Солнце превратилось в бледный лимон над самым горизонтом, воздух становился прохладным, как величественно-неприступная мисс Д’Арси. Такая женщина способна так подействовать на парня, что он перестанет чувствовать себя мужчиной. Пит покачал головой и бросил ящик с инструментами в пикап.


Моника доковыляла до гостиной, расположенной в передней части дома, где находилась ее мать, прежде, чем успела остыть. Мирей Д’Арси сидела в кресле на колесах и, закрыв глаза, слушала Лучиано Паваротти. Она открыла глаза и подняла голову, когда Моника влетела в комнату и плюхнулась в цветастое кресло. Чертыхаясь про себя, она сняла туфлю и потерла ушибленный большой палец.

— Что случилось, ma petit?[6] — спросила Мирей Д’Арси тихим голосом. Прожив в Америке более тридцати лет, она так и не утратила французского акцента. Она сочувственно посмотрела на дочь, — ты поранила ногу?

— Гордость мою поранили, — раздраженно произнесла Моника, — ну почему, maman, ты мне не сказала, что наняла этого несносного человека?

— Какого несносного человека?

— Питера Ламберта!

Мирей приподняла бровь. В свои шестьдесят два года она оставалась хрупкой и все еще красивой женщиной, несмотря на случившийся с ней удар, который растянул мышцы на одной стороне лица и лишил ее способности передвигаться.

И хотя правая часть ее лица несколько провисла, она неукоснительно соблюдала ежедневный ритуал туалета. Каждое утро Дороти помогала ей наносить румяна, тени, красить губы и подводить глаза. Блестящие черные волосы она подкрашивала, чтобы скрыть седину. Будучи прикованной к креслу-каталке, она тем не менее сохраняла стройную фигуру, а физиотерапия помогала ей поддерживать нормальный мышечный тонус. Она предпочитала яркие цвета, и Моника следила за тем, чтобы в гардеробе матери всегда был большой выбор красивых шелковых жакетов, шерстяных брюк, классических блузок с воротником-стойкой, которые очень нравились Мирей. Сегодня она выглядела особенно нарядной в своей зеленой блузке, темно-зеленом жакете с жемчужными пуговицами и в темных брюках. На шее у нее висело жемчужное ожерелье. Она подняла здоровую руку и потрогала его.

— Ты видела террасу? — Мирей казалась расстроенной, — я хотела сама показать ее тебе.

— Я направилась к террасе, когда увидела «пикап» и полный разгром. Maman, это приятный сюрприз, только зачем ты наняла этого человека? Какой-то грубиян и болван!

— Кто, Пит? Нет-нет, он очень славный. И очень интересный.

Моника закатила глаза.

— Это, если тебе нравится, тип пещерного человека, maman.

Мирей изучающе посмотрела на Монику:

— Что же все-таки произошло между вами?

— Ну, скажем так, мы не нашли общего языка, — пробормотала Моника, массируя пострадавший палец ноги. Она сбросила вторую туфлю, по коврику подошла к матери и поцеловала ее в здоровую щеку. — Прости меня. Ты здорово придумала — застеклить террасу. Это грандиозная идея, и я не должна быть такой брюзгой. Просто я не ожидала, что столкнусь с таким мужланом.

Мирей покачала головой.

— Что угодно, только не это. Он милый и внимательный. Ты знаешь, он каждый день мне что-нибудь приносит. То свежие пирожные, то цветы, то книгу, которая ему нравится…

— Ты хочешь сказать, что он умеет читать? — изобразила удивление Моника.

Миниатюрная женщина засмеялась и потрепала дочь по щеке тонкой рукой с просвечивающими голубыми венами.

— Моника, ты невыносима! Он может читать, он может строить, он может даже готовить. В прошлый вторник, когда Софи была в отлучке, он сварил такую похлебку, что пальчики оближешь.

— Ты шутишь! — Моника покачала головой, пытаясь представить себе этого здорового строительного робота в белом фартуке.

Посмотрев на опухший палец, она дала себе зарок быть подальше от кухни, — вдруг он там оставил разбросанными ножи для разделки мяса или топоры, подобно тому как разбросал молотки на террасе.

— Maman, насколько хорошо ты знаешь этого человека?

— Дороти и я встретили его однажды во время прогулки… Ты знаешь тропинку, которая ведет к усадьбе Паркеров? Мы дошли до мостика и увидели, как он работал на крыше. Он просто творил чудеса с этим старым домом! Ты не узнаешь его.

— И там вы его наняли?

— Примерно так. Мы стали прогуливаться туда каждый день. Однажды он пришел к нам, и мы посидели на террасе. Я стала говорить ему, что это твое самое любимое место.

— И тогда он, конечно, предложил застеклить террасу… Он же авантюрист, maman!

— Нет-нет! Это была моя идея. Моника, ты всегда с таким подозрением относишься к людям. — Ее лицо приобрело грустное выражение. — Этого следовало ожидать… Я хочу сказать, если бы у тебя было не такое детство.

Моника стала перед матерью на колени и взяла ее за руку.

— Maman, мы сейчас хорошо живем. Мы сами сумели сделать жизнь такой, — прошептала она. — Давай не будет трогать прошлое.

