Лачо буквально на коленях умолял Гаэтана вызволить Гюли из жандармерии в течение неполного месяца. Отцовские чувства цыгана понять, конечно, было несложно, странным выглядел четко указанный срок. Он готов был продать жилье, влезть в любые долги, буквально отдать себя в рабство, но упорно настаивал на немедленном ее вызволении любым способом. Цыган рассматривал все варианты, вплоть до подкупа судьи, организации побега, нападения на конвой или поджога жандармерии. В то же время, в отличие от своего отца, девушка вовсе не испытывала таких сильных страданий из-за своего положения и не падала духом.

Однако видя слезы отчаяния на глазах сурового крепкого мужчины, молодой адвокат не остался равнодушным, и сделал все возможное и даже более, несмотря на то, что едва ли мог рассчитывать на существенный гонорар. Решив сыграть на яркой и очень привлекательной внешности Гюли, мой отец предложил ей утверждать в суде, что грабитель не просто отобрал у нее ценности, но и пытался ее изнасиловать. Оказывая сопротивление, она и обнаружила нож у него за поясом, которым воспользовалась, защищая не только кошелек, но и свою честь. Поскольку подзащитная действительно оказалась девицей, а хозяин ресторана дал ей самую положительную характеристику, прежде ни в чем дурном она не была замешана, а нападавший был не тем, по ком общество стало бы сильно скорбеть, используя все свое красноречие, Гаэтану удалось в итоге выполнить просьбу Лачо. Гюли была освобождена прямо в зале суда буквально за день до того дня, который ее отец устанавливал, как крайний.

Вскоре цыгане снова появились в конторе, чтобы со всей искренностью поблагодарить моего отца, и он полагал, что на этом они распрощаются. Поэтому он снова решил вернуться к вопросу, который не давал ему покоя все это время — почему, все же, так важна была конкретная дата освобождения девушки. Словно решившись на что-то, Лачо вдруг приказал дочери подождать его на улице, а Гаэтана попросил уделить ему еще несколько минут. «Месье Ансело, Вы даже не представляете, как много сделали для нас, а я не столь богат, чтобы воздать вам должное, — обратился он к моем отцу. — Однако, позвольте дать Вам один совет, который может стоить гораздо больше, чем вам сейчас покажется. Каждый день начинайте свое утро с отвара вербены, пейте ее вместо чая или кофе или добавляйте в напитки. Но если вдруг кто-то из Ваших клиентов, например, тот господин в котелке и с резной тростью, которого я видел как-то вечером в Вашей конторе, вдруг поведет себя странно, постарайтесь ничему не удивляться и не подавать вида. Я не стану сейчас ничего объяснять, потому что Вы мне не поверите, это покажется Вам глупостью. Но, если через какое-то время у вас возникнут ко мне вопросы, я с удовольствием отвечу на них. Тогда вы сами поймете причины моей настойчивости и нетерпеливости».

Уходя, Лачо положил на стол небольшой пакет сушеной травы, оставив Гаэтана в раздумьях. Это не было похоже на шутку или глупый розыгрыш, но, на всякий случай, отец попытался навести справки.

Аптекарь на вопрос, не ядовита ли вербена, внимательно и немного удивленно посмотрел на него и заверил, что ее отвар не причинит вреда здоровью человека. И что некоторые клиенты изредка заказывают ее, считается, что она помогает при нервных болезнях и потере памяти. Немного заинтригованный отец все же решил начать ее употреблять. В первые дни он не заметил каких-либо изменений в своем состоянии и уже подумывал было бросить этот эксперимент, когда, назначив через секретаря встречу на вечернее время, в контору вновь пришел тот человек в котелке, о котором говорил Лачо.

Дав Гаэтану соответствующее задание — изготовить несколько современных документов, аналогичных тем, что он ему передал, изменив лишь даты, и значительно «омолодив», таким образом, их обладателей, услышав в ответ резонное замечание, что в среднем возрасте сложно будет выглядеть молодым, клиент, который представлялся как месье Фернандес, нахмурился и впился в глаза отца немигающим взглядом, словно гипнотизируя: «Больше никогда не задавай мне таких вопросов и даже не задумывайся об этом. Никому и никогда не говори об этом поручении. Когда ты передашь мне новые документы, забудешь, что видел когда-то старые», — твердо произнес он.

Как я уже понял, он попросту внушал моему отцу. В этой странной ситуации предупреждение Лачо совершенно вылетело из головы Гаэтана, и он эмоционально высказал завравшемуся клиенту, что думает о подобной наглости.

Тот недобро усмехнулся, одно неуловимое движение — и вот, безрассудный адвокат изо всех сил безуспешно пытается разжать стальные пальцы, стискивающие все сильнее его горло. «Ты стал слишком много знать, Ансело, раз принимаешь вербену, — сквозь нарастающий звон в ушах доносился до Гаэтана раздраженный голос. — И что теперь с тобой делать? Убить? Хотя, живой ты приносишь нам пользу».

