Полина решилась наконец возразить барону.

– Дорогой дядюшка, что это вы все твердите только о Геллиге!… Разве других хороших и достойных мужчин нет на свете?…

– Нет, почему же? Есть, конечно, я только что собирался сказать тебе, что Геллиг не единственный экземпляр на свете! Но дело в том, что ты еще так мало знаешь людей и не умеешь хорошо разбираться в них, судя по тому, что не учла столь значительной разницы, резко бросающейся в глаза! Альфред и Геллиг – небо и земля, а ты до сих пор не заметила этого!

Полина стремительно подскочила к барону и поспешно прикрыла своей рукой его рот.

– Что с тобой, девочка? – удивленно спросил он, слегка обеспокоенный странным поведением молодой девушки.

– Ничего!… Я только хотела, чтобы ты ничего больше не говорил о Геллиге.

– Это почему?

Девушка безнадежно махнула рукой.

– Зачем говорить о таком примере, который не приложим к жизни!

– Объяснись, пожалуйста! Я тебя не совсем хорошо понимаю!

– Дело простое!… Сословные…

Она хотела сказать: „сословные контрасты“, но сконфузилась почему-то и не кончила.

Решив обратить все в шутку, она предала своему личику веселое, улыбающееся выражение и сказала:

– Ты хочешь знать, почему „пример не приложим“?…

– Да!

– Ну, хотя бы потому, – смеясь, продолжала она, – что он, может быть, и в самом деле единственный экземпляр на свете – единственный в своем роде, как и ты, дядюшка!

В эту минуту послышался шорох, и Полина умолкла, и лицо ее побледнело, словно она смертельно испугалась.

– Геллиг! – воскликнула она, вся затрепетав.

– Ну, и что же?… Чего же ты испугалась. Мы ничего плохого о нем не говорили.

– Ах, дядя, это его собака, а не он сам!… Но если пришел и Геллиг с нею, умоляю тебя, дорогой дядюшка, пойди к нему навстречу и скажи, что меня нет здесь!… Или нет… постой!… Я тоже хочу его видеть, только ты не уходи, останься со мной.

Барон Рихард взял за подбородок Полину и, подняв вверх ее прелестное, зарумянившееся личико, внимательно посмотрел на нее.

– Девочка моя, что с тобой? – озабоченно спросил он. – Ты говоришь каким-то странным языком, точно ты брала уроки у своей мачехи.

Молодая девушка опустила голову, пристыженная. Но сердце ее так сильно билось, что она вынуждена была прижать к нему руку.

Устремив неподвижный взгляд на дверь, Полина не сводила с нее глаз, ожидая, что она вот-вот раскроется.

Вот снова собака заскреблась, затем залаяла…

Послышались чьи-то отрывистые слова, произнесенные ворчливым тоном. Вслед за этим дверь отворилась, и на пороге комнаты появился не тот, прихода которого так боялась Полина, а господин фон Герштейн.

Он за ночь осунулся, и стала сразу заметна старость. Хотя на нем был надет шлафрок, спускающийся бесчисленными складками на пол, и модный ночной колпак, которым полковник хотел придать своему лицу выражение молодости.

– С добрым утром, Полина! – проговорил он входя.

В голосе его слышались утомление и какая-то хандра.

Увидев барона, он прибавил:

– С добрым утром, Рихард! Однако какие ранние визиты ты делаешь! – не утерпел он, чтобы не сказать.

По всему было видно, что ему неприятно было встретиться с бароном.

– Очевидно, ты хотел сказать, что очень ранние визиты мне приходится принимать!? – возразил барон. – Разве ты забыл, что здесь я дома! – с чувством добродушного сознания своих прав, продолжал он. – Тебе – жена, мне – дочь! Так что присаживайся к нам и располагайся поудобнее, дружище!

С этими словами Рихард хотел было сильным движением усадить его в кресло, поставленное Полиной, как вдруг фон Герштейн выпрямился, еле удерживаясь от крика.

– Что с тобой? – удивленно спросил барон.

– Да ничего особенного! – возразил полковник ворчливо. – Простудился – вот и все!… До спины и до плеч дотронуться нельзя!

– Тогда извини меня, пожалуйста! – сказал Рихард. – Я должен был знать, что после вчерашнего купания…

Но фон Герштейн прервал его, сердито нахмурив брови.

– Оставь, пожалуйста, разговор о купании!

– Папа, надо послать за доктором, – озабочено и с участием проговорила Полина. – Я сейчас распоряжусь.

– Ах, к чему мне доктор? – недовольно пожал он плечами.

Полина стала его уговаривать, и молодящийся старец окончательно разозлился.

– Это просто невыносимо! – раздражительно выкрикнул он. – Все вы словно сговорились! Так и хотите меня представить в образе какого-то худосочного юноши, боящегося самых простых вещей на свете!

– Но, папа, – ласково проговорила Полина, – почему ты так странно принимаешь заботы о себе?… Разве беспокоятся о здоровье только немощных старцев? Да я всегда бы заботилась о своем муже, если бы он даже отличался такою же силой и молодостью, как…

Она запнулась, и барон Рихард закончил за нее фразу:

– Как Геллиг, например!

Полина взглянула на него укоризненно.

Барон поймал ее взгляд и спросил:

– Почему ты так посмотрела на меня?

