Надин Арсени - Из Парижа в Париж

Мы находились в городе, где жила бывшая жена Жерара. Вспоминает ли он о ней, проходя по улицам и площадям, залитым ласковым августовским солнцем? Эта мысль едва уловимо промелькнула в постепенно затухавшем сознании. Я не хотела, да и не могла на ней сосредотачиваться, я сама не заметила, как заснула.

Мы одновременно проснулись на рассвете. С улицы раздавался странный гул. Жерар поднялся и босиком подошел к окну, выходившему на проезжую часть. Он, не отрываясь, смотрел вниз. Я окликнула его, он не ответил, даже не обернулся. Да что он, оглох? Пересилив собственную лень, я вылезла из постели и встала у окна рядом с Жераром; выглянула наружу и поняла причину его молчания.

Было от чего онеметь — по мостовой нескончаемой вереницей ползли танки с задраенными люками, на их башнях ясно виднелись красные звезды. Мне захотелось сжаться в комок, стать невидимой… Я инстинктивно прижалась к Жерару, его рука до боли стиснула мое плечо. Минут пять мы молча наблюдали за странной колонной, неумолимо продвигавшейся к центру города. Потом Жерар опомнился и включил допотопный радиоприемник, — телевизора у хозяйки не было.

Западные радиостанции не передавали информации о том, что творится в Чехии, — вероятно, время для этого еще не пришло. Мы настроились на чешскую волну: диктор говорил сбивчиво и очень быстро. Знание русского языка помогло мне разобрать лишь несколько слов — чешский мало похож на русский. Тем не менее, слово «оккупация» звучит одинаково на всех языках, а именно оно повторялось наиболее часто.

Мысль о детях, которые тоже находились сейчас в Праге, заставила нас кое-как одеться и выскочить из дома. Движение транспорта перекрыли, на улицах появились военные патрули, на офицерах и солдатах был советская униформа. Мы пробирались к центру, стараясь избегать оживленные места.

Несмотря на ранний час, улицы заполнились народом, большинство в стихийно собиравшихся толпах составляла молодежь. Люди что-то кричали, бросая в танки камни и пустые бутылки. Солдаты, шедшие рядом с танками, казались растерянными. «Боже мой, — они ведь совсем мальчишки, почти ровесники нашего Люка!» — подумала я. Офицеры с повязками на рукавах сбивали с ног наиболее рьяных молодых чехов и впихивали их в грузовики, которые тут же, увозили ребят неизвестно куда.

Мы остановились и посмотрели друг на друга. Одна и та же мысль одновременно пришла нам в головы: наши дети не останутся в стороне, они, безусловно, тоже вышли на улицу и теперь бросаются с пустыми руками на военную технику. Я была в полном отчаянии. В нашем положении: без документов, при полном незнании города и языка, — мы ничего не могли предпринять, чтобы найти детей и вытащить их из полицейского участка, где они неминуемо окажутся.

— Только один человек может помочь — Элен, мама Люка. Она работает в Праге корреспондентом и должна иметь обширные связи, — Жерар заглянул мне в глаза. Я утвердительно кивнула.

В душе зародилась надежда. Жерар предлагал хоть какую-то возможность выхода. Во всяком случае, это было лучше, чем бессмысленно мотаться по огромному городу, рассчитывая на случайную встречу с Люси и Люком. Жерар знал адрес корпункта газеты, где работала Элен. Постоянно спрашивая дорогу, почти не понимая сбивчивых объяснений, мы пробирались к намеченной цели практически наугад.

Элен не оказалось на месте, да мы на это и не рассчитывали, — она должна была находиться в самой гуще событий, с фотокамерой в руках. Нам посоветовали ждать ее на корпункте, куда она непременно вернется, чтобы передать по телетайпу информацию в Париж.

Мы провели в ожидании бесконечных два часа, не находя себе места в крошечном кабинете Элен. Наконец в комнату ворвалась высокая молодая женщина. Длинные темные волосы мотались по плечам, рукав спортивной рубашки почти оторван, старые джинсы — в пыли. Не замечая ничего вокруг, она сунула вошедшему следом мужчине фотокамеру.

— Быстро проявляй и печатай! Получила по морде, но камеру не отдала этим гадам! Еле-еле удалось смыться…

Она рухнула в кресло и только тут заметила нас.

— Господи! — она вскочила и повисла на шее у Жерара. — Ты-то с какого боку-припеку? У тебя что, тут концерты? Ну и выбрал же времечко!

Жерар вкратце изложил суть дела. Элен немного помолчала, собираясь с мыслями, потом заявила, что знает, где искать детей. Она уже направлялась к двери, но Жерар преградил дорогу — он собирался ее сопровождать.

— Вытащить тебя из тюремной камеры будет значительно труднее, чем шестнадцатилетних подростков! — Элен оттолкнула его и выскочила из комнаты.

Мы ждали мучительно долго. Жерар проклинал себя за то, что не настоял на своем и отпустил ее одну. Я, как могла, утешала его — Элен была совершенно права.

