Моника разделась и залезла в ванну, надеясь, что теплая, пахнущая сиренью вода вернет ей силы и душевное равновесие, иначе ей сегодня не удастся заснуть.

И только когда она спустилась вниз, на кухню, что-нибудь перекусить, она вспомнила о просьбе Ричарда. Она налила в стакан молока, выпила его залпом и подошла к телефону на столе.

Трубка была сдвинута. Черт побери, вот почему она не могла дозвониться из лимузина.

После четвертого гудка Ричард снял трубку.

— Давно пора, — огрызнулся он. Она поняла, что он не спал и был раздражен.

— У maman дела обстоят неплохо.

— Я знаю. Дороти нарисовала полную картину. Я же сказал тебе, что все образуется. А сейчас мне нужно, чтобы ты приехала немедленно, я должен проинструктировать тебя. Судя по отчетам, у тебя, дорогая, большие проблемы.

— В половине четвертого утра? Ричард, ты что, с ума сошел?

— Нет, но ты можешь сойти, если узнаешь всю подноготную.

— Какую подноготную? — Моника опустилась в бамбуковое кресло и нервно провела ладонью по еще влажным волосам. Сегодня у нее не было больше сил, чтобы что-то делать, но она должна знать, откуда ей грозит опасность. Она положила ноги на бамбуковое кресло восемнадцатого века с плюшевыми подушками, и приготовилась слушать.

— Ты не просмотрела хотя бы бегло отчеты Линды, которые она подготовила для тебя? Или ты весь день занималась приготовлениями к премьере Рори?

— Нельзя ли сразу к сути, Ричард? — перебила его Моника. — Так в чем дело?

— А дело в том, что твой июньский номер может провалиться. О да, снимки будут шикарными. А вот с текстами полный провал.

— О чем ты, черт побери, толкуешь? На моем столе четыре статьи, которые ждут одобрения, и три другие появятся на следующей неделе. О каком провале можно говорить?

— Пункт первый: статья «Как пережить первые месяцы после свадьбы». Полный провал. Автор имеет контракт на издание книги, получила солидный аванс и дает задний ход. Говорит, что ты можешь предъявить ей иск через суд, если у тебя есть такое желание… Пункт второй: рассуждения о фасонах для новобрачных, которые способны скрыть изъяны фигуры… Снимается. Линда обнаружила, что в журнале «Невеста и жених» идет такая же статья в майском номере того же самого модельера. Похоже, юный художник решил, что он может продавать одну и ту же идею всем подряд. И, если тебе этого мало, Денна, главный художественный редактор, которого ты двигала, исчез бесследно… Есть и еще кое-что. Мне продолжить?

Проклятье… Монике хотелось положить голову на стол и зарыдать. Но вместо этого она сама стала кричать в трубку.

— Ричард, у моей матери воспаление легких! Она только что вернулась из больницы! Тебе не кажется, что ты мог бы как-то помочь или хотя бы посочувствовать мне в этой ситуации? Я даже соображаю сейчас плохо… Я еще точно не знаю в котором часу я приеду завтра и приеду ли вообще.

Его голос обрушился на нее, подобно ледяному кубу.

— Моника, я самым искренним образом сожалею по поводу того, что случилось с твоей матерью. Но ты отлично знаешь, что она в хороших руках. Ты ведешь себя как неврастеничка.

— Неврастеничка? С каких пор заботу и сочувствие относят к неврастении?

— Пожалуй, Моника, твоей матери не станет легче оттого, что ты крутишься возле нее, пока «Идеальная невеста» идет ко дну. Скажу тебе одну вещь о Шенне — ее ничто не могло отвлечь от дела. Черт побери, она однажды сломала ногу, когда каталась на лыжах, и что же ты думаешь: она устроила настоящий офис в больнице, брала там интервью, руководила съемками. Может быть, она была сукой на колесах, но делать дела она умела.

— Какой же ты чурбан! Как ты можешь попрекать меня Шенной в такой момент? — Монику трясло, она все больше теряла контроль над собой. Она уже не говорила, а выкрикивала в трубку. — Я утром позвоню Линде и во всем разберусь!.. И тебе не надо будет ломать свою драгоценную голову из-за твоего сверхдрагоценного журнала! А сейчас я намерена хоть немного поспать. И не вздумай говорить мне, что твоя дражайшая Шенна могла обходиться тремя часами сна в сутки!

— Четырьмя…

— Жопа! — взвизгнула Моника и с треском положила трубку.

Из темноты за пределами кухни донесся шорох шагов, и она услышала низкий мужской голос.

— Это, должно быть, адресовано ему.

Моника вскрикнула, метнулась к столу и схватила испачканный маслом нож.

— Я сдаюсь, — сказал Пит Ламберт, выходя из темноты и жмурясь от света. Моника сообразила, что дверь, которая выходила в только что завершенную пристройку, была открыта настежь, но разве можно было ожидать, что там кто-то находится? Тем более этот рослый, крепкий и несносный плотник.

— А вы — вторая жопа! — выпалила она, не замечая того, что размахивает ножом. — Какого черта вы здесь околачиваетесь ночью? Как вы сюда попали? И сколько времени вы подслушиваете меня?

— Достаточно долго, чтобы понять, что вы связались с большим прохвостом. Я полагал, что вы умнее, — сказал он, взяв со стола печенье и макнув его в арахисовое масло.

— Прошу вас, отведайте, — саркастически пригласила его Моника.

Глаза Пита задержались на черных, как смоль, завитках волос, спадающих на лоб, затем скользнули к декольте ее халата. Ее кожа еще блестела розоватой белизной после ванны. Очаровательно! Его взгляд отметил аппетитную полноту грудей, крутизну бедер и длину ног, которые заканчивались миниатюрными ступнями с розовым педикюром. Медленным взглядом он еще раз скользнул по ее складной фигуре.

— С удовольствием отведаю.

Моника перевела дыхание. Ее сердце едва успело войти в нормальный ритм после испуга от неожиданного появления плотника, а сейчас оно снова подпрыгнуло. На фоне темной террасы Пит Ламберт казался еще выше и мощнее. И, похоже, чувствовал себя совершенно свободно. Казалось, он мог сейчас расположиться перед камином с вечерней газетой, стаканом бренди и ньюфаундлендом чуть поодаль. Конечно, не у ее камина. Моника с невольным восхищением посмотрела на игру бицепсов под простой хлопчатобумажной рубашкой, на волевой, крепкий подбородок. Взгляд его голубых глаз излучал какой-то особый свет.

Пробежавшая между ними искра позволила Монике осознать его мужскую силу и собственную уязвимость, поскольку она стояла перед ним босоногой, в махровом халате, наброшенном на голое тело.

Пит неслышно, со смаком слизывал с пальцев капельки масла. У Моники появилось неодолимое желание поплотнее завернуться в халат.

— Недурно, — прокомментировал он, глядя на ее губы. — Честное слово, совсем недурно.

— Старый семейный рецепт, — сказала она, затягивая потуже пояс. — А теперь не будете ли вы столь добры объяснить мне, почему вы бродите по моей террасе в четыре часа ночи?

— С Мирей все в порядке? Няня при ней?

— Вы всегда отвечаете вопросом на вопрос?

— Вас это раздражает?

— Барышников танцует? — она сверкнула глазами. — Ах, простите, вы, вероятно, не имеете представления, кто это такой.

— Нет. — Пит неожиданно подался вперед. — Это вы извините меня. — Он легко коснулся пальцем уголка ее рта. — Арахисовое масло, — пояснил он, увидев, как она вспыхнула. — Графиня, я никогда не причислял вас к снобам, — он покачал головой. — Очаровательная, властная, решительная, своенравная женщина. Но не сноб. Даже я, работяга, знаю, кто такой этот Барышников, — это знаменитый итальянский тренер, верно?

Это было сыграно отлично, последние слова он произнес с серьезным, непроницаемым лицом.

Неожиданно для себя Моника рассмеялась.

— Вы невозможный!

Она уперлась ладонями в бедра и с трудом погасила улыбку.

— Мистер Ламберт, я никак не могу понять, что вы собой представляете… Правда, это меня не так уж и занимает, — поспешно добавила она.

Ее все еще била мелкая дрожь — очевидно, после разговора с Ричардом, убеждала она себя, а вовсе не оттого, что она оказалась тет-а-тет с Питом Ламбертом. Тем не менее она сочла за благо взять кувшин с маслом и зайти за гранитный кухонный уступ якобы для того, чтобы поставить его в шкаф. Теперь их разделяла солидная преграда.

— Вы до сих пор не объяснили, что вы здесь делаете, — напомнила Моника.

К ее большой досаде, Пит Ламберт последовал за ней к посудному шкафу.

— Идите сюда, я покажу вам. — Он поманил ее в затемненную террасу. — Сядьте здесь. — Он показал на плотно набитую подушку в центре выстланного керамической плиткой пола, подошел к стене и щелкнул выключателем.

Мягкий, серебристый свет отразился в покрытых лаком стенах и кристально-чистых панелях и осветил заснеженные, ажурные деревья сада и леса поодаль. Запах лакированного дерева и свежей краски смешался с запахом поленьев из вишневого дерева в камине, который в прошлый приезд Моники еще не был готов. Сейчас работа была завершена, терраса перестала быть складом и нагромождением материалов и инструментов и превратилась в уютную, застекленную гостиную, из которой можно любоваться живописными красотами усадьбы. Это был рай, дополненный постоянно меняющимися картинами природы. Сверкали белоснежные деревья, купол неба был виден на расстоянии вытянутой руки, за стеклом кружились и плясали снежинки. Храм покоя, тепла и света.

И еще музыки. Потому что одновременно с включением света включилась звуковая система, и помещение наполнилось чарующим голосом Хосе Каррераса.

— Я закончил проводку как раз перед тем, как ехать в больницу. Когда мы вернулись, я пришел сюда, чтобы посмотреть результат. И здесь я заснул. — Пит отметил для себя, что под влиянием увиденного чуда с лица Моники сошло выражение тревоги и напряженности. — Это концерт трех теноров — Паваротти, Каррераса и Доминиго. Это мои любимцы. Через минуту вы услышите Барышникова, — добавил он, и глаза его сверкнули.

— Вы и впрямь невозможны. — Однако на сей раз это было сказано совсем иным тоном. — Я вынуждена признать, что вы неплохо справились с задачей.