Пока нападавший пребывал в раздумьях, в глазах отца темнело, безрезультатные попытки сопротивления становились все слабее, и он осознал, что доживает последние секунды. И, все же, он не мог так просто сдаться, оставить жену вдовой. Действуя неосознанно, он стал шарить рукой по столу, пытаясь нащупать хоть что-то, что могло стать оружием, пока его пальцы не наткнулись на карандаш. Не имея другого выбора, Гаэтан судорожно ткнул им почти вслепую, вложив в удар все оставшиеся силы, даже не пытаясь выбрать уязвимое место. И вдруг рука, сдавливавшая его горло, разжалась, и отец сделал судорожный вдох, едва удерживаясь на подкашивающихся ногах.

Взвыв и грязно выругавшись, Фернандес выдернул карандаш из основания шеи над ключицей, и на глазах ошеломленного Гаэтана довольно глубокая колотая рана медленно сомкнулась, превратившись в еле заметный след, который вскоре тоже исчез, словно ничего и не было.

Лишь подсыхающая струйка крови, стекшая на воротник сорочки, говорила, что произошедшее не было галлюцинацией. Сжимая в бессильной ярости кулаки, глядя на жуткий оскал, обнаживший нечеловеческие клыки чудовища, отец понимал, что это лишь небольшая отсрочка.

Однако прошло еще несколько секунд, а Фернандес почему-то больше не пытался его убить, ярость исчезла из налившихся кровью глаз, и даже губы стали подрагивать, словно чудовищу было смешно. Так и оказалось на самом деле, вернувшись в нормальный человеческий облик, клиент громко захохотал, увидев какой-то юмор в создавшейся ситуации и в этой отчаянной попытке Гаэтана оказать сопротивление. «А ты мне нравишься, Ансело! Я дам тебе шанс. Раз уж ты знал о вампирах и, судя по всему, не разболтал об этом, значит, и дальше станешь помалкивать. Будешь, как и прежде, работать на нас, и далеко не бесплатно. Можешь удвоить свои гонорары или даже утроить их. От тебя же требуется лишь одно — никто и никогда не должен услышать от тебя о нас: ни о том, кто мы, ни что ты для нас делаешь. Запомни: никто и никогда, потому что второго шанса у тебя уже не будет. Умрешь не только ты, но и твоя жена и все, кому ты проговоришься. Поверь, мы обязательно поймем, если ты будешь не слишком скромен», — спокойно проговорило чудовище.

После чего Фернандес приподнял свой котелок, вежливо прощаясь, и исчез за дверью.

Немного придя в себя от свалившихся на его голову происшествий и новых знаний, на следующее же утро Гаэтан отправился в трущобы, где жила семья Петрешку, чтобы потребовать, как тот и обещал, ответы на огромное количество вопросов, распиравших голову адвоката. Он даже не мог точно осознать, рад ли он вообще подобному подарку Лачо. Может, лучше было бы оставаться в неведении? С другой стороны, разве это не унизительно, быть вот так использованным втемную? Кто знает, что вообще мог пожелать от него в будущем этот Фернандес или другие, такие же, как он. А Гаэтан даже не знал бы об этом и не мог отказаться.

Возле лачуги Петрешку столпились несколько зевак, двое жандармов курили у телеги коронера. Нехорошее предчувствие ледяной рукой сжало сердце Гаэтана. Из громкого разговора всезнающих женщин, он понял, что ночью здесь произошло двойное убийство. В кухне-чулане все было перевернуто, на столе — разбросаны остатки еды, недопитое дешевое пойло. Основной версией была бытовая пьянка, когда собутыльники что-то не поделили, а, может, убийца позарился на красавицу Гюли, а Лачо вступился. Вскоре на старых простынях вынесли тела. Судя по странгуляционной борозде, девушка была задушена веревкой. Вслед за ней на телегу небрежно забросили тело Лачо. Лицо его было залито запекшейся кровью, голова разбита, скорее всего, бутылкой.

И тут Гаэтан почувствовал, как волосы на его голове зашевелились. В шею цыгана глубоко был воткнут карандаш. Всем остальным это ни о чем не говорило, разве что подтверждало пьяную драку. Но Гаэтан-то прекрасно понял, что это предупреждение именно ему, оставленное Фернандесом. Очевидно, вампир каким-то образом вычислил или понял, кто мог просветить адвоката, раз уж встречал в конторе Лачо. Вот цыган за это и поплатился, хотя даже не успел ничего рассказать. Понимая, что после увиденного он будет более, чем молчалив, и сделает все, чтобы оградить свою семью от подобных знаний, Гаэтан все же испытывал потребность поделиться ими хоть с кем-нибудь. И тогда он решил завести эту тетрадь, некое подобие дневника. Туда он записывал то новое, что ему удалось почерпнуть из общения со сверхъестественными существами.

Фернандес вновь посетил его через некоторое время и самодовольно поинтересовался, получил ли Гаэтан предупреждение от них, наглядно переданное с помощью не в меру болтливого оборотня. Таким образом, копилка тайных знаний отца пополнилась информацией и об этих существах. Теперь, когда его считали посвященным, вампиры не слишком таились, и с некоторыми из них, как со старыми клиентами, иногда можно было даже осторожно немного пообщаться за бокалом коньяка во время оформления сделки или заказа. Знания о темном мире постепенно собирались в заветную тетрадь, но ее никогда никто не должен был увидеть, по крайней мере, ни при его жизни.