сейчас, мы говорим достаточно тихо, что нас никто не слышит. Но если я сломаюсь и начну

плакать? Для всех станет очевидно, какого рода между нами разговор. Я не готов к подобному, и

даже после всего, я хочу его защитить.

На его лице идеальное, терпеливое выражение. Я уже вижу в этот момент, каким

прекрасным миссионером он станет. Он выглядит заботливым и абсолютно искренним, но каким–

то образом…безмятежно отстраненным.

Я встречаюсь с ним глазами.

– Ты когда– нибудь представлял меня в своей жизни после этого семестра?

Он на мгновение кажется растерянным. Я знаю это, потому что будущее – всегда было

абстрактным понятием. У него были планы, конечно – книжный тур, миссия, возвращение домой,

завершение учебы, наверное, знакомство с какой– нибудь милой девушкой и следование плану

Господа – но меня никогда не было в них. Может, рано утром или в каком– то секрете, темном

уголке его сознания, но ни в одной настоящем, значимом плане.

– Мне кажется, я не так много представлял, – осторожно произносит он. – Я не знаю, как

пройдет книжный тур – я никогда в них не ездил. Я не знаю, каково будет уехать на миссию – я

никогда не делал этого. Как никогда не делал этого тоже, – он указывает между нами

указательным пальцем, и это кажется каким– то обвинительным, как будто я втянул его в это.

– Знаешь, чего я не понимаю? – спрашиваю я, проводя ладонью по лицу. – Если ты не

имел ни единого намерения, чтобы кто– то узнал или это что– то бы значило, тогда зачем ты

водился со мной перед своей семьей и церковью? Ты хотел, чтобы тебя поймали?

Что– то вспыхивает на его лице, и спокойная, отстраненная маска слетает. Разве эта мысль

никогда не приходила в его голову? Его рот открывается и закрывается снова.

– Я… – начинает он, но больше нет места легким ответам или остротам из церковного

руководства.

– Я знаю, ты говорил, что молился и молился и, что Бог сказал тебе, что быть со мной не

плохо, – на этом Себастиан разрывает зрительный контакт, чтобы оглянуться за спину, и

убедиться, что мы все еще одни. Я подавляю разочарование – он пришел сюда за мной, ради всего

святого – и продолжаю. – Но когда ты занимался этим, ты вообще задумывался о том, насколько

это подходит твоему будущему, и тому кто ты есть, и что означает быть геем?

– Я не…

– Я знаю, – рычу в ответ. – Я понял уже. Ты не гей. Но ты когда– нибудь заглядывал в

себя, пока молился и пытался найти росток того, кто ты есть, вместо того, чтобы снова и снова

просить у Бога разрешения взглянуть?

Он больше ничего не говорит, и мои плечи опускаются. Я просто хочу уйти. Без единого

предположения, зачем он искал меня, я не могу исправить все за нас двоих. Себастиан собирается

уйти, и я должен позволит ему.

Я встаю впервые за то время, что кажется часами. У меня слегка кружится голова, а кровь

вся оттекает к ногам, но приятно двигаться, иметь новую цель: Отэм.

Я подхожу и останавливаюсь рядом с ним, наклоняясь ближе, чтобы прошептать и уловить

его такой знакомый запах.

– Мне, на самом– то деле, плевать, если ты разобьешь мое сердце, Себастиан. Я пошел на

это, зная, что меня ждет, и все равно подарил тебе это. Но я не хочу, чтобы ты разбил свое

собственное. В твоем сердце так много места отведено церкви, но есть ли там место для тебя

самого?

***

Я слышу музыку, как только выбираюсь из машины. Окна небольшого двухэтажного

домика Отэм закрыты, но стучащие басы ее дэт– металла грохочут об их рамы. Она сдвинулась с

печали и спряталась под одеялом с дэт– металом.

В конце концов, это хороший знак.

Обычно я подстригаю траву летом, и прямо сейчас она нуждается в хорошей стрижке;

буйные клочки травы ползут по краю их подъездной дорожки. Я делаю мысленную пометку,

привезти газонокосилку в конце этой недели…если Отэм позволит мне. Мы, может, даже

общаться не будем.

Равномерно дыша, я звоню в дверь, понимая, что она, наверняка, не услышит этого из– за

музыки. Никаких движений в доме. Я достаю телефон и снова набираю ее номер. Моя голова

дергается, когда – впервые с прошлой ночи – действительно идут гудки, а не уходит сразу на

голосовую почту. Она не отвечает, и все равно меня переключает на голосовую почту. Я оставляю

еще одно сообщение: Отэм, это я. Пожалуйста, перезвони мне.

Пихаю телефон в карман и снова пытаюсь позвонить в дверь, прежде чем усесться на ее

ступеньки для длительного ожидания. Я знаю, что она дома. Мне просто придется подождать.

