состоянии.

Мамины наклейки на бампер набирают полную силу. За прошедшие три дня я получил в

наволочку своей подушки послания, якобы, от Моргана Фримена, Эллен Дедженерес и Теннесси

Уильямса. И сколько бы я не дразнил ее этим, я не могу отрицать, что они помогают. Я протяжно

выдыхаю, когда вхожу в дом. Я никогда не стеснялся ее объятий. Мне не нужно постоянно

говорить об этом вслух, чтобы дать понять, что я испытываю.

Часы отсчитывают время до выпускного, что одновременно радует и страшит – не могу

дождаться, когда уже уберусь отсюда подальше, но выпускной сигнализирует о сдаче книги, и

моей единственной стратегией прямо сейчас – предложить Фуджите первые двадцать страниц,

сказать, что остальное слишком личное, чтобы делиться этим, и надеяться, что он поймет.

И еще плюсуется к колонке «страшит», что мы с Отти сглупили и не подали документы в

один и тот же университет. Так что когда я получаю письма о приеме в Калифорнийский

университет, Вашингтонский университет, Университет Тафтса и Тулейнский университет, Отэм

принимают в Университет Юты, Йель, Райса, Северо– Западный университет и Орегонский

университет. Она пойдет в Йель. А я – в Калифорнийский.

Я повторяю это снова и снова.

Отэм пойдет в Йель, А я – в Калифорнийский.

Мы просто не могли разъехаться еще дальше. Осталось несколько месяцев, а я уже

страшусь боли от этого расставания. Это вырежет полую яму внутри меня, как будто я потеряю

больше, чем просто географический якорь. Я потеряю целую эпоху. Глупо ли это? Возможно. Все,

похоже, ныряют с головой в окончание школы. А потом наши родители слушают нас и смеются,

как будто мы все еще маленькие и ничего не знаем.

Что, скорее всего, правда. Хотя, я кое– что знаю.

Я знаю, что мои чувства к Себастиану, похоже, не тускнеют за прошедшие две недели. Я

понимаю, что книга, которую я пишу, кажется врагом, рутинной работой. В ней нет сердца, и нет

финала. Теперь я понимаю, то, что я считал легким – написать книгу – действительно было легко.

Обоснованно говоря. Любой может ее начать. Закончить – вот невозможное.

Отэм предлагает заменить все имена и места, но я убеждаю ее, что это не сработало в

первый раз. Таненр подтверждает это. Она быстро предлагает мне переписать ее, или она сама

перепишет, или мы можем вместе. Она считает, что существуют миллионы способов, как я могу

проработать книгу, не выдав Себастиана. Я в этом не уверен.

Оглядываясь назад, эта книга настолько простая, что даже немного неловко. Это просто

история одного парня, глупая автобиография о влюбленности. Любовь терпит неудачу по

миллионам причин – расстояние, измена, гордость, религия, деньги, болезнь. Чем эта история

достойней?

Такое чувство, что достойней. Она кажется важной. Жизнь в этом городе – удушающая по

различным причинам.

Но если дерево падает в лесу, возможно, оно не издает звука.

И если парень влюбляется в «закрытого» сына епископа, возможно, тут нет никакой

истории.

***

Себастиан приходил только раз на занятия за прошедшие две недели. Фуджита сообщает

нам, что тот берет перерыв, чтобы завершить собственный учебный год и вернется к тому

времени, когда мы будем сдавать рукописи.

Последний раз, когда Себастиан был на занятии, он сидел в начале класса, низко склонив

голову над столом с Сабиной и Леви, просматривая их финальные главы. Его волосы спадали на

глаза, и он неосознанно смахивал их. Его рубашка растягивалась на спине, и я вспоминал, как

видел его без нее, видел драгоценную карту его мускулатуры и костей. Находиться с ним в одном

помещении после расставания было, на самом деле, болезненно. Я хочу сказать, как я могу сидеть

здесь, когда ко мне никто не прикасается, и все равно испытываю боль. Моя грудь, легкие, горло –

все ноет.

Все это время Отэм сидит рядом со мной, она сгибается от чувства вины и пытается

прислушаться к тому, что Фуджита рассказывает нам о редактировании перед сдачей. Каждый

раз, как она смотрит на Себастиана, она смотрит на меня, и я вижу вопрос в ее глазах: «ты

рассказал ему?»

Но она знает ответ. Мне придется поговорить с ним, чтобы сделать это. Мы не

переписываемся смс– ками, не пишем на электронку, и даже не обмениваемся записками в папках.

Я не буду лгать: это медленно убивает меня.

