«Я старая и некрасивая, и лучше бы мне было не смотреться в это зеркало и не видеть себя в нем. Надо было поменяться комнатами с Нэйтеном. В его комнате нет зеркал.

Те женщины, которых Рэндал очаровывал в зимнем саду, были молоды. В мире полным-полно молодых женщин и девушек.

Прошло уже полтора года. Вероятно, он даже не помнит меня. Почему я сразу не побежала к нему, как мне хотелось? Зачем обманывала себя, воображая, что если я надену нарядное платье, то покажусь ему привлекательной?

Интересно, знает ли он, что я здесь?

Наверняка здесь в каждой спальне есть список приглашенных гостей, что-то вроде списка пассажиров, который дают на корабле перед отплытием. Этот замок похож на громадный корабль, сверкающий огнями в темноте ночи, а окружающие его горы похожи на волны».

— Мадам желает, чтобы я расчесала ей волосы? — спросила горничная.

— Нет, спасибо. Я сделаю это сама.

Чесс принялась яростно чесать гребнем свои длинные, тяжелые волосы, потом умело уложила их на затылке в большой плотный узел и привычными движениями закрепила длинными стальными шпильками.


Сбросив на руки горничной свой парикмахерский пеньюар из вышитого шелка, Чесс встала с кресла и еще раз осмотрела себя в зеркале. Ее кожа была такой же белой, как шелк ее корсета и панталон. Черные шелковые чулки слегка просвечивали сквозь тонкую белую материю. Она шагнула в расстеленную на полу нижнюю юбку — круг черного, отделанного кружевами шелка — и стала неподвижно ждать, когда горничная поднимет юбку и завяжет ее у нее на талии.

Ее бальный наряд был разложен на кровати. Она еще ни разу не надевала его. Это было то платье, которое Лютер Уитсел сшил ей для бала у герцогини Девоншир, самое красивое из всех, которые у нее когда-либо были. И, пожалуй, из всех, которые она когда-либо видела.

— Подождите минутку, — сказала Чесс горничной. Она вспомнила одну штуку, которой ее научила Эдит Хортон. Намочив два пальца слюной, она наклонилась над топкой камина и собрала ими немного черной сажи. Потом поднесла пальцы к глазам и начала очень осторожно моргать, касаясь слоя сажи ресницами, пока они не почернели. Чесс посмотрелась в зеркало на каминной полке — ее поразительно светлые, серебристые глаза были теперь оттенены темной линией. Она покусала губы, пока они не стали темно-розового цвета.

— Теперь надевайте, — сказала она, протягивая горничной руки. Платье скользнуло по голове и плечам и облегло ее тело. Горничная шумно вздохнула от восхищения, потом проворными, сноровистыми пальцами застегнула крючки на спине Чесс. Затем она подала ей черные шелковые туфельки, сначала одну, а когда Чесс надела ее — другую.

— Вы выглядите прекрасно, мадам, — сказала молодая служанка.

Чувствуя страх и вместе с тем надежду, Чесс прошла к дальней стене комнаты — здесь она сможет увидеть себя в большом зеркале в полный рост. От того, что она увидела, у нее захватило дух. Да, Лютер Уитсел был истинным художником. Его творение было похоже на полночный сад.

Платье было черное, сшитое из жесткой шелковой органды, которая приводила на ум глубокую, густую ночную тень. У него были пышные рукава фонариком, в точности такие, каких требовала мода. Казалось, что они свисают прямо с краев плеч Чесс, и рядом с их угольной чернотой ее белоснежная кожа была схожа с белым светом луны.

Грациозный изгиб линии выреза напоминал месяц на ущербе. Он открывал лунно-белую кожу Чесс, но скромно оставлял прикрытыми ее маленькие груди. Лиф платья был расшит фестонами, как и линия выреза.

Поверх каждого вышитого шелком фестона были нашиты крошечные граненые бусинки из полированного гагата.

Такими же гагатовыми бусинками была расшита сверкающая парчовая вставка в переде юбки. Парча была узорная: золотые листья, вытканные на серебряном фоне.

Парчовая вставка была с обеих сторон обрамлена черной органдой, расшитой поблескивающими гагатовыми фестонами. Справа и слева от вставки юбка пышно расклешивалась, так как состояла из нескольких слоев. Сзади, в середине, ткань была заложена в многочисленные складки; внизу они расходились, образуя подобие небольшого трена.

Будучи художником, Лютер разрисовал прозрачную жесткую материю кистью, вместо того чтобы утяжелять ее золотым шитьем. Легкими мазками золотой краски он нарисовал на черной органде прихотливо изгибающиеся лозы дикого винограда и прикрепил к ним шифоновые листочки, выкрашенные в золотой и серебряный цвета. Краска сделала их жестче, но не тяжелее, и стоило Чесс шевельнуться, они тихонько трепетали, будто колеблемые ветерком.

Такие же золотые и серебряные шифоновые листья таинственно блестели под прозрачной черной тканью широких рукавов.

Золотисто-серебряные волосы Чесс сияли, словно световой ореол, светлые, подведенные глаза лучились, как звезды.

Она застегнула широкую ленту из черных гагатовых листьев на своей изящной белой шее и воткнула гагатовую веточку с такими же листьями в прическу, рядом с пучком.

