— Чего же ты задержалась! — обрадовался он, пытаясь разглядеть в моей сумке что-нибудь вкусное. — Звонили с фирмы «Байер», у них для тебя классная работа!..

АВРАЛ

— Марина! — гулко пронеслось по коридору. Мраморный пол — как лед для моих шпилек, и я элегантной ласточкой впархиваю в переговорную, вызывая всеобщее изумление..

Мой шеф, господин Штоссманн, приходит в себя первым.

— Марина, помогай нам немножко, — говорит он по-русски и величественно указывает на стул в середине. Вот уже третий месяц, как я работаю в представительстве одной крупной транснациональной компании, многое до сих пор мне странно и непривычно.

Два немецких техника и два российских эксперта нетерпеливо ждут, пока я устроюсь на стуле у большого, как карта мира, чертежа. Начинает немецкий инженер. Он четко говорит, покалывая острием карандаша то в одну, то в другую деталь производственной линии, которую наша фирма продает российскому заводу. Переводить его легко, он знает, где сделать паузу, где что-то подсказать, а также, называя цифры, всегда одновременно записывает их на листе бумаги.

— А ты скажи хлопцам, — прерывает его розовощекий главный инженер завода, — что мы это представляем иначе.

И за этим следует длительное пространное объяснение. «Хлопцы» яростно настаивают на своей версии, главный их перебивает, в разговор включается мой шеф, и вскоре я оказываюсь не в состоянии перевести всеобщий гвалт. Один только начальник цеха невозмутимо следит за развитием событий — накануне его слуховой аппарат вышел из строя и для того, чтобы ввести его в ход переговоров, требуется море децибелов.

«Карта мира» ездит по столу то в одну, то в другую сторону. Деталь установки, похожая на валенок, вся исчеркана замечаниями на двух языках.

— Как же вы не понимаете, все дело в загрузке! — фальцетом кричит главный.

Немцы решают вопросы с помощью статистики — в воздухе мелькают папки, чертежи, таблицы, которые одна сторона передает через стол другой.

— Господа, господа, выслушайте меня! — тщетно взывает один из техников. В пылу полемики главный хватает чашку кофе Штоссманна и осушает ее махом.

— Что-что? — пытается расшифровать наши страсти глухой начальник цеха.

— Марина, сбегай скопируй спецификацию!

— Марина, отпечатай текст с новыми данными!

— Марина, еще кофе!

— Ты переводить сегодня собираешься или пришла пообщаться? — Мой шеф неподражаем.

Переговоры идут своим ходом далее. Постепенно приближаемся к парафированию контракта.

— За два часа успеешь? — с угрозой осведомляется босс.

— А если не успею? — бросаю ему вызов.

Два часа сумасшедшей работы над поправками, таблицами и изменениями к контракту сочетаются с продолжением переговоров непосредственно у меня за спиной — то калькуляция оказывается неполной, то текст дополнения к контракту меняется. Ощущение последнего дня Помпеи не покидает меня. И в качестве приятного сюрприза принтер решает сегодня отдохнуть.

— Что там у тебя, мы ждем! — нервничает начальник.

— Принтер не работает, — заявляю я.

По его бледнеющему носу понимаю, что ему приходит на ум. Когда я только начинала, мой драгоценный босс был страшно доволен тем, что ему дали наконец секретаря-переводчика, и делал все, что, по его мнению, полагается настоящему крутому руководителю. Я не говорю о бесчисленных чашках кофе и ксерокопий, которые мне приходилось тащить с третьего этажа на первый, я не вспоминаю его кошмарную диктовку и командный тон. Одного я перенести не могла. Всякий раз, когда телефон звонил у него на столе, я должна была вскочить, снять трубку, ответить и только после этого передать ее млеющему от сознания собственной важности Штоссманну.

Однажды в его отсутствие я разобрала его трубку, выдрала кое-какие проводочки, и телефон замолчал. Теперь боссу приходилось вскакивать со своего места и бежать к моему аппарату. Я была на седьмом небе. Правда, когда пришел телефонный мастер и что-то сказал шефу, то по обалдевшему виду первого и озадаченному — второго я поняла, что моя проделка раскрыта. Шеф не сказал мне ни слова, но с тех пор стал отвечать по телефону сам.

Уж не вспомнилась ли ему эта история сейчас? Я судорожно нажимаю на все кнопки принтера, и умная машина, вздохнув, начинает выбрасывать листки с текстом контракта.

— А где наша печать? — В глазах Штоссманна застыл ужас. Печати нет. Ее взяли коллеги Боря и Гена на свои собственные переговоры. Так как к отсутствию печати я не причастна, то со спокойной душой наблюдаю, как босс носится и рвет на себе волосы. Обнаружив дубликат печати, он старательно ставит оттиски на контракте. ВСЕ, закончили!

В переговорной царят оживление и смех. С улыбкой именинника шеф расхаживает с бутылкой виски, подливая каждому щедрой рукой.

И вот мы прощаемся друг с другом, и гости теребят пакеты с сувенирами фирмы, смущенно перемигиваясь.

Когда все наконец уезжают, я перебираюсь с кипой бумаг к своему столу. В понедельник начнется будничная жизнь — переводы, письма, звонки, занудство шефа. Зачем я только откликнулась на объявление: «Требуется квалифицированный секретарь-переводчик, способный работать в цейтноте»?

