Нелли Осипова - Итальянское каприччио, или Странности любви

Очередь к стоике таможенного досмотра, то растягиваясь, то сжимаясь, быстро продвигалась. Столько понарассказывали страшного, подумала Аня, о том, как свирепо шмонают таможенники, а ничего особенного — ни у кого не выворачивают наизнанку сумки и чемоданы. Милые молодые люди бегло поглядывали на экраны своих установок и, пролистав документы и билеты, ставили штампики. Два года назад, когда Аня провожала Лену и Франко, досмотр проходил совсем не так. Правда, Аня не очень хорошо все помнила. Она тогда была как в тумане — уезжала лучшая подруга, подруга, можно сказать, с пеленок, с роддома, где обе появились на свет с разницей в двадцать дней. Уезжала навсегда, выйдя замуж за шумного, доброго, некрасивого, но такого обаятельного Франко, хирурга из далекого итальянского автомобильного города Турина… Франко, смешно коверкая русские слова, говорил ей:

— Приехать, нам приехать… приежаль, приехай гости… Анна, приехай! Я тебя лублу!

Аня подвинула ногой тяжелый чемодан. Видимо, придется доплачивать за лишний вес, подумала она…

— Аннушка, еще масса времени, давай подождем, походим, — попросила мать.

— И правда, — подхватила Ольга Николаевна, мама Лены. — До конца регистрации еще сорок с лишним минут. Успеешь, Аня.

Аня посмотрела на них с виноватой улыбкой. Она нервничала, и ей хотелось скорее туда, за барьер, который отрезает одну часть жизни от другой, словно невидимая гильотина…

Ее мама, Алла Михайловна, изящная, стройная, в легком элегантном костюме, красивая особой, зрелой красотой пятидесятилетней женщины, несмотря на тени усталости под глазами и горестные морщинки у рта… И высокая, статная тетя Оля в модных черных шелковых брючках и в черной с белой отделкой шелковой рубашке навыпуск. Аня с некоторым удивлением заметила, что обе женщины привлекают взгляды мужчин. «А вот на меня никто так не поглядывает», — грустно подумала она, улыбнулась, чуть заметно покачав головой, и обняла за плечи отца… В который раз с острым чувством жалости отметила, как он похудел за последний год, вернее, не похудел, а усох и стал даже немного меньше ростом.

— Па, заступись за меня, ты же знаешь, я не люблю долгих проводов — прямо какой-то мазохизм.

Отец с деланной бодростью подхватил:

— Конечно, лишних десять минут ничего не изменят. Главное, как прилетишь — сразу же позвони.

— Хорошо, папа, я же обещала.

— Сколько до Милана лету? — в который раз спросила мать.

— Три часа двадцать минут, — ответила уже дважды летавшая к дочери Ольга Николаевна. — Багаж ждать минут двадцать. Да еще телефон найти… — Она не могла припомнить, где там, в Миланском аэропорту, телефоны, потому что они сразу же сели в машину Франко и поехали в Турин.

— Ждем твоего звонка через четыре часа, — подытожила мать. — И учти, после пяти часов начинаем волноваться. — Она многозначительно посмотрела на отца и взяла его под руку.

— Да-да, так и скажи Ленке, что тетя Алла просила звонить из аэропорта, не дожидаться, пока приедете домой, в Турин, — втолковывала Ольга Николаевна.

— Так и скажу, — согласилась Аня.

Она не стала напоминать, что они уже говорили об этом много раз и дома, и по дороге в Шереметьево, а просто улыбнулась и опять подвинула ногой чемодан к стойке. Своих вещей она почти не взяла — Ленка несколько раз настойчиво повторила по телефону, что в Италии сейчас цены ниже, чем в Москве, и они все ей купят там. В чемодане каменным грузом лежали книги, купленные по списку, присланному Леной. Странное дело, здесь, в Москве, она никогда особенно не увлекалась чтением и не выходила за пределы обязательного минимума, а тут вдруг прислала огромный список.

Наконец подошла очередь Анны.

Она легко поставила тяжелый чемодан на движущуюся ленту, положила перед молодым человеком в серой форме документы и стала прощаться. Обняла тетю Олю, потом долго целовала маму и наконец обняла отца. Он как-то жалко заморгал и никак не отпускал ее, и она опять подумала, что он сдал и что хорошо, что она ничего не рассказала родителям о Ленкиных планах. Им известно только то, что она едет в гости на два месяца…

Она собрала документы, спрятала декларацию, еще раз поцеловала родителей и, подхватив чемодан, пошла к багажной стойке.

У паспортного контроля она обернулась и в последний раз помахала им. Они стояли втроем, поникшие, вглядываясь в полумрак огромного помещения, пытаясь разглядеть Анну, а когда увидели ее, замахали руками и не уходили до тех пор, пока не потеряли ее из виду…

Анна вошла в узкий проход и протянула молодому пограничнику свой паспорт…

В аэробусе она быстро отыскала свое кресло, сразу же, заранее, как человек дисциплинированный, разобрала ремни, села, пристегнулась и стала рассматривать пассажиров. Вот немного растерянные туристы, вероятно, откуда-то из провинции, вот уверенные плечистые молодые люди с большими яркими сумками — их она определила безошибочно — спортсмены, вот шумные, говорливые итальянцы, возвращающиеся, видимо, ради экономии рейсом Аэрофлота. Аня прислушалась, пытаясь разобрать, что они говорят. Целый месяц перед поездкой она брала уроки итальянского за безумные деньги и — увы! — сейчас почти ни одного слова из стремительной речи не могла понять, кроме единственного «аллора», повторяемого так часто, что, казалось, без него невозможно обойтись…

Самолет взлетел точно по расписанию. Аня откинулась в кресле и закрыла глаза. И сразу же против ее воли в голову полезло то, о чем она старалась не думать последние дни: почему она согласилась с настоянием Ленки и оформила в Москве все документы, необходимые для регистрации брака за границей. Почему бегала по каким-то переводческим бюро, нотариальным конторам, потом легализовала собранные документы и все скрыла от родителей?