– Дядя, я же вас просила.

– Ах, да, помню! Но ты же затруднялась в подыскании подходящего сравнения, вот я и поспешил придти тебе на помощь!

В разговор вмешался фон Герштейн.

– Сделай милость, Рихард, не упоминай при мне об этом фатальном и крайне навязчивом субъекте! – раздраженно проворчал он. – Человек этот очень мне неприятен! Даже более того – он просто невыносим мне!

Рихард покачал головой.

– Что с тобой Герштейн? – сказал он, с удивлением глядя на него. – Неужели ты настолько несчастен, что ищешь смерти?

– Я не понимаю, что ты хочешь сказать? Из чего ты заключил, что я ищу смерти?

– Да как же! Ты говоришь, что Геллиг тебе неприятен, потому что оказался навязчивым! Но ты забываешь, что навязчивость его появилась в тот момент, когда тебе грозила явная смерть!

Полковник сердито пожал плечами, намереваясь вскипеть, но Полина, которая содрогнулась при воспоминании о вчерашнем, обвила шею отца руками и просительно сказала:

– О, милый папа, в другой раз ты, конечно, не будешь так рисковать своей жизнью, не правда ли? Ради меня ты не сделаешь этого, да?… Твоим спасителем от верной гибели был, – хотя ты и не хочешь признать этого, – управляющий! Но нельзя забывать, что на свете Геллиги не всегда бывают под рукой!

Дядюшка Рихард одобрительно кивнул.

– Да, ты права! Такие люди, как Геллиг, встречаются не на каждом шагу! Небо посеяло их довольно редко! Это не то, что плевелы – повсюду находятся!

Полковник больше ничего не сказал.

Медленно опустившись в кресло, он вытянул ноги и с выражением на лице, свидетельствующем о боли, стал проводить по ним руками.

– Опусти, пожалуйста, маркизы! Солнце бьет своими лучами мне в лицо и это так неприятно! – обратился он к дочери.

Та поспешила исполнить его просьбу…

– Нет, тебе определенно нездоровится! – с участием заметил барон Рихард. – Усаживайся поудобнее, да сними ты свою феску, раз тебе так жарко!

Барон протянул руку, чтобы помочь снять феску, как вдруг фон Герштейн так быстро вскочил, как только было возможно при его плохо повиновавшихся ногах.

– Сделай милость, оставь меня в покое, Браатц! – заорал он. – Сколько можно говорить тебе?! Каждый надевает на себя костюм, какой ему хочется! Ты же видишь, что я еще не причесывался! А непричесанным я не позволяю себе являться даже перед родной дочерью!

И полковник еще глубже надвинул себе на глаза феску, напоминавшую турецкую, и слегка провел рукой по вискам, где когда-то росли волосы.

Рихард усмехнулся исподтишка, он знал, что только на затылке полковника были волосы, а на висках они не имели дерзости расти.

Успокоившись немного, полковник придал удобное положение ногам и проговорил, обращаясь к барону:

– Ты видел Блендорфа? Что он поделывает?

– Ты в своем уме? – всплеснул руками Рихард.

– А что? – недоуменно спросил фон Герштейн.

– Ты спрашиваешь, не видел ли я Блендорфа?… Да сохрани меня Бог от этого! – с комическим испугом произнес он.

Полковник продолжал удивленно хлопать глазами и Рихард сказал:

– С пустым желудком да еще выслушивать пустые разговоры – благодарю покорно! А вот Геллига я не только видел, но и с удовольствием говорил с ним!

Полковник иронически хмыкнул.

– Вот что значит привычка-то! – протянул он, пожав плечами. – И в этом Браатце до сих пор жив еще сельский хозяин!… Привык начинать день со слугами и управляющим!

– Разве это плохо, по-твоему? – спросил барон Рихард.

Полковник ничего ему не ответил, а обратился к Полине, говоря:

– Дай мне, пожалуйста, флакон с одеколоном!… Мне что-то не по себе!

– Тебе просто нездоровится, милый папа, – озабоченно сказала Полина.

– Иди и ложись в постель! – прибавил Рихард.

– Нет, это совершенно лишнее! – протестовал полковник.

– В самом деле, папа, ложись в постель, – стала просить Полина, – а я пошлю Франца за доктором!

– Франца я послал в город по очень важному делу, – ответил полковник, – и он вернется не раньше 12-ти часов.

– Но тогда выпей липового цвета, что будет не хуже доктора! – заметил барон. – От души советую тебе лечь в постель и пропотеть, зачем рисковать здоровьем!

Полковник призадумался, потом озабоченно сказал:

– Мне и в самом деле нездоровится, и я бы с удовольствием лег в постель, но моя жена тогда всполошится!

– Не беспокойся об этом! – уверил его барон. – Она не всполошится! – иронически прибавил он.

– Но жена захочет сидеть около меня, а это будет несправедливо!

– Вот как?! Почему же несправедливо?

– Да зачем же лишать ее обычных развлечений ради моего каприза?

– Ты полагаешь, что нездоровье – каприз?

– Ну, так или иначе, я не желаю причинять жене беспокойство! Да, я придумал вот что: вели сказать ей, что я уехал прокатиться верхом! Тогда другое дело!

Сделав несколько шагов, он прибавил: