– На удивление, – отвечаю я. – Да.

В зависимости от того, как на это посмотреть.

– Хорошо, – присев на корточки, Фуджита опускается на один уровень глаз со мной. –

Так, похоже, у всех есть пара для критики. Поскольку ты на верном пути, но застрял сегодня, я

собираюсь попросить Себастиана оставить по тебе отзыв, – мой пульс сбивается. – Я знаю, что он

разговаривал немного с тобой о твоей задумке, но все равно на занятии нечетное количество

учеников, значит это самый простой способ, – он хлопает меня по колену. – Подходит тебе?

Я ухмыляюсь.

– Подходит.

– Что?

Мы с Фуджитой поднимаем глаза, когда Себастиан материализуется рядом с нами.

– Я просто сообщил Таннеру, что ты его напарник– критик на сегодня.

Себастиан улыбается своей легкой, уверенной улыбкой. Но его глаза мечутся по мне.

– Круто, – пара идеальных, темных бровей приподнимается. – Что означает, что ты

должен показать мне, что у тебя на сегодня есть.

Я поднимаю бровь в ответ.

– Это довольно откровенно.

– Ничего, – легкомысленно произносит он. – Я помогу тебе придать этому форму.

Отэм прочищает горло.

Фуджита хлопает нас обоих по спине.

– Замечательно! Вперед!

Себастиан опускает папку на мой стол.

– Вот, несколько заметок с нашей последней встречи.

Мое сердцебиение срывается со стартовых ворот, а голос дрожит, когда я пытаюсь

легкомысленно ответить:

– Потрясно, спасибо.

Я чувствую внимание Отэм сбоку от себя в ту же секунду, как он отходит.

Она наклоняется ко мне и шепчет:

– Весь ваш разговор с Себастианом имел сексуальный подтекст.

– Разве?

Она замолкает, но ее намеренная пауза живет, дышит между нами.

Наконец, я встречаюсь с ней взглядом, и перед тем как отвожу его, мне становится

интересно, как она все это видит. Я понимаю, что это написано на моем лице, так же ясно, как и

знамя, развивающееся в небе:

СЕБАСТИАН + ТАННЕР = ВСТРЕЧАЮТСЯ.

– Таннер, – снова повторяет она, медленно, как будто в финале романа Агаты Кристи.

Я разворачиваюсь на месте лицом к ней. Кожа горит под рубашкой, грудь обжигает и

покалывает.

– Думаю, пригласить Сашу на выпускной.

«Т.

Как твои выходные? Твоя семья поехала в итоге в Солт– Лейк– Сити?

Эти выходные в доме Бразеров были чистейшим безумием. Такое ощущение, что наш

дверной звонок не затыкался. У нас было несколько мероприятий по выбору в церкви в

воскресенье. Мы с Лиззи помогали управлять этим и пытаться выстроить

двадцатишестилетних людей в одну шеренгу, как пытаться справиться с дикими кошками. К

тому же, мне кажется, что Сестра Купер раздавала им конфеты, когда заканчивала работать

с ними до нас, и поэтому они сходили с ума.

Я поздно пришел домой в воскресенье и, поднявшись в свою комнату, думал о тебе два

часа, пока не отключился. Ну, я думал о тебе, потом молился, и потом еще больше думал о тебе.

Оба занятия вызывали во мне удивительные чувства – чем больше я молился, тем больше

становилась моя уверенность, что то, чем мы занимаемся вместе – правильно. Но я все равно

остаюсь в одиночестве. Мне бы хотелось, чтобы у нас была возможность быть вместе в конце

таких дней, обсуждать то же самое в одной комнате, а не посредством переписки. Но у нас, по

крайней мере, есть хотя бы это.

И у нас есть четверг. Это безумие, что я так взволнован? Ты должен контролировать

меня. Все, чего я хочу, – целовать, целовать и целовать тебя.

Когда ты собираешься дать мне прочесть твою новую книгу? Ты хорош в этом, Таннер.

Я умираю от любопытства, о чем ты там пишешь.

Я собираюсь в кампус и буду на Семинаре, чтобы передать тебе эту записку сегодня. И

когда ты закончишь читать ее, просто знай, что я думал о поцелуях с тобой, пока писал это

предложение (и все предыдущие, видимо)

Твой, С.»

Я перечитываю это в семнадцатый раз, перед тем как запихнуть в самый дальний карман

моего рюкзака, где записка будет храниться, пока я не доберусь до дома, чтобы спрятать ее в

обувную коробку на самой верхней полке своего шкафа. (Сейчас, когда я думаю об этом, если я

сегодня умру, то мои родители, наверняка, полезут в первую очередь за подсказками того, что со

мной случилось туда, и мне стоит перепрятать ее в лучшее место).

