Элизабет посмотрела на сигару, улыбнулась и хотела покачать головой, но остановилась, внезапно перед ее глазами встала картина: как почти два года назад он стоял в саду. Тогда Ян собирался закурить одну из этих сигар, когда увидел ее, стоящей там и наблюдающей за ним. Она помнила это так ясно, что видела золотистое пламя, осветившее его чеканные черты, когда он прикрывал огонек ладонями, зажигая сигару. Улыбка на ее лице дрогнула от этого пронзительного воспоминания, и Элизабет перевела взгляд с сигары на лицо Яна, думая, помнит ли он тоже.

В его глазах был вежливый вопрос, он взглянул на незажженную сигару, потом опять на ее лицо. Ян не помнил, она видела, не помнил.

– Нет, совсем не возражаю, – сказала Элизабет, скрывая под улыбкой разочарование.

Священник, наблюдавший этот обмен взглядами, заметил слишком веселую улыбку Элизабет и счел этот инцидент таким же необъяснимым, как и поведение Яна в отношении молодой леди за ужином. Он поднес к губам бренди, незаметно наблюдая за девушкой, затем посмотрел на племянника, зажигающего сигару.

Отношение Яна поразило Дункана, как чрезвычайно странное. Обычно женщины считали Торнтона неотразимо привлекательным, и, как священник очень хорошо знал, тот никогда не отклонял из соображений морали то, что ему предлагали свободно и бесстыдно. Однако раньше он всегда относился к женщинам, падающим в его объятия, со смешанным чувством насмешливого терпения и легкой снисходительности. К его чести, даже потеряв к женщине интерес, Ян продолжал обращаться с ней с неизменной любезностью и вежливостью, будь она деревенская девушка или дочь графа.

Зная все это, Дункан справедливо находил удивительным или даже подозрительным, что два часа назад Ян сжимал в объятиях Элизабет Камерон так, как будто никогда не собирался отпустить ее, а сейчас не обращал на нее никакого внимания. Правда, было не к чему придраться в том, как он это делал, но вместе с тем игнорировал ее, это точно.

Священник продолжал наблюдать за Яном, почти ожидая, что тот украдкой посмотрит на Элизабет, но племянник взял книгу и читал ее с таким видом, как будто выбросил девушку из головы. Поискав тему для разговора, Дункан сказал Яну:

– Как я понимаю, в этом году дела у тебя шли хорошо?

Подняв голову, Ян ответил, слегка улыбнувшись:

– Не так хорошо, как я ожидал, но достаточно хорошо.

– Твои игры не полностью окупились?

– Не все.

Элизабет застыла на мгновение, затем взяла тарелку и начала вытирать ее, она не могла не обратить внимания на то, что услышала. Два года назад Ян сказал ей, что если у него дела пойдут хорошо, то сможет обеспечить ее. Очевидно, этого не случилось, чем и объясняется то, что он живет здесь. Ее сердце наполнилось сочувствием, она подумала, что его великие планы оказались бесплодными. С другой стороны, он живет не так уж плохо, как ему кажется, решила Элизабет, думая о девственной красоте окружающих холмов и уютном доме с большими окнами, из которых видна долина.

Даже с трудом этот дом нельзя было вообразить Хейвенхерстом, но в нем было свое первозданное великолепие. И еще он не требовал целого состояния для оплаты своего содержания и слуг, как Хейвенхерст, что было огромным преимуществом. Она не владела Хейвенхерстом, нет; он владел ею. Этот же красивый небольшой дом, с необычной соломенной кровлей и несколькими просторными комнатами, был прекрасен в этом отношении. Он давал кров и тепло, не требуя, чтобы тот, кто жил в нем, лежал по ночам без сна, обеспокоенный тем, что известь осыпается с камней, и сколько надо заплатить за починку одиннадцати печных труб.

Очевидно, Ян не понимал, как сильно ему повезло, иначе не тратил бы время в клубах для джентльменов, или других местах, где играл, в надежде выиграть состояние. Ему надо бы оставаться здесь, в этом суровом прекрасном месте, где он чувствовал себя так свободно, которому он принадлежал… Элизабет так погрузилась в эти размышления, что ей не приходило в голову, что она почти желает жить здесь.

Когда все было вытерто и поставлено на место, Элизабет решила подняться наверх. За ужином она узнала, что Ян давно не виделся с дядей, и чувствовала, что следует оставить их одних, чтобы они могли поговорить наедине.

Повесив на крючок полотенце, Элизабет развязала импровизированный передник и пошла сказать мужчинам спокойной ночи. Священник улыбнулся и пожелал ей приятных сновидений. Ян поднял голову и рассеянно сказал:

– Спокойной ночи.

Элизабет ушла наверх, а Дункан смотрел на племянника, погруженного в чтение, и вспоминал уроки в своем доме, которые давал Яну, когда тот был мальчиком. Как и отец Яна, Дункан был умен и имел университетское образование. К тому времени, когда Яну исполнилось тринадцать, тот уже прочитал и изучил все университетские учебники и искал ответы на новые вопросы. Его жажда знаний была неутомима, а ум настолько незауряден, что оба – и Дункан, и отец Яна – испытывали немалый страх. Без пера и бумаги Ян в уме мог вычислить сложные математические условные вероятности, и решить уравнения, находя ответ раньше, чем Дункан успевал найти метод решения.

Среди прочих вещей эти редкие математические способности Яна дали возможность накопить состояние, играя; он мог вычислить шансы «за» и «против» в отдельной карточной партии и в одном повороте колеса рулетки, с потрясающей точностью – что когда-то священник объявил абсолютно пустой тратой Богом данных гениальных способностей. В Яне сочетались спокойная надменность его благородных британских предков и горячий темперамент и гордое упрямство предшествующих поколений шотландцев, и это сочетание создало выдающегося человека, который сам принимал решения и никому не позволял сбить себя с пути, когда решение было принято. А почему он должен позволять, думал священник с неприятным предчувствием обреченности, когда размышлял над тем, что ему было необходимо обсудить с племянником. Суждения Яна во многом были почти безошибочны и в то же время человечны, и он полагался на них охотнее, чем на чье-то еще мнение.

Только в одном его суждение не было безупречным, как считал Дункан, и это в том, что касалось его английского деда. Только упоминание имени герцога Стэнхоупа приводило Яна в ярость, и хотя Дункан хотел обсудить этот старый вопрос еще раз, он не решался начать разговор на эту щекотливую тему. Несмотря на глубокую привязанность и уважение, которые Ян питал к священнику, Дункан знал: племянник обладал почти пугающей способностью отвернуться от того, кто заходил слишком далеко, или от того, что слишком глубоко ранило его.

Воспоминание о том дне, когда девятнадцатилетний Ян вернулся из своего первого путешествия, заставило священника нахмуриться от незабытой боли и чувства своей беