Тесса Дэр - Исцеление любовью

Впрочем, неважно. Ее поцеловали, она ответила на поцелуй, и до сих пор ничего унизительного или ужасного не произошло.

Это было… великолепно.

Уже во второй раз за день он вызвал у нее сладкий трепет.

Она обвила шею герцога руками, чтобы не потерять равновесие. И позволила себе ни с чем не сравнимое удовольствие – запустить пальцы в волосы у него на затылке, перебирая густые пряди.

От него так приятно пахло. Просто и по-мужски, и вправду очень приятно. Иззи не понимала, как самые непритязательные, простые запахи, смешавшись, заблагоухали, подобно редкому одеколону. Задавшись целью смешать фляжку виски, немного запаха старой кожи и простого мыла и добавить чуть-чуть собачьей шерсти, никто бы не рассчитывал получить букет более соблазнительный, чем аромат охапки роз. Но каким-то образом этот букет все же образовался.

И вдобавок тепло. Герцог, казалось, излучал его. Как очаг, в котором пылает уголь. Тепло расходилось волнами от его сильных рук, твердой груди, от его губ.

О, эти губы! Щетина у него на подбородке кололась, а губы были… нет, не мягкими. Мягкими бывают подушки или лепестки цветов, а мягкость его губ сочеталась с упругостью. Они дарили и владели.

Когда их губы вновь соприкоснулись, определить его вкус оказалось очень просто: виски и чай. А когда его язык проник в рот Иззи – виски и желание.

Острое желание.

Именно оно будоражило и опьяняло сильнее всего. Сами объятия герцога говорили, что он одержим желанием, и самое поразительное – это желание вызвала она, Иззи. Придерживая ее ладонью за спину, он целовал ее крепко и неутомимо, словно гнался за чем-то. Искал неизвестно что.

Некая часть ее существа не хотела ничего, кроме как сдаться. С радостью отдать ему все, чего он жаждет.

«Берегись, Иззи».

– Достаточно. – С этим резким возгласом он отпустил ее. Так неожиданно, что она чуть не потеряла равновесие.

Башню огласило тяжелое, хриплое дыхание.

Помолчав, герцог чертыхнулся.

– Это была катастрофа.

Иззи прижала ладонь к виску. Она опять осталась одна в темноте, у нее кружилась голова. А момент настоятельно требовал остроумного, изощренного ответа.

Вместо этого у нее вырвалось:

– Вы первым поцеловали меня.

– А вы ответили на поцелуй.

– А потом вы поцеловали меня снова. – Она вздохнула. Вот тебе и остроумный ответ. – Я не придавала бы случившемуся большого значения, если это вас беспокоит. Я понимаю, вы поцеловали меня только затем, чтобы напугать. Но вам следует знать: способ не сработал.

– По-моему, сработал. – Он притянул ее к себе. – Я чувствовал, как колотится ваше сердце.

Ну, если сердцебиение свидетельствует только о страхе…

Она приложила ладонь к его груди слева, там, где лихорадочно билось сердце. Судя по этому сбивчивому стуку, герцог до смерти перепуган.

Иззи ощутила странный прилив симпатии к нему. Подрастая в доме сэра Генри Гуднайта, она многое узнала о мужской гордости. Ее отец долгие годы прозябал в безвестности, считался несостоявшимся ученым и получал жалкий доход. Но как только его сказки приобрели известность, преклонение читателей стало пищей для его честолюбия. Без очередной порции льстивых похвал он не мог прожить и недели.

И если гордость настолько важна для ученого средних лет, нетрудно вообразить, что она совершенно необходима такому мужчине, как герцог Ротбери. Как трудно, должно быть, примириться со слепотой ему, молодому и сильному. Впервые в жизни он вынужден полагаться на других. Ему наверняка ненавистна даже мысль об этом.

Стало быть, он изучал замок Гостли шаг за шагом, из месяца в месяц и мучительно медленно составлял в голове карту каждой комнаты. Замок уже успел стать оплотом его гордости. Именно здесь он по-прежнему способен распоряжаться своей жизнью.

И вот сегодня он лишился замка – по вине какой-то лазейки в законах. Его замок перешел к старой деве, неимущей дурнушке.

Неудивительно, что герцог презирает ее.

Но если Иззи понимала причины его отношения к ней и сочувствовала ему, это еще не значило, что она намерена сдаться. Чтобы ублажить его гордыню, она не станет поступаться собственными интересами. Однажды она уже допустила подобную ошибку, потому и очутилась здесь без денег и дома.

Она просто обязана позаботиться о себе. Больше некому.

– Не беспокойтесь, ваша светлость. Мы сделаем все необходимое, пересмотрим все письма и бумаги. Обещаю впредь не доставлять вам лишних хлопот. – И она дружески похлопала его ладонью по груди.

Он взял ее за локоть и отвел руку.

– Завтра утром вы уедете отсюда, мисс Гуднайт. Сейчас я провожу вас обратно в вашу спальню. А утром подыщу вам подходящее жилье.

Иззи промолчала, приберегая силы на завтра. Утром он будет выпроваживать ее из замка. Запугивать, кричать, действовать угрозами или поцелуями.

Но она останется тверда, как стены замка.

И не уступит ни единого дюйма.

Проснувшись на следующее утро, Рэнсом обнаружил, что увеличился на несколько дюймов, причем все они были сосредоточены спереди под брюками.

Неясные грезы витали перед его мысленным взглядом. Руки вновь ощущали тяжесть шелковистых темных волос, а губы – нежность женских губ.

Он повернулся набок и застонал. Господи, этот поцелуй! Дурацкий, злополучный, возбуждающий и душераздирающий поцелуй.

Иззи ни в коем случае нельзя ночевать здесь, в замке. Он должен найти для нее другое пристанище. Сегодня же.

Он сел и пригладил волосы руками. Ему необходима ванна. Желательно ледяная.

– Дункан! – позвал он.

Никто не ответил. Звуков, выдающих присутствие камердинера, он не различил.

Рэнсом направился к колодцу в глубине двора и набрал ведро воды. Потом разделся до пояса, поднял над головой ведро и вылил на себя его содержимое.

Пусть вода смоет похоть.

Он уже начинал согреваться после ледяного душа, когда к колодцу подбежал Магнус. Рэнсом дал псу напиться и почесал его за ушами.

– Доброе утро, ваша светлость.

Черт. Всего один день прошел, а он накрепко запомнил этот голос. Низкий, чуть хрипловатый. Нежный. Прозвучавший слишком близко. Как ей удалось подкрасться к нему незамеченной?

– Гуднайт? – пробормотал он.

От звука ее шагов по плитам двора его сердце сбилось с ритма.

Рэнсом приготовился впервые взглянуть на нее.

Никто, кроме Дункана и нескольких врачей, даже не подозревал, что его слепота, вызванная ранением, была лишь частичной.

Да, чаще всего он чувствовал себя слепым и различал в лучшем случае лишь неясные силуэты и тени. А иногда не видел ничего. Все погружалось в мутную серую мглу.

Но каждый день на несколько драгоценных часов к нему возвращалось зрение.

В такие часы он видел, как дряхлый старик без очков. Различал смутные очертания и приглушенные цвета. Дерево казалось ему размытым, неправильной формы пятном на фоне неба, его листва – серовато-зеленой тенью, похожей на плесень на сыре. Глядя на страницу в книге, он видел, как темный прямоугольник текста разделяется на строки. Но разглядеть слова, а тем более буквы не мог. Ему удавалось получить некоторое представление о лицах, хотя чаще всего они казались ему примитивными, как лица тряпичных кукол: две пуговицы глаз, щель рта. Никакого выражения эмоций.

Вот и все, что он видел в лучшие часы. И эти возможности казались ему блаженством. Минувшей ночью его одурманили аромат и вкус мисс Гуднайт, но, по крайней мере, ее вид остался для него загадкой. Если повезет, он увидит ее как белесый столб с темной шапкой волос. Невыразительный и неприглядный.

На это он и рассчитывал.

Но когда она предстала перед ним, ее угораздило остановиться точно напротив восточных ворот замка, в которые как раз хлынули лучи утреннего солнца.

При первом взгляде на Иззи Гуднайт Рэнсому показалось, что она окутана золотистым сиянием. Солнечный свет придал сходство с рельефом ее тонкой фигурке с изящными изгибами и ореолу непослушных распущенных волос, которые словно пылали.

Господи!

В эту минуту Рэнсом стоял, но был готов рухнуть на колени. Он ничуть не сомневался, что слышит небесный хор. Именно такую красоту справедливо называют «потрясающей».

И он действительно был потрясен.

«Сдвинься с места! – мысленно взмолился он. – Сделай два шага вправо. Или влево. Нет, нет – лучше совсем уйди».

– А я думал, вы еще спите, – произнес он.

– Уже не сплю.

И он увидел, как алая линия ее губ растянулась в улыбке.

Он обвел взглядом ее тело, задержавшись на неясных, но несомненных изгибах груди и бедер. Все это он прижимал к себе прошлой ночью. И теперь не мог понять, какого черта разжал объятия.

– Не сомневайтесь, я проснулась с первым лучом солнца, – продолжала она. – И занялась осмотром своего замка.

Верно. Для этого и встала.

Свистом подозвав Магнуса, он направился внутрь.

Она, конечно, последовала за ним. Прямиком в большой зал.

– Знаете, – чувственно зевнув, заговорила она, – утром здесь так чудесно. Солнце заглядывает в окна, и пылинки вьются в его золотистых лучах. Вчера наше знакомство началось неудачно, но сегодня… замок Гостли уже кажется мне домом.

Нет, нет, нет! Никакой это не дом. Ни для нее, ни тем более для них обоих.

– Вы… не желаете надеть рубашку, ваша светлость? – осведомилась она.

В ответ он скрестил руки на обнаженной груди. Избавлять Иззи от неловкости он не собирался.

– Я заварю чай, – решила она, направляясь к очагу. – О, смотрите, свежий хлеб! – В следующий раз она заговорила невнятно, с набитым ртом: – Это Дункан принес или еще кто-нибудь? Где-то здесь я видела вчера молоко… – Она рылась на столе, деловито звеня посудой. – Яиц, наверное, нет? Хвалиться некрасиво, но у меня получаются отличные блинчики.

О нет. Все хуже и хуже.

«У меня получаются отличные блинчики».

Ужас.