— Но иногда мне так грустно, что я не смогла подарить тебе счастливое, беззаботное детство. Моника, ты так много делаешь для меня, гораздо больше того, что я могла дать тебе.

На глаза Моники неожиданно навернулись слезы.

— Ш-ш… Maman, мне доставляет удовольствие делать тебе что-нибудь приятное. Ты всегда так много работала, чтобы мы могли прилично жить… Нужно обладать огромным мужеством, чтобы повезти меня в Америку и самостоятельно всего добиться.

Мирей стала перебирать пальцы, что-то вспоминая. На ее лице затеплилась улыбка.

— Даже в то время с тобой было немало хлопот.

Моника не успела ответить. Они услышали, что через зал к ним идет Дороти.

— Можно войти? — спросила она, появившись в дверях. — Я принесла лед для вашей ноги, мисс Д’Арси. Был такой грохот, когда вы споткнулись.

— Спасибо, Дороти. Я просто похожу некоторое время без туфель и все пройдет. Обед готов?

— Как всегда. Софи говорит, что суп аппетитный и острый, какой вы любите.

Дороти отпустила у кресла тормоз и покатила его к двери. Мирей посмотрела на дочь.

— Плохо, что Ричард не смог приехать вместе с тобой. Мы его так давно не видели.

«Maman такая тактичная», — подумала Моника. Она знала, что мать всегда недоумевала по поводу того, что Ричард никогда не сопровождал Монику, когда она раз в неделю приезжала сюда. И все же Мирей запустила этот пробный шар.

— Ему пришлось сегодня улететь в Атланту. — Моника помолчала, затем добавила: — Я уверена, он скоро появится здесь.

Однако в душе она чувствовала, что это было неправдой. За восемнадцать месяцев их близкого знакомства он лишь дважды был в этом загородном доме: на Рождество и по случаю официального объявления об их помолвке.

Два раза Ричард старался быть предельно любезным с Мирей, но Моника видела, что ему не по себе из-за физического состояния ее матери. Однажды он рассказал ей, как мучительно умирал от рака его дед и каким беспомощным чувствовал он себя, тогда четырнадцатилетний мальчишка, видя, как крепкий, здоровый мужчина, который раньше брал его на рыбалку и лыжные прогулки, на глазах превращался в немощный скелет, будучи не в состоянии произнести даже своего имени. Ричард не мог преодолеть в себе этого чувства беспомощности вплоть до нынешнего дня.

В итоге Моника вынуждена была постоянно извиняться перед матерью. И раз в неделю приезжать к ней в одиночестве — обычно в тот день, когда Ричард бывал в отъезде. Она понимала Ричарда, но все же ей очень хотелось, чтобы два человека, которых она любила больше всего на свете, узнали бы друг друга так, как она знала каждого из них.

Моника подавила в себе вздох и села на свое обычное место во главе стола. Мать и Дороти расположились слева от нее. В столовой аппетитно пахло специями и свежеприготовленным супом. Моника осмотрелась. Стол был накрыт скатертью камчатного полотна, которую она лично приобрела в Ирландии, и сервирован фарфором с золотыми ободками и белыми лебедями, привезенным из Англии. Под стать была украшенная лебедем ваза с роскошными желтыми розами, стоявшая между высокими золотыми подсвечниками.

— Ричард будет у нас в День Благодарения? — продолжала допытываться Мирей, с надеждой глядя на дочь, пока Дороти наливала в хрустальные бокалы Шардонне.

Моника закусила губу. Осторожно орудуя половником, она разливала суп и тщательно подбирала слова.

— Прости, maman, дело в том, что мы будем в это время на Мауи, нужно подыскать места для натурных съемок. Они начнутся второго января… Ты помнишь, я говорила тебе о специальном выпуске журнала.

— Она помнит, — вмешалась Дороти. — Она все время смотрит ленту Опра-шоу.

Мирей выдавила улыбку, за которой явно скрывалось разочарование.

— Прости, maman, но я буду здесь на Рождество, обещаю тебе.

— Ничего, все в порядке. Не беспокойся о нас. Возможно, мы пригласим Пита Ламберта на обед в День Благодарения. У него, по-моему, нет семьи.

Эта идея, кажется, взбодрила ее. Она снова улыбнулась Монике, на сей раз с неподдельным интересом.

— А сейчас, ma petite, расскажи мне об «идеальной невесте». Как идет дело с выпуском специального номера? Ты уже встречалась с Аной Кейтс?

— Нет еще, но я уже разговаривала с ней по телефону. Она представила мне длиннющий перечень условий.

Падкая до слухов и сенсаций, Дороти наклонилась вперед.

— Каких это?

— Она никак не соглашается, чтобы Джон Фаррелл снимался в купальном костюме. Она против будуарных съемок с участием обоих, хотя сказала, что готова позировать в белье или в купальном костюме, но предварительно должна знать, что это за белье. Она хочет, чтобы съемки длились не более десяти часов в день. И ничуть не дольше. Довольно жесткая особа, вовсе не отвечает своему имиджу. Но в то же время она была очень любезна.

— Я читала в бюллетене, что сенатор Фаррелл настоял на расторжении ее последнего контракта с продюсером, потому что ее роль в этом фильме плохо согласуется с имиджем будущей Первой леди, — сказала Дороти.