СИЛА КОЛЛЕКТИВА

Когда сегодня, дыша как паровоз, я ворвалась в свою комнату, белеющий на столе листочек бумаги ухудшил мое и без того мерзкое настроение. Дело в том, что я уже знала, что бисерным почерком наш начальник вывел на нем формулу, приводящую в бешенство всех моих коллег: «Я был здесь в 9.02 (или 03, или 01, в зависимости от того, кто и на сколько минут опаздывал к началу рабочего дня). Характерно, что несколько раз в качестве контрмеры предлагалось оставлять у него на столе записки „ушли с работы в 21.10 (или в 22.00)“, но почему-то до конкретных действий так и не дошло.

Дотошный педант с манией величия — вот каким был наш шеф. Проработав полгода в этой фирме, я многое научилась воспринимать бесстрастно, но эта дотошность выводит меня из себя до сих пор! Плюхнувшись за стол, я остервенело разодрала записку на клочки, вымещая на ней свою жуткую злость. С утра все не заладилось. Выйдя из дома, я обнаружила, что поехала петля на колготках, пришлось возвращаться. Дома же я установила, что черные колготки закончились, а светлые к моему костюму не подходят. Пришлось переодевать и колготки и костюм. Конечно, я опоздала на свой автобус, следующий пришел через двадцать минут. И вот после такого начала дня мне еще подкидывают на стол разные пакостные записки!

Телефон не смолкал ни на минуту. Все просили соединить с многоуважаемым господином Штоссманном. Я переводила звонки на его номер и только принималась выуживать бумаги и ручки из своего стола, как телефон трезвонил снова.

Звонок по внутренней связи. На проводе шеф.

— Доброе утро!!! — вопит он в трубку. — Запишите телефон и постарайтесь дозвониться!!!

Чем писать? Все ручки в столе, я чертыхаюсь про себя и судорожно пытаюсь удержать в памяти номер. Очередной бзик нашего начальника — стол после окончания рабочего дня должен оставаться стерильным. Поэтому все запихивают свои канцтовары, включая ручки, скрепки и точилки, вечером в стол, понося Штоссманна на чем свет стоит.

Из кабинета начальника появляется распаренный Боря. Уши у него такие красные, что у меня зарождается подозрение, что шеф стал грешить рукоприкладством. У Бори дрожат губы, но, закрывая дверь, он почтительно говорит:

— Да, господин Штоссманн. Конечно, господин Штоссманн.

«Утренняя баня» — вот как это называется. Я мысленно благодарю высшие силы за то, что опоздала, иначе под горячую руку начальника попалась бы я. Шеф нуждается в утренней разборке — это придает ему энергетический заряд на весь день. Любой из сотрудников, попавший с самого утра в его кабинет, подвергается издевкам, критике и абсолютно не имеет возможности изложить свой взгляд на тот или иной предмет разговора.

На переговорах он — душа компании и светский лев. Штоссманн ослепительно улыбается, говорит комплименты, долго трясет всем руки, заглядывая в глаза. Начальник немного говорит по-русски, но весь его скудный запас русских слов полностью используется в ситуации обольщения заказчика. Я заметила, что наши клиенты, как кролики, уже никуда не могут деться от пронзительных глаз и вкрадчивого голоса шефа. Он обволакивает, увещевает, шутит и обещает золотые горы. Я послушно перевожу его речи, замечая при этом, что сама начинаю говорить льстивым, мягким голоском, словно озвучиваю сказку про семерых козлят.

Особенно неотразим Штоссманн в разговоре с дамами. Они тают, называют за глаза милашкой и дают ему все, что ни попросит. Мужчины держатся дольше. Но они также весело смеются любому анекдоту, рассказанному Штоссманном, и даже если переговоры заходят в тупик и мы не можем прийти к согласию с клиентом, клиент потом долго сокрушается и вспоминает добрым словом нашу фирму и господина Штоссманна. Я считаю, что Штоссманн учился гипнозу. Другие сотрудники нашей фирмы разделяют мою точку зрения: «Если Штоссманн захочет, он добьется своего».

Сегодня, «помыв» Борю, он выпархивает из своего кабинета и, сообщив: «Я у директора», — бросается вниз по лестнице так стремительно, что фалды его пиджака разлетаются как ласточкин хвост. Это еще одна черта шефа — быть приятным своему начальству. О, как он преображается, когда перед ним вышестоящий господин! Нет громовержца Штоссманна, нет обольстителя господина Штоссманна, есть готовый на все подчиненный! И начальство верит в его искренность и благоволит к нему более, чем к другим начальникам отдела нашей фирмы.

Пока наш начальник пьет кофе у директора, мы собираемся своим небольшим коллективом — и о чем бы мы ни заговорили, наш разговор неизменно переходит на проделки Штоссманна. Я высказываю предположение, что нас всех, вероятно, ждет паранойя, если мы не прекратим говорить о нем. Это находит сочувственный отклик в моих коллегах, особенно оживленно эту тему подхватывает Боря, в котором еще кипит обида за сегодняшний утренний разговор. Ни для кого не новость, что, если Штоссманн заключает с кем-то контракт, только он пожинает лавры успеха, а вся черновая работа спихивается на исполнителей.