Когда я был ребенком, я смотрел фильм, что– то наверняка слишком зрелое для меня в том

возрасте, но там была одна сцена, которая застряла в моей голове так далеко, что иногда

всплывает в моих мыслях и, на самом деле, вызывает дрожь страха. В ней, женщина переходит

улицу со своим ребенком, ребенок бежит вперед и его сбивает машина. Я даже не знаю сюжет,

который следует дальше, но мать начинает кричать, пытается вернуться назад, отмотать, что

произошло. Она настолько сходит с ума, так мучается, что за мгновение в ее голове что– то

раскалывается, и она считает, что есть способ все исправить.

Я не сравниваю свой разрыв со смертью ребенка – я не настолько мелодраматичен – но это

чувство беспомощности, полной неспособности изменить свою судьбу, – настолько

ошеломляюще, что иногда меня начинает совершенно неожиданно тошнить. Я ничего не могу

сделать, чтобы исправить что– то.

Я ничего не могу сделать, чтобы вернуть его обратно.

Я говорю родителям, что у нас не вышло, мы перегорели, и как бы сильно они не

подбадривали меня, как бы сильно мы с Отэм не работали над поиском пути обратно к легкому

комфорту, который был у нас прежде, это грозовое облако преследует меня повсюду. Я не

голоден. Я много сплю. И мне плевать на долбанную книгу.

***

Три недели спустя после нашего расставания и за восемь дней до сдачи моего романа,

Себастиан сидит на моих ступеньках, когда я приезжаю домой.

Мне стыдно признаваться в этом, но я сразу же начинаю плакать. Не сказать, что я

ломаюсь и рассыпаюсь по дорожке, но основание моего горла стягивает, и покалывание

растекается по всей поверхности моих глаз. Может, я плачу потому, что напуган тем, что он

пришел сюда, чтобы нанести еще больший ущерб, активировать то, что я испытываю только,

чтобы обломать меня снова в легкой, миссионерской манере.

Он встает, вытирая ладони о свои спортивные штаны. Он, должно быть, пришел сразу

после тренировки.

– Я пропустил футбол, – сообщает он вместо приветствия. Он сильно нервничает, его

голос дрожит.

Мой тоже:

– Серьезно?

– Да, – он улыбается, такой улыбкой, которая начинается с одного уголка, неуверенная,

больше вопросительная. Мы улыбаемся? Все классно?

Меня добивает, как пощечиной, что я – его безопасное место. Я получаю его настоящие

улыбки.

Он никогда не дарил их Отэм, или Полу или Дженне Скотт, Мэнни или даже Хейли,

которая ненавидит, но принимает его.

Я проигрываю и улыбаюсь в ответ. Себастиан становится настоящим прогульщиком. Боже,

так хорошо видеть его снова. Я так сильно по нему скучал, что создается ощущение, будто внутри

меня какой– то зверь, звериный кукловод пытается направить мои руки прямо на его плечи, а лицо

в его шею.

Вопрос нависает тучей над моей головой.

– Что ты здесь делаешь?

Он сдавленно кашляет и смотрит в конец улицы. Его глаза припухшие и красные, и я

думаю, на этот раз он плакал.

– Я не так хорошо справляюсь. Я не знал, куда еще пойти, – теперь он смеется, крепко

зажмуривая глаза. – Как– то неубедительно звучит.

Он пришел ко мне.

– Нет, – я приближаюсь к нему, покачиваясь, достаточно близко для прикосновения, если

захочу проверить его везде и убедиться, что он в порядке. – Что случилось?

Себастиан пристально смотрит на наши ноги. Он в бутсах для помещения, и я уже люблю

их на нем. Это черный Adidas с оранжевыми полосками. У меня такие же потертые кеды. Пока он

раздумывает над своим ответом, я представляю, как наши ноги двигаются в танце, или наши

ботинки стоят рядом друг с другом у входной двери.

Мой мозг – предательская зверюга. Он моментально переключается с «Блин, там сидит

Себастиан» на «Счастливо женатая парочка».

– Я разговаривал с родителями, – произносит он, и мир останавливается со скрежетом.

– Что?

– Я не открывался, – тихо отвечает он, и даже услышав подобное откровение, мои ноги

готовы подогнуться. – Но я предположил.

Показав жестом, что мы обойдем дом на задний двор для уединения, я разворачиваюсь, и

он следует за мной.

Я бы хотел описать, что происходит в моей груди, когда я чувствую его руку, скользящую

в мою, проходя мимо решетки с плющом вдоль гаража. В моей крови вечеринка, буйная и

возбуждающая. Она вибрирует на моих костях.

– Ничего? – спрашивает он.

Я опускаю взгляд на наши руки, так похожие по размеру.

– Я не знаю, на самом деле.