В кафе, мимо которого я тогда проезжал, ему сообщили, что видели, как вечером в фиакре под номером семьдесят один мимо промчался молодой человек, торопившийся, судя по радостному выражению лица, на приятное свидание. И хотя в точности описать внешность молодого человека никто не смог, приятель предположил, что этим юношей вполне мог быть я. Пока он шел к отцу, эта уверенность окончательно окрепла.

Выслушав приятеля, отец, не теряя времени, сел вместе с ним в карету, и они принялись колесить по городу в поисках фиакра с указанным номером; задача оказалась не из легких, ибо фиакр укатил в Сен-Клу и вернулся оттуда только к вечеру. Беда никогда не приходит одна: наткнулся на одно препятствие — жди следующего. Отцу пришлось терпеливо дожидаться возвращения фиакра; дабы ускорить ожидание, он отправился прямо к дому возницы, чей адрес ему сообщили в конторе, ведавшей наемными экипажами.

С раннего утра на поиски мои был послан Лафлер; подозревая, куда я мог отправиться, мошенник нисколько обо мне не волновался: он был уверен, что я нахожусь у своей подружки. На расходы, сопряженные с поисками, слуге был дан целый луидор; но вместо того, чтобы предупредить меня, избавив тем самым отца от волнений, а меня от будущих неприятностей, он решил потрать сей луидор на развлечения. С луидором в кармане он добрался до жилища Розетты, где ему приглянулась служанка моей возлюбленной. Увидев Лафлера, я стал расспрашивать его, как он меня нашел, зачем явился сюда и не обеспокоен ли отец моим отсутствием. Он уверенно ответил на все мои вопросы, заверив, что дома сообщил всем, что я вернулся ровно в четыре часа утра, а уже в десять утра за мной прислали от графини де Морнак, так как графиня пожелала видеть меня на церемонии ее утреннего туалета. Также он сказал, что лакей графини якобы предупредил, что хозяйка его, вероятно, задержит меня у себя на весь день, а вечером увезет ужинать в Отей. Отец мой якобы должен был отправиться на обед к председателю, а после на совет по делу, затрагивающему интересы двора. Я был вполне удовлетворен его рассказом, ибо почитал его слугой неподкупным, и наградил луидором. Затем я приказал ему явиться в пять часов утра к садовой калитке и ждать меня там. Негодяй поблагодарил меня, подал мне несколько советов, а сам отправился к отцу. Как видите, Лафлер не сказал мне ни слова правды, а главное, даже не намекнул, сколь сильно тревожился отец и какие поиски он предпринял.

Я встречал немало плутоватых слуг, наделенных всеми пороками своего сословия и готовых извлекать выгоду из несчастий своих хозяев; но мне даже в голову не приходило, что можно было быть столь зловредным без всякой для себя пользы и выгоды. Прибыв к отцу, Лафлер заявил, что не может точно сказать, где я нахожусь, однако по некоторым сведениям я, скорей всего, пребываю у девицы по имени Розетта, которая, пользуясь моей к ней любовью, разоряет меня. Более того, Лафлер выдумал, будто бы я собираюсь увезти эту девицу за границу и там жениться на ней. Для придания своему рассказу правдоподобия он описал отцу внешность Розетты. Отец тотчас помчался в полицию, где и сообщил об услышанном. Чрезвычайно на меня осердившись, он потребовал выписать ордер на мой арест, дабы меня могли схватить в любом месте, где бы я ни находился, равно как и девицу, покусившуюся на мое состояние. В озлоблении своем отец совершенно позабыл, что до сих пор я был не только его единственным, но и любимым сыном. Теперь он мечтал только о наказании и мести.

