Мы держали Монроза при себе, так сказать, на глазах, примерно около месяца, иногда выезжая в театр или на уединенную прогулку. Мы старались не встречаться ни с кем из друзей и знакомых, которые могли бы раньше срока вернуть нас в круговорот светской жизни. Шевалье Сидни оставался единственным человеком, с которым мы виделись, и он, должно быть, очень удивлялся подобной сдержанности и уж наверняка не мог даже вообразить, что причиной всему — красивый юноша, почти ребенок.

Сидни постепенно становился очень близким нам человеком: его пленяли мои таланты, он желал общения, и мы практически не расставались. В его глазах я по-прежнему видела тот грустный интерес, который поразил меня в первую же встречу. Я не сомневалась в любви этого человека, видя, что, если бы не разница в возрасте, он поспешил бы открыться мне. Я колебалась: испытывая добрые чувства к сэру Сидни, я была влюблена в Монроза, пусть даже в этом чувстве присутствовало больше каприза и тщеславия, чем страсти. От столь юного любовника я не могла ждать больших успехов, так что ни победа над сэром Сидни, ни завоевание Монроза не восполняли мне утрату д’Эглемона. Мы находились в разлуке, а я никогда в жизни не хранила верность отсутствующему любовнику. Таким образом, я приняла решение: мне нужен и шевалье, и Монроз, и я их получу. Будущее показало, что я все рассчитала правильно.

Глава VII

Глава, в которой мы встречаемся со старыми знакомыми

Я не успела уладить дело ни с одним из своих избранников, как вернулись монсеньор и его племянник. Его Преосвященство написал нам, как только узнал об ужасном дорожном происшествии, мы ответили, но больше известий от него не имели и даже вообразить не могли, что он так скоро вернется в Париж. Мы с сэром Сидни вели серьезный философский спор, когда наши любезные друзья свалились нам на голову. Когда слуга доложил об их приходе, ему пришлось дважды повторить знакомые имена, ибо мы решили, что ослышались.

Присутствие незнакомого англичанина заставило монсеньора проявить большую сдержанность. Д’Эглемон последовал его примеру, и свидание прошло самым что ни на есть пристойным образом. Мы рассказали, что в лице шевалье и Монроза монсеньор и д’Эглемон могут приветствовать наших освободителей. Дядя и племянник ласково благодарили Монроза, он учтиво отвечал им. Д’Эглемон, всегда готовый отпустить шутку, заявил юноше, что он не мог бы оказать услугу более благодарным дамам, готовым вдохновить мужественную душу на новые подвиги. В душе я была раздосадована тем, что шевалье так точно угадал мои намерения, и решила обязательно осуществить свой план. Д’Эглемон заметил, какой у меня раздраженный вид, и лукаво улыбнулся.

Сэр Сидни не оставил Сильвине надежды поймать его в сети, и она не стала скрывать своих чувств к монсеньору. Мне показалось, что на лице англичанина отразилось скорее удовольствие, чем огорчение… Прелат, понимавший, что ему предстоит отныне конкурировать с племянником, не надеялся и в будущем наслаждаться моим обществом, но был рад победе над Сидни. Что до д’Эглемона, то он был уверен в победе над сердцами всех женщин мира и не слишком тревожился о моем к нему отношении. Более того — я не заметила, чтобы он прикладывал чрезмерные усилия, желая царить в моем сердце, как это было в провинции. Равнодушие шевалье приводило меня в бешенство и не способствовало продвижению вперед дела очаровательного Монроза.

Глава VIII

Иногда удача приходит во сне

Мне не следовало терять время: я знала, что, если позволю Сильвине образовать моего прекрасного малыша, он будет для меня потерян. Вот план, на который вдохновила меня любовь.

Ночью, сразу же после приезда монсеньора и его племянника, я тихонько встала и разбудила Монроза, спавшего мирным сном. Я постаралась убедить мальчика, что слышала, как страшно он храпит, и прибежала, боясь, что он задохнется. Монроз, внезапно вырванный из объятий Морфея, пришел в возбуждение, чем я и воспользовалась, утверждая, что с ним что-то случилось во сне. Я обняла мальчика, прижала его к груди, проявляя самое живое беспокойство. Юноша рассыпался в благодарностях, его губы — совершенно неосознанно — потянулись к двум дивным полушариям, чтобы запечатлеть на них поцелуй. О, Природа, ты — лучшая учительница!

Вскоре две ласковые руки обвили мою талию, пытаясь робко притянуть к себе.

— Монроз, — произнесла я голосом, дрожавшим от сладострастия, — если вы боитесь, что вам опять станет дурно… я останусь здесь. Вы будете оскорблены, если… Но вы меня тревожите… Я не покину вас в этом критическом состоянии…

— Как вы добры, моя прекрасная мадемуазель, — ответил он, тая от счастья. — Я желал бы заболеть навсегда и нуждаться в вашей драгоценной помощи.

— Будьте откровенны, Монроз, вам приснился дурной сон?

— По правде говоря, нет. Напротив, я мечтал, я грезил… не смею сказать о чем… Это так глупо!