Мы услышали возбужденные голоса раньше, чем Элен, Люк и Люси переступили порог. Вопреки обстоятельствам, все трое имели вид победителей. Дети взахлеб рассказывали о своих подвигах; Элен сообщила, что советские власти предпочли с нею не связываться, когда она предъявила журналистское удостоверение.

Когда дети заявили о намерении продолжить путь и ехать в Остраву, мне стало плохо: перед глазами поплыли круги, Жерар едва успел меня подхватить.

Резкий запах привел меня в чувство. Жерар водил у меня перед носом клочком ваты, смоченным нашатырем. Я открыла глаза и взглянула на Люси, — вид у нее был пристыженный. Вероятно, взрослые члены нашей компании успели вправить ей мозга, пока мое бездыханное тело валялось в кресле.

Детей нужно было срочно вывозить из Чехословакии. Элен собралась ехать в посольство Франции, — там у нее была куча знакомых, они могли выписать нам паспорта взамен якобы утерянных. Пришлось признаваться в том, что у меня были с собой документы, хотя я и не пользовалась ими из солидарности со своим спутником. Элен забрала мой паспорт, чтобы проставить чешскую въездную визу. Она сама сделала фотокарточки Жерара, Люси и Люка. Как только пленка была проявлена, а снимки отпечатаны, она уехала в посольство, оставив нас на корпункте.

На сей раз ее не пришлось долго ждать. Элен влетела в комнату и заставила нас тут же сесть в машину и ехать в аэропорт — самолет, летевший спецрейсом в Париж, вылетал через час. Работники посольства и французы, случайно оказавшиеся в Чехии, покидали Прагу, на улицах которой раздавались выстрелы.

По дороге нас постоянно останавливали военные патрули.

В аэропорту было совершенно пустынно. Растерянные служащие не знали, куда себя девать. Советские офицеры долго изучали наши документы. Страх полностью парализовал меня. Не хватало грохнуться в обморок прямо на руки солдат!

Нам пришлось бежать по летному полю, в конце которого готовился к отлету единственный самолет с надписью «Эр Франс» на борту. Трап уже убирали, когда мы наконец достигли цели, с трудом переводя дух.

Дети уже поднимались на борт, когда Жерар взял меня за руку.

— Я остаюсь, — я решила, что неправильно поняла его.

Мы стояли на нижней ступеньке трапа, глядя в глаза друг другу. Выражение лица Жерара не оставляло сомнений в серьезности его намерений. У меня не оставалось времени на размышления — я должна была доставить детей в безопасное место, да нужна ли я Элен и Жерару. Вряд ли!

Жерар попытался меня обнять, но я выскользнула из его рук и пошла по ступеням, не оглядываясь.

— Постарайся меня понять! — его возглас долетел снизу.

Я вошла в самолет, люк захлопнулся у меня за спиной.

Мы летели в Париж без промежуточных посадок. Дети притихли; может быть, поняли наконец, какой опасности удалось избежать, и теперь беспокоились за оставшихся. Я попробовала взять себя в руки. Люси и Люк нуждались сейчас в спокойном, уверенном человеке.

Мысль о других детях, участвовавших в нашем «автопробеге» пришла мне в голову. Я спросила ребят, известно ли что-нибудь о них. Люк успокоил — остальным не удалось перейти австро-чешскую границу, их задержали австрийцы. Цыгане рассказали об этом нашим детям, когда переводили их в Чехословакию. Было от чего вздохнуть с облегчением!

Из бара вышла стюардесса, она катила перед собой тележку с напитками. Я заказала «пепси» детям и двойной скотч — себе. Выпила залпом содержимое стакана и опять подозвала стюардессу, попросив повторить. Люси дернула меня за рукав и сделала «страшные» глаза. Кажется, девочка совершенно права, придется ограничиться вторым скотчем, по крайне мере, в воздухе. Теоретически, следовало бы заказать сухой мартини, — ведь именно этот напиток они собирались пить в ознаменование своих великих побед!

Я смирилась с тем, что не удастся отделаться от мыслей о Жераре. «Постарайся понять меня!»… Это не так уж просто. Почему он остался в Праге? Потому что Элен нуждалась в мужской поддержке и собственное достоинство не позволяло ему оставить ее в экстремальных обстоятельствах? А может быть, он нуждается в Элен и понял это только сейчас, вновь встретившись с нею после долгой разлуки? Вряд ли мне удастся во всем этом разобраться… Я чувствовала себя, брошенной, Жерар успел отучить меня от спокойного восприятия одиночества. А ведь до знакомства с ним мне даже нравилось быть свободной! Ну что ж, придется снова привыкать…

Самолет зашел на посадку. Я ощущала, что значительный кусок жизни закончился. Он казался страшно долгим, а ведь с тех пор, как я уехала из Парижа, прошло совсем немного времени.

В Париже ждала запущенная квартира и целые горы корреспонденции: несколько телеграмм от мамы и десяток писем. Разглядев надписи на конвертах, я поняла, что их отправлял Симон. У меня не было желания их читать. История с магнитофоном не вызывала никаких эмоций. Теперь она казалась просто смешной. Дело было в другом — мои попытки вспомнить, что за человек был Симон, представить как он выглядит, не приводили ни к каким результатам.