Позволяю этим бессмысленным мыслям отвлекать меня от беспокойства, которое я

испытываю по поводу любопытства Себастиана моей книгой.

Не поймите меня неправильно: мне, на самом деле, нравится то, насколько далеко я

продвинулся. Но я должен столкнуться с реальностью лицом: на данный момент, у меня нет

книги, которую я могу сдать. Но сейчас, эта истина обладает таким отталкивающим магнетизмом,

и мои мысли с легкостью привязывает к другому. Я продолжаю твердить себе снова и снова, что

могу показать, что я написал, отдать Фуджите несколько страниц до появления Себастиана в

сюжете – под предлогом конфиденциальности – и попросить его оценить меня по тому, что он

увидит. Фуджита довольно спокойный парень, и я думаю, что он может сделать это для меня. Или,

я могу признаться Себастиану, что эта книга все еще о нас и заставить его поставить оценку

нескольким работам, включая мою, под предлогом снять лишнюю нагрузку с плеч Фуджиты.

Но что если Фуджита не пойдет на это? Что если он не поставит мне проходной балл,

основываясь на первых двадцати страницах? Я писал, как в лихорадке. После моей провальной

попытки редактирования первых четырех глав для Себастиана, я не поменял ни одной детали,

даже наши имена. В текущей версии, все совершенно непримиримо для взгляда общественности, и

я не хочу этого менять. Семинары. Епископ Бразер. Наши походы на гору. Мои родители, моя

сестра, наши друзья. Я знаю, что Себастиану нужно от меня, но я не хочу прятаться.

***

Он ждет меня вначале тропинки в три часа, в четверг. У нас всего несколько часов до

заката, но я надеюсь, что сегодня мы сможем остаться подольше, растянуть время до темноты. Я

знаю, что у него нет никаких занятий до завтрашнего обеда, и буду счастлив немного

использовать это время перед сном.

– Привет, – он встряхивает головой, смахивая волосы со своих глаз. Моя кожа гудит. Я

хочу вжать его в дерево и почувствовать, как его волосы скользят по моим пальцам.

– Привет.

Господи, мы как два идиота, ухмыляемся, как будто завоевали золотую медаль размером с

Айдахо. У него озорной взгляд, и я обожаю эту его сторону. Интересно, кто еще ее видит. Мне

хочется думать, что я вижу прямо сейчас в его глазах – его единственная правда без примесей.

– Ты принес воду? – спрашивает он.

Я поворочаюсь к нему наполовину, чтобы показать свою походную бутылку.

– Большую бутылку.

– Хорошо. Мы будем сегодня подниматься. Ты готов?

– Я пойду за тобой куда угодно.

С широченной улыбкой он разворачивается, взбираясь по тропинке вверх в густые,

влажные после дождя кусты. Я иду за ним по пятам. Ветер набирает силу, когда мы поднимаемся,

и мы даже не против болтовни о пустяках. Это напоминает мне о том, как мы ходили к

«шведскому столу» с морепродуктами с папой, когда он брал меня на конференцию в Новый

Орлеан. У отца было такое напряженно– сосредоточенное выражение на лице. Не ешь начинку,

говорил он, имея ввиду хлебные палочки, крошечные бутерброды и даже красивые, крошечные–

но–совершенное– безвкусные тортики. Папа направился прямиком к крабовым ногам, ракам и

жареному тунцу.

Болтовня со сбивающимся дыханием сейчас могла бы быть хлебными палочками. Я хочу

почувствовать тело Себастиана прямо сейчас напротив своего, когда он еще раз скажет что–

нибудь.

Многие люди поднимаются на гору, чтобы остановиться на огромной, нарисованной букве

«Y», но когда мы добираемся до туда спустя полчаса нашего похода, мы продолжаем идти,

оставляя город раскидываться внизу под нами. Мы идем туда, где тропа сужается и продолжается

южнее, затем сворачиваем на восток к Слайд– Каньону. Здесь все более неровно, и мы смотрим

под свои ноги намного осторожнее, чтобы избежать жалящей крапивы и колючих кустов. И

наконец, мы достигаем места на горе, которое скрыто соснами. Нам нужно это меньше всего для

тени – становится прохладнее, наверху – 7 градусов сейчас, но мы упаковались в куртки – а в

большей степени для уединения.

Себастиан замедлятся и садится под свод деревьев с видом на гору Каскад и вершину

Шингл Мил. Я падаю рядом с ним; мы поднимались больше часа. Все вопросы о том, останемся

ли мы здесь до вечера, отложены на потом. Мы поднялись намного выше, чем обычно в