Почему?

Только потому, что с ней случилась такая дикая, нелепая, страшная история? И она убегает от нее, прячется в поездку, чтобы забыться или выплеснуть все и выговориться перед Ленкой, или просто зацепиться там, в Италии через брак и все начать сначала?

А собственно, что она теряет? Что бросает здесь, кроме родителей? Что она тут видела? Что ей вспомнить? Обычную серую жизнь с неудачами и слезами, безденежьем, несбывшимися мечтами, несостоявшимися амбициями? Вечные терзания по поводу своей заурядности — всегда вторая? Она и сейчас подчинилась Лене, пошла у нее на поводу. Что ей в этой стране, где вся ее жизнь прошла нелепо и где самым ярким воспоминанием осталось то, как ее предали, бросили, ограбили и изнасиловали?

Анна даже замотала головой, не открывая глаз, — так отвратительна была даже одна мысль об этом страшном, постыдном…

Чтобы хоть как-то отвлечься, она заставила себя думать о Ленке. Какая она сейчас? И какой у нее малыш? Невероятно — у Ленки малыш! Совершенно невозможно себе представить ее, довольную, пополневшую, спокойную, окруженную кучей друзей, не знающую никаких финансовых проблем, никаких сложностей, никаких ссор…

Почему-то каждый раз, когда она принималась думать о подруге, ей приходил на память тот страшный день, когда они с Ленкой впервые прикоснулись к миру взрослых со всеми его противоречиями, трудностями и драмами…

В тот день они возвращались из школы, как обычно, вчетвером: она с Ленкой и еще две их одноклассницы — Наташа из дома напротив и Деля, живущая за углом, в дореволюционной кирпичной трехэтажке. В их дружной четверке Аня с Леной особенно сблизились — то ли потому, что жили в одном доме, то ли из-за «стажа» дружбы — их матери вместе выгуливали девочек в колясках. Может, еще потому, что Ане всегда нравилось быть ведомой у Ленки, а уж Ленка-то всегда знала, что, как и когда нужно делать, и Анне было так и привычно, и удобно. Конечно, ничего этого двенадцатилетние девчонки не сознавали — просто дружили…

Из-за болезни учителя физкультуры их отпустили с двух последних уроков, и потому они неторопливо шли, потом постояли у общей для нескольких домов детской площадки и наконец разошлись.

Аня вошла в свою комнату, бросила школьный ранец на стул у письменного стола и только успела переодеться в любимый тренировочный домашний костюмчик, как услышала три удара в потолок. Для нее — в потолок, а для Ленки — в пол, так как жили они в комнатах, расположенных как раз друг над другом, на четвертом и пятом этажах.

Три удара — значит, что-то важное, срочное.

Аня выскочила на лестницу и взлетела на пятый этаж, перемахивая своими длинными ногами через две ступеньки. Лена уже ждала ее у приоткрытой двери с зареванным лицом и припухшими глазами. Она как-то странно вздрагивала всем телом и ничего толком не могла сказать, а из квартиры слышался истошный женский крик.

— Кто это? — спросила Аня в недоумении, входя в прихожую.

— Мама, — только и могла прошептать Лена.

— Какая мама? — не поняла Аня.

Лена молча повела Аню в свою комнату и тут расплакалась.

— Анька, я не знаю… я не могу ничего поделать… Она так кричит, так кричит… а меня выставили из комнаты… Что мне делать?

Только сейчас Аня поняла, что кричит тетя Оля — так непохож был истерический крик на всегда спокойную, ровную, немного ленивую интонацию голоса, характерную для нее. Ее буквально обожали больные — она работала в поликлинике, в процедурном кабинете, и весь район знал, что Ольга Николаевна не только уколы делает без боли, но и слова находит для каждого такие, что и без укола боль снимает.

Всю свою жизнь девочки прожили в этом доме. Родители дружили — совместные семейные торжества, поездки за город, прогулки… Никогда не случалось такого, чтобы тетя Оля повысила голос.

— Ленка! Ей же плохо! — быстро сказала Аня. — Подожди, я сейчас. — И не дожидаясь ответа, бросилась к комнате родителей.

Она открыла дверь, вошла и замерла на пороге. Спиной к ней стояла Ольга Николаевна и, не замечая ее, кричала таким же чужим голосом: «Уходи! Уходи!» Уходи! Я не могу больше! Я не могу! Уходи!» Эти две короткие фразы она повторяла бесконечно, словно просто не знала никаких других слов. Отец Лены сидел в кресле, зажав голову руками. Он взглянул на Аню и отчаянно замотал головой. Тетя Оля обернулась… На сухом, без единой слезинки лице странным образом оттопырилась нижняя губа, словно отклеилась от своего привычного места и теперь уже не может вернуться обратно…