Все, кроме Эндрю Леонетти.

Отец Тери улыбался сквозь слезы, когда его семейство заполнило маленькую комнату невесты.

— Если бы сейчас с нами была твоя мама…

— Она с нами, пап. Ты же всегда говорил, что она улыбается, глядя на нас… и на Джину с неба, — сказал отцу Тони, пока Селия и Лена вручали Тери букеты. — Правда ведь, Джина?

Тери молча кивнула.

«Если бы мама была здесь, все было бы просто идеально», — ее отсутствие омрачало праздник и делало счастье неполным.

А чуть позже племянники Тери Никки и Лорен в церкви рассыпали лепестки цветов в лучах солнца. Адам с приглаженными волосами и лицом, сияющим, словно кольца, которые он нес на парчовой с кружевами подушечке, стоял в проходе вместе с дружками перед первой скамьей.

Тери была великолепна. Высоко поднятые пышные волосы ниспадали к плечам. В ушах поблескивали маленькие бриллиантовые серьги. На ней было платье от Веры Ванг — подарок «Идеальной невесты». Брайен выделялся самой счастливой улыбкой из всех присутствующих в церкви и белым смокингом с ярко-зеленым поясом и галстуком-бабочкой. В бутоньерку смокинга был воткнут трилистник, который должен принести счастье.

Когда месса окончилась и священник представил собравшимся семью Михаэльсонов, Тери и Брайен обменялись поцелуем в голливудском стиле, который, к удовольствию присутствующих, длился бесконечно долго, а затем стали на колени и обняли Адама.

Моника приложила к глазам платок и бросила горсть риса в Михаэльсонов, которые вышли из дверей церкви и прошли мимо десятков фотокорреспондентов к поджидающему их лимузину.


«Пит Ламберт. Что тебе известно о нем?»

Когда Моника, подъезжая по извилистой дороге к загородному дому, прибавила скорости, у нее перехватило дыхание при виде знакомого «пикапа» у подъезда.

Она не стала раскрывать зонтик, а сразу бросилась к парадной лестнице, таща за собой громадную белую коробку.

Ориентируясь на громкие голоса и смех, Моника направилась к террасе, где увидела maman и Пита, жующих сандвичи.

— Не хочу мешать тебе, — бодро сказала Моника, но когда ты покончишь с едой, maman, я тебе кое-что покажу.

— Приветствую вас, графиня! — Пит слегка подмигнул Мирей. — Или ваши подданные должны падать ниц и ждать, пока вы их узнаете?

Моника была раздосадована внезапным появлением румянца на щеках.

— Я думала, что вы собрали все свое хозяйство и отправились искать новые объекты для приложения своих сил, — ответила она. Не глядя на Пита, она поставила коробку, наклонилась к матери и поцеловала ее.

— Не будем терять времени, petite, — сказала Мирей. — Я умираю от любопытства и не могу ждать ни минуты. Давай откроем.

Моника лишь теперь позволила себе взглянуть на Пита Ламберта.

«Почему он так здорово выглядит в джинсах и в этой спортивного типа хлопчатобумажной рубашке?» — подумала она.

— А как же он? — спросила Моника, поведя большим пальцем в сторону Пита.

Смех Мирей прозвенел словно хрустальный колокольчик.

— Глупенькая, нельзя, чтобы жених видел тебя в этом платье до свадьбы… Иди!

Через двадцать минут Моника вышла, испытывая такое же смущение, как в тот день, когда впервые надела лифчик. Платье было ее собственным произведением и настолько учитывало все особенности ее фигуры, что ей показалось, будто она появилась на террасе голой.

Мирей разразилась радостными восклицаниями, но гораздо убедительней для Моники была реакция Пита. Он завороженно смотрел на нее, на платье, и на его лице было написано откровенное восхищение.

Платье было дерзкое, с выдумкой, и одновременно элегантное: чисто в духе Моники. Пышные атласные складки были украшены золотыми блестками и вышивкой. Прилегающий, с низким вырезом, отделанный рюшками и золотой лентой лиф доходил до талии, эффектно подчеркивая скульптурность ее грудей. Вместо пуговиц от затылка до нижней кромки шли золотые атласные розетки в тон золотистой ленточке. Золотые розетки украшали широкую юбку, развевавшуюся словно атласный парус, наполненный ветром в блистательный июльский день.

— Да, это платье! — только и смог сказать Пит сдавленным голосом, когда Моника в движении продемонстрировала его достоинства.

— Magnifique[18]! — подытожила Мирей с сияющим лицом, и к этой оценке присоединилась Дороти, захлопав в ладоши.

— Потребовалось терпение святого, чтобы его застегнуть, но я не видела ничего красивее этого платья! — воскликнула няня.

— Не слишком ли много здесь блеска? А рукава не слишком пышные? Maman, скажи мне правду.

— Не меняй ни единого стежка, а то я отниму это платье у тебя. Оно идеально! Не правда ли, Пит? Как, моя дочь красива?

— Она прекрасна…

Монику охватило блаженное чувство счастья и радости, и ей было нелегко сохранить бесстрастность. Пит был серьезным. Гораздо серьезнее, чем когда-либо. Румянец на ее щеках достиг цвета розы.