— Говорите же, говорите, мой добрый друг. Я непременно хочу знать…

— Что ж, прекрасно!.. Мне снилось… вы были в этой грезе директором колледжа — очаровательным директором, несмотря на черное платье и четырехугольную шапочку… вы… просили меня… сами знаете о чем, но так мило, что у меня не хватало мужества отказать вам. Я совсем не был оскорблен… я был в отчаянии, когда вы меня разбудили… Вообразите, как я удивился, поняв, кто меня обнимает!

На мне, конечно, не было ни платья, ни ученой шапочки, да и хотела я не совсем того, чего добивался от Монроза его учитель; в остальном же сон юного Адониса был чистой правдой. Я расхохоталась, как безумная, и никак не могла остановиться. Я уже почти лежала на кровати, мягко и незаметно пробираясь под одеяло, и наконец оказалась рядом с прелестным юношей.

Я сразу же поняла, что качество его мужских достоинств вполне восполняло количество — то есть размеры. Монроз не удивился, почувствовав на своем теле мои руки, — дружок Карвель приобщил его к тайнам наслаждения, но он не слишком преуспел, я поняла это по тому, как стремительно он отдернул свою руку, почувствовав на ощупь различие между полами. Я схватил эту робкую руку и вернула ее на прежнее место.

— Ты видишь, мой дорогой Монроз, — сказала я, даря ему страстный поцелуй, — видишь, что я не профессор богословия?!

— О, да-а… — отвечал он со смущением.

Одна из его рук с любопытством исследовала эту новую страну, другая с удовольствием ласкала атласный шелк груди… Он задыхался, терзаемый желаниями, не зная ни их происхождения, ни лекарства, облегчающего томления… Новые открытия совершенно вывели его из равновесия.

Я воспользовалась счастливым удивлением юнца.

— Ну же, Монроз, со мной тебе нечего бояться! Глупостей я делать не стану.

— Увы, нет, — ответил он, жалобно вздыхая. — Но, если бы Карвель был вами или вы стали бы старшим наставником, я… не смог бы сопротивляться желанию и уступил.

— Прекрасно! — воскликнула я, очень довольная ходом дела. — Раз уж я не могу, к несчастью, воспользоваться твоей уступчивостью, делай ты со мной все что захочешь!

Бедняга Монроз смутился еще больше.

— Иди ко мне, — прошептала я, протягивая руки, — возможно, какое-нибудь чудо поможет нам!

Глава IX

О том, как окончилось послушничество Монроза

Мой юный любовник с восторгом подчинился. Я была на седьмом небе от счастья, почувствовав на своем горящем огнем желания теле легкое тело Монроза. Он дрожал, не зная, как сдержаться. Я долго прижимала его к своей груди, осыпая поцелуями, с наслаждением впиваясь в прекрасный рот, шепча страстные признания. Милый новообращенный не сопротивлялся, молча ожидая, к чему все это приведет. Я чувствовала, что уже не владею собой, и собралась… Но возникло некое препятствие. Смущение юноши так повлияло на шпиль любви, что он застыл в моей руке… Я впала в неистовство и, пустив в ход все известные мне средства, быстро вылечила Монроза, который послушно принял последний урок. Я почувствовала, что Венера вот-вот получит от моего новообретенного любовника первое жертвоприношение, и мы одновременно достигли вершины наслаждения, на мгновение лишившись чувств.

Вот так я обманула ожидания сластолюбивой Сильвины, лишив ее драгоценного цветка, который она готова была сорвать, и отомстила за то, что пришлось делить с ней д’Эглемона и Фьорелли. Я не возненавидела эту женщину только потому, что была столь многим обязана ее доброте и чувствовала к ней благодарность. Я не боюсь признаваться в маленьких грехах — женщины меня поймут, а мужчины не упрекнут за образ мыслей, оценив, как высоко мы ставим возможность завоевать их сердце.

Я наслаждалась сладостными чувствами, удивляясь, какая огромная пропасть пролегает между счастьем мужчины, который превращает девушку в женщину, и радостью женщины, дающей уроки любви юноше. Я познала с Монрозом особое наслаждение, а бедный д’Эглемон когда-то промучился всю ночь, лишая меня невинности!

Монроз, опьяненный новыми ощущениями, не смел прервать мои любовные размышления. Мне пришлось заговорить первой, чтобы прервать почтительное молчание.

— Как ты себя чувствуешь, дорогой друг? — спросила я, целуя его.

— Позвольте мне, — ответил он тихим голосом, — сначала найти слова, которые смогли бы точно передать мои ощущения!

— Ты теперь сердишься, что я прервала твой сон?

— Ах, мадемуазель! — страстно лаская меня, воскликнул он. — Неужели вы считаете меня неблагодарным?

— И ты не желаешь мне зла — как твоему другу Карвелю или старшему наставнику?

— Зла?! Да вы смеетесь надо мной, а я умираю от стыда! Но позвольте мне говорить совершенно откровенно. Я не верю, что нечистые ласки, к которым хотел приобщить меня несчастный Карвель, — то же самое, что я испытал здесь с вами. Почему во время ночных бдений в школьном дортуаре Карвелю едва удавалось пробудить во мне те желания, которые разгорелись ярким огнем, стоило вам приласкать меня? Думаю, то счастье, которое он обещал мне, было совершенно иным, низким…