. По моей спине прошел ледяной ток, я понял, что это мое последнее мгновение. Но, на удивление, дьявол, сверкнув на меня глазами, просто скрылся за углом. Сколько я приходил в себя, я не помню, но, попав домой, выслушал строгое внушение от волновавшейся матери. Извинившись, я закрылся в своей комнате и рухнул на кровать.

Итак, я уже смог убедиться в этом сам, что среди нас живут вампиры. Кем был тот человек, я понял сразу. И, лежа без сна в темной комнате, даже не слишком этому удивлялся, ведь теоретически я давно был готов к подобной встрече. Скорее меня удивила собственная реакция на это. Что именно повлияло на меня в тот момент, я не знаю, но я очень быстро разобрался в ситуации — детский мозг легко воспринимает подобные вещи, да и у меня хватило ума и осторожности сохранить свои наблюдения в секрете и никому не рассказать о них, даже другу. Позже у меня, как и у отца в его дневниках, возникали мысли о возможностях, которыми эти существа обладали и о том, как их можно было бы использовать.

Когда я стал студентом, то изредка начал помогать отцу в его работе, причем более серьезно, чем делал это в подростковые годы, считая это хорошей практикой на будущее, хотя он весьма неохотно допускал меня к своим делам, разве только к полностью легальным. А мне хотелось начать, наконец, зарабатывать свои деньги. Честолюбие требовало независимости, но он полагал, что в этом нет никакой необходимости, что я должен все силы отдавать учебе, ведь в финансах он меня почти не ограничивал, я имел полный доступ к семейному счету, и от меня не требовали отчета о том, сколько денег я снял и куда их истратил. Я пользовался у Гаэтана полным доверием, и мне это льстило. До поры до времени меня это устраивало.