«Идиотка, тебе что — шестнадцать лет?»

Чтобы скрыть замешательство, Моника повернулась к Мирей и защебетала:

— К церемонии уже почти все готово. По видеозаписи, maman, ты все увидишь лучше, чем если бы сидела в первом ряду в церкви. Я говорила тебе, что цветовод составил по моей просьбе пробный букет — и это было нечто божественное! Да, и торт будет совершенно бесподобный, а сверху его украсят розы цвета шампанского. И в ту минуту, когда мы выйдем из собора, сюда будет направлен рассыльный с видеозаписью и с полным комплектом свадебного ужина для тебя и Дороти.

— Похоже, что не будет только бала с бриллиантами, — Пит подошел к широкому окну и посмотрел на зазеленевшие кусты роз, цветущие фруктовые деревья и газоны с крокусами и нарциссами, омытыми теплым весенним дождем.

Моника метнула взгляд на его широкую спину.

— Вы, судя по всему, не из тех, кто благосклонно относится к женитьбе, мистер Ламберт.

— An contraire[19], графиня, — возразил он, повернувшись к ней лицом. — Проблема в том, что меня никогда не покидало чувство, что женщины гоняются за мной только из-за денег.

Моника засмеялась.

— Почему же? Возможно, они ценят даже обаяние, внешность, индивидуальность, — уклончиво сказала она, направляясь к выходу. — Дороти, помоги мне снять это платье.

Внезапно она уловила грусть в глазах матери.

— Что с тобой, maman? — спросила она, становясь перед ней на колено.

— О, ничего особенного… Просто… мне бы хотелось увидеть, как ты танцуешь в этом платье.

— Может, устроить закрытый предварительный просмотр? — Пит не стал ждать ответа, а направился в сторону видеотеки:

— Кажется, вы включали мой рождественский подарок, — сказал он, помахав кассетой с записью концерта трех теноров и вставляя ее в магнитофон.

— Я поблагодарила бы вас, если бы у меня был ваш адрес, — отреагировала Моника и в тот же момент оказалась в объятиях Пита, который закружил ее в танце под мелодию «Память».

— Видите, Мирей, как она будет танцевать в объятиях своей истинной любви? — темно-синие глаза Пита встретились с подернутыми дымкой глазами Моники. — Видите, как он будет вести ее и вращать?

Сердце Моники трепыхалось, словно крылья пойманной птицы. Все мелькало и кружилось перед ней, когда Пит вращал ее, прижимая все крепче, все сильнее к себе, наполняя какой-то необъяснимой радостью.

Кружились, превращаясь в сплошное пастельное пятно, цветы за окном, кружилась maman со счастливым лицом, кружилась Дороти. На фоне поющего тенора Моника услышала над ухом шепот Пита:

— Я люблю вас, графиня, не бросайтесь в объятия того, кто не может вас оценить.

Верно ли она расслышала, или ей показалось? Его обветренное лицо оставалось непроницаемым, но руки с силой сжимали ее.

Танец окончился. Моника в смятении сделала шаг назад, сумев скрыть растерянность шуткой.

— Благодарю вас, мсье. Это мой последний вальс в качестве незамужней женщины.

Сделав реверанс, она на дрожащих ногах вышла из комнаты.


— Bambina, пожалуйста, не вешай трубку.

— Нико, — сказала Ева сквозь слезы. — Ты пьян.

— Только малость… чуть-чуть… Да и какое это имеет значение? Я хочу поговорить с тобой!

Ева обхватила себя руками. В нижней части живота шевельнулся ребенок, заставив ее поморщиться, когда он своей ручкой или ножкой нажал на нерв. Ладно, малыш, я выслушаю его, пообещала она, чувствуя, как к глазам подступают слезы; даже звук голоса Нико причинял ей боль. В течение двух минут, не более. А затем — finito[20].

— Завтра у нас была бы свадьба… Bambina, пожалуйста, не делай этого… Не перечеркивай все хорошее, что было между нами, из-за одной идиотской ошибки.

— Это ты все перечеркнул, Нико. Мне ничего другого не остается.

— Нет! Погоди!.. Пожалуйста, Ева, моя обожаемая bambina! Послушай меня! Между Болоньей и Нью-Йорком существует тонкая золотая нить, которая повреждена, но не порвана! Жар нашей страсти может снова спаять ее! Если бы ты только дала мне шанс!.. Клянусь тебе, я больше не встречался с твоей сестрой! Она для меня — ничто… абсолютное ничто, Ева! Ты должна мне верить!

— Я больше никогда не смогу тебе верить, — Ева с трудом сдерживала слезы. — Наш разговор не имеет смысла, Нико. Отныне все то, что ты хочешь сказать, говори через адвокатов.

Она бросила трубку, прервав поток слов, которые все еще продолжали звучать на другом конце. Ева легла набок, укрылась розовым пледом и дала волю слезам.

«Я переболела им, я уверена, — сказала она себе, не замечая, что слезы ручьем стекают на подушку. — Для этого еще потребуется время, но рано или поздно боль пройдет… Должна пройти». Ева посмотрела на Беспризорницу.

— Он ушел навсегда, и ты должна к этому привыкнуть, — решительно сказала она кошке, вытирая слезы.