Ее рука дрожала, когда она раз за разом погружала стеклянную палочку во флакон с духами, которые вместе с душистым мылом подарил ей Рэндал. Она дотронулась палочкой до своих волос, ушей, шеи и обнаженных плеч.

Затем вложила руки в напудренные расстегнутые белые перчатки, которые держала перед нею горничная, разгладила их на пальцах и натянула до краев рукавов. Горничная застегнула маленькие жемчужные пуговицы на ее запястьях и подала Чесс ее большой черный кружевной веер.

С первого этажа доносились звуки музыки. Чесс поблагодарила горничную, которая в ответ сделала почтительный книксен, и, выйдя из своей комнаты, отправилась на бал.

Нэйтен ждал ее в холле на их этаже.

— Ты смотришься очень элегантно, — заметил он.

— Ты тоже, — ответила она.

Это была правда. Лондонский портной сшил ему превосходную фрачную пару.

— Воспользуемся лифтом или будем шествовать по лестнице? — шутливо спросил Нэйт, отдавая ироническую дань великолепию их вечерних нарядов.

— По лестнице, — ответила Чесс.

В юности она твердо усвоила этот урок — как надо бесстрашно сходить по лестнице, высоко держа голову, не глядя под ноги и не касаясь перил. В эту минуту ей было необходимо это горделивое нисхождение. Ее страшила неминуемая встреча с Рэндалом.

Пышные юбки Чесс скользили сразу по нескольким ступеням, когда она спускалась вниз по широкой мраморной лестнице. Лунный свет, проникающий в высокие окна со свинцовыми переплетами, лился на ее ослепительную кожу и сияющие волосы.

Гости, стоявшие близко от подножия лестницы, смотрели на нее с восхищением. Один из них выступил вперед.

Рэндал поставил ногу на нижнюю ступеньку и протянул ей руку в белой перчатке.

— Чесс, ты подаришь мне этот вальс?

Глава 44

Прежде им никогда не доводилось танцевать друг с другом. Однако Чесс нисколько не удивилась тому, что сейчас они вальсируют легко и слаженно, как будто танцевали вместе всю жизнь. Так и должно было случиться — ведь все это наверняка сон. Этот сказочный замок не может существовать в реальности. Этот бальный зал с блестящим мраморным полом, конечно же, ненастоящий, и тепло руки Рэндала на ее талии — несомненно, фантазия. Только в снах исполняются заветные желания сердца.

— Здравствуй, любимая, — сказал он, когда она сошла с последней ступеньки и очутилась в его объятиях.

— Здравствуй, — эхом ответила она.

А потом он кружил, кружил, кружил, кружил ее по залу. Больше ни один из них не сказал ни слова. Все говорили их объятия, овеянные музыкой. И это было правильно. Так и должно было случиться.

Вальс кончился, но Чесс не опечалилась — ведь это был сон, а в снах бывает бесконечно много вальсов.

— Я должен пойти поговорить с Нэйтом, — сказал Рэндал, и это тоже было правильно. Она посмотрела, как он удаляется.

Незнакомый мужчина поклонился ей и подал руку.

— Вы позволите?

Чесс улыбнулась, вложила ладонь в его руку и снова закружилась в вальсе. Он сказал, что его зовут Фред Вандербильт, Чесс пробормотала свое имя. И потом что-то вежливо отвечала, чтобы показать, что ей интересно то, что он говорит. Хотя, по правде сказать, она не слышала ни слова.

Гостей было немного, всего двадцать шесть человек, и это придавало вечеру приятную интимную непринужденность. К бальному замку примыкал зимний сад, то самое помещение со стеклянной крышей, которое Чесс видела из окна столовой. Между танцами или вместо танцев гости спускались по ступенькам в эту просторную комнату, полную цветов и пальм, чтобы выпить там шампанского. Во время очередного вальса Чесс с Нэйтеном тоже сошли вниз, сели на бамбуковый диванчик, и это возвратило ее с небес на землю.

— Как жаль, что ты не танцуешь, — сказала она ему, как говорила уже сотни раз прежде.

— Будь уверена, ты бы сразу запела другую песню, стоило бы мне только раз наступить тебе на ногу, — как всегда, ответил он.

Никто из них не упомянул, что добрые методисты никогда не танцуют, поскольку считают танцы грехом. Ни Нэйту, ни Чесс не хотелось вызывать в памяти хмурое лицо мисс Мэри.

Нэйт вовсе не чувствовал себя обделенным из-за того, что не умел танцевать; вокруг все время было достаточно мужчин, которые тоже не танцевали и были не прочь поговорить, а ему, как всегда, было интересно их послушать. Теперь он пересказал Чесс все, что сумел узнать об остальных гостях. Старшему брату Джорджа, Фреду, еще не исполнилось сорока лет, и он был заядлый яхтсмен. Время, проведенное на суше, он считал потерянным. Его жена, Луиза, была старше его на двенадцать лет и тоже страстно увлекалась яхтами. Вон те две девушки — сестры из Род-Айленда. Сестра Джорджа, Флоренс, хочет женить его на какой-нибудь из них. Она живет в Ньюпорте и дружит с их матерью. Муж Флоренс, Хэмилтон Твомбли — человек спокойный, уравновешенный, большой дока в финансах и биржевых операциях. Он не одобряет расточительности Джорджа, но знает, что обуздать ее не в его силах. Расточительность — это фамильная черта Вандербильтов.