Я на двенадцатой машине, на двоих собачниках и одном почтальоне, проходящих мимо,

когда, наконец– то, что– то слышу. Музыка отрубается так быстро, что от внезапной тишины в

моих ушах звенит.

Я оборачиваюсь как раз вовремя, чтобы заметить красноглазую Отэм, выглядывающую из–

за двери. От спешки я встаю и чуть не валюсь с ее крыльца, и уголок ее губ подрагивает от

улыбки.

В моей груди начинает пузыриться надежда.

– Я видела, как ты приехал, – говорит она и, щурясь от яркого, дневного света, выходит

на крыльцо. Что означает, она знала, что я просидел здесь примерно час. – Решила, что мне лучше

выйти, пока соседи не сообщили о тебе.

– Я пытался дозвониться.

– Я видела, – она вздыхает и оглядывает двор, прежде чем снова сощурится. – Может,

тебе стоит зайти?

Я охотно киваю. Она открывает дверь шире и отступает в темноту, махнув мне бледной

ладонью.

Ее гостиная буквально форт из одеял, таким образом, как бывает, когда ей нужно скрыться

от всего мира, шторы плотно занавешены, а телевизор на беззвучном. Подушки и одеяла

поглощают диван, а в углу упаковка чипсов, которая выглядит так, будто ее разорвала стая

хорьков. Ее телефон спокойно лежит на журнальном столике. Экран мигает от уведомлений. Могу

поспорить, что все они от меня.

Я был в этом доме тысячи раз, ужинал здесь, делал уроки, просмотрел бесчисленное

количество фильмов вот на этом вот диване, но я никогда так не стоял здесь, с горой неловкости

между мной и Отэм. И я не знаю, как ее снять.

Я смотрю, как она уходит к дивану, сбрасывает большую часть одеял на пол, прежде чем

махнуть мне. Мы едва разговаривали здесь. Мы смотрим в тишине фильмы, едим на кухне, но

всегда – пока были лучшими друзьями – наши разговоры проходили в ее спальне.

Я не уверен, что кто– то из нас готов подняться туда.

Мой желудок скручивает в узлы. Какой был смысл сидеть в школе, приводить в порядок

мысли все утро, если сейчас я не могу придумать ни слова?

Я смотрю на нее и пытаюсь сосредоточиться. Когда я приехал прошлой ночью, она была в

черно– розовой пижаме. Вспышка цвета мелькает в моей голове, вдогонку с вопросом: Она

переоделась? Или сразу же залезла в душ?

Пыталась ли она смыть все то, что произошло так же быстро, как и я?

Сейчас она в спортивных штанах и в футболке Университета Юты, которую мы покупали

на игру прошлым летом. Они играли с УБЯ, и мы так сильно хотели чтобы университет Юты их

выиграл, что рыскали по земле в поисках счастливых центов и загадывали желание у фонтана.

Такое ощущение, что это было сотни лет назад от того места, где мы сейчас находимся. Ее волосы

собраны в простую косу на боку. Она, похоже, влажная. Почему я испытываю облегчение от того,

что она помылась? Но мои мысли уходят по другой касательной: я помню, как ощущались волосы

Себастиана напротив моего лица, когда он целовал дорожку от моей челюсти к груди, но я не

помню, были ли волосы Отэм собраны или распущены, и чувствовал ли я их вообще.

Это, похоже, вытягивает мою вину на поверхность, и вырываются слова.

– Когда я приехал, я не собирался… – я смахиваю слезу и пытаюсь сначала. – Я не

собирался….делать то, что произошло. Мне было больно, и я нетрезво мыслил, и я не хотел

воспользоваться тобой и…

Отэм поднимает руку, чтобы остановить меня.

– Стой. До того, как ты начнешь разыгрывать благородство, я скажу.

Я киваю. Мне так трудно дышать, как будто пробежал только что десять миль досюда.

– Окей.

– Когда я проснулась сегодня утром, я подумала, что это был сон, – произносит она,

уставившись взглядом на свои колени, пальцы перебирают завязки с ее пояса. – Я подумала, что

мне приснилось, как ты приехал, и мы сделали то, что сделали, – она смеется и поднимает на меня

взгляд. – Мне снилось такое раньше.

Я не знаю, что сказать. Не то, чтобы это удивило меня, но увлеченность мной Отэм всегда

была каким– то абстрактным понятием, ничем фундаментальным, ничем прочным, что могло бы

продлиться дольше.

– О.

Что, наверняка, не очень подходящий ответ.

Она тянется и накручивает кончик косы вокруг пальца, пока не белеет кожа.

– Я знаю, ты станешь говорить, будто воспользовался мной, и думаю…в ком– то смысле

да. Но не ты один. Я не солгу, когда скажу, что все связанное с Себастианом было очень тяжело

для меня, Тан. По нескольким причинам. Я думаю, часть тебя всегда знала некоторые из них.