Полицейский чиновник был очень удивлен: ему трудно было представить, как столь почтенный и уважаемый человек, каковым был мой отец, может столь легко поддаваться гневу. Он попытался убедить его не поднимать шума, ибо шум может повредит и ему, и мне; напротив, следует замять эту историю, коя, скорей всего, выеденного яйца не стоит, а если начать раздувать ее, дело и впрямь может принять дурной оборот. Необходимо всего лишь отыскать меня и предпринять меры для того, чтобы в дальнейшем я не мог встречаться с вышеуказанной девицей. Подобное суждение — весьма разумное! — чиновник высказал исключительно из уважения к отцу, ибо обязанностью своей почитал оказывать услуги своим согражданам, к лучшей части которых принадлежал мой почтенный батюшка.

Однако отец не воспользовался этим мудрым советом. Тогда начальник полиции исполнил его желание: подписал приказ об аресте Розетты и на всякий случай, ежели я вдруг стану препятствовать задержанию своей подружки, дал ему в сопровождающие офицера. Отец вместе с офицером сели в карету и отправились искать меня и Розетту. Так что у отца было достаточно времени раскаяться в своей горячности: даже самый разумный человек иногда теряет голову.

Пробило полночь; искомый фиакр еще не вернулся. Судите сами, в каком состоянии пребывал мой отец. Тем временем слуга без моего ведома пришел к горничной Розетты и остался у нее до утра. Скажите, ну не славно ли проводил время сей мошенник?

Перед ужином Розетта погрустнела; не в состоянии объяснить причину своей грусти, она тем не менее предчувствовала грядущие неприятности. Сердце сулило ей печали и горести. Я не считаю себя суеверным, однако и мне кажется, что существуют некие флюиды, помогающие нам предугадывать наше будущее. Разве обладатели зорких глаз не в состоянии разглядеть за налетевшими облаками зарождение грозовой тучи? Я сделал все, чтобы отвлечь Розетту от грустных мыслей. Мне это удалось. Постепенно взор ее оживился, сердце вновь наполнилось радостью, а воображение опять стало живым и дерзким. И мы предались невинным с виду забавам, предвещавшим новые сладострастные наслаждения. Забавляясь, вы испытываете сотни мелких удовольствий, каждое из которых неуклонно ведет вас к главной цели ваших вожделений. Наша жизнь — каждодневное паломничество, кое необходимо довести до конца.

Мы пообещали друг другу сохранить наш пыл для ночных сражений. Однако терпения дождаться ночи у нас не хватило. Розетта вела меня от одного наслаждения к другому и, усыпая цветами дорогу в храм сладострастия, наконец-то приняла меня в нем со всеми подобающими почестями.

Ах, милый маркиз! Ни разу еще душа моя не испытывала стольких восторгов! Никогда еще чувства мои не погружались в такую бездонную пучину любострастия! Я умирал и возрождался, потом снова умирал, а нежная Розетта приближала к устам моим свои хорошенькие губки, дабы принять мой последний вздох.

Я долго ждал этих мгновений, и терпение мое было вознаграждено сполна. Сам Амур радовался, глядя на наш союз, и, не кривя душой, мог сказать, что сердца наши слились воедино.

Дабы восстановить утраченные силы, мы приказали принести нам поесть. Мы выбрали вино с виноградников Шампани, а чтобы не употребить лишнего, ибо опьянение мешает вкушать чувственные наслаждение, мы пили его маленькими глоточками из крохотных Стаканчиков — единственно с целью подкрепить силы и расслабиться перед грядущими сражениями.

Почувствовав потребность в сне или же притворившись, что она чувствует таковую потребность, Розетта отправилась в спальню, а затем удалилась к себе в альков. Утомившись в сражениях Амура, она обработала раны и погрузилась в очистительные клубы благовонных ароматов.

На ее кровати, видом своим напоминавшей алтарь, выточенный из миртового дерева, возвышалась гора мягких шелковых подушек; простыня из тончайшего льна покрывала ложе; одеяло из розовой тафты было откинуто в ожидании, когда ему предоставят честь стать покровом для священнодействия. Со свечой в руке я почтительно вошел в альков и приблизился к алтарю, на коем возлежала Розетта: расслабленные руки ее закинуты за голову, пальцы сплетены, уста приоткрыты, готовые принять чудесный дар. Свежий естественный румянец покрывал щеки; легкий ветерок овевал восхитительное тело; грудь была наполовину прикрыта полупрозрачной тканью, оставляя нижнюю часть тела обнаженной, дабы восхищенный взор мог полюбоваться ею: красавица явно не собиралась лишать меня подобного удовольствия, а легкая кисея, не столько скрывавшая, сколько подчеркивавшая ее прелести, придавала открывшейся моему взору картине еще большую пикантность. Ее полные белые руки предстали передо мной во всей красе. И хотя скрещенные ноги ее скрывали то, чем насладиться мне бы хотелось более всего, тем не менее все, что оставалось на виду, предоставляло богатейшую пищу для воображения: окружающий лощину лужок был соблазнителен и великолепен. Поза спящей Розетты говорила о том, что она в любую минуту готова как к пробуждению, так и к наслаждению. Я осторожно приблизился к ней; храня священное молчание, я вознес свой дар на ожидающий меня алтарь. О боги! Сколь сладостным был ответ жертвы своему жрецу!

Отец мой все же дождался прибытия фиакра номер семьдесят один. Вознице его не дали времени даже отвести лошадей в конюшню: его схватили, препроводили в заднюю комнату и тотчас допросили самым дотошным образом. Насмерть перепуганный и вдобавок смертельно пьяный — его схватили и привели прямо с бутылкой в руках, — он буквально не мог связать двух слов. Отец приказал принести кофе, заставил его выпить несколько чашек и наконец выудил у него, что вчера он отвез какого-то господина в черном в предместье Сен-Жермен. Отец усадил возницу в карету, взял с собой пристава и квартального комиссара и приказал караульному отряду следовать за ним. Согласно приказу начальника полиции, караульные должны были во всем подчиняться отцу; к тому же судейская должность отца также внушала стражникам неизмеримое к нему почтение. Караульные прибыли на перекресток возле манежа господина де Водейля, куда привел их кучер фиакра. Однако узнать дом кучер не смог. После долгих плутаний он вывел всю компанию к больнице для умалишенных и признался, что совершенно не помнит, на какой улице стоит искомый дом; потом, пораскинув мозгами, он предположил, что нужный всем дом может находиться возле театра Комедии. Пришлось ехать в указанном направлении. Отец мой, пребывавший в чудовищном настроении, всю дорогу не считал нужным это настроение скрывать, и путь показался всем на редкость долгим. Наконец возница узнал кафе — одно из тех заведений, где проводили время бездельники со всего Парижа. Полицейские принялись колотить в дверь. Наконец дверь отворилась, и показавшийся на пороге заспанный лакей спросил, чего им угодно. Полицейские именем короля потребовали сообщить, где находится господин Фемидор; лакей стал клясться, что господин с таким именем никогда не входил в заведение его хозяина. Тогда стражники ворвались в дом и, произведя форменный переполох, обыскали все комнаты. Разумеется, никакого Фемидора они не нашли. Возле расположенного рядом амбара комиссар заметил небольшую дверку, сквозь плохо пригнанные доски которой сочился свет. Он тотчас принялся яростно колотить в нее, так что едва не сорвал с петель: в ответ на грохот дверь открылась и на пороге возникла бледная фигура, более напоминающая призрака, чем человека. На голове у сего создания был мятый ночной колпак, а в руках — маленький фонарь. Стражники ворвались в комнатушку и обшарили ее, однако не нашли ничего, кроме нескольких нотных тетрадей, шпаги без гарды, пары переписанных от руки рассказов и жизнеописание господина де Тюренна[59]. Обитатель сего подвала был жалок и внушал сострадание. Отец дал ему шесть экю по шесть ливров в каждом и попросил извинить его за причиненные неудобства; впервые непрошеное вторжение полиции в частное жилище принесло доход его хозяину. Комиссар, поведавший мне эту историю до конца, то есть до той самой минуты, когда меня наконец отыскали, убедил меня, что в эту ночь стал свидетелем самых невероятных явлений, вполне достойных, чтобы составить протокол для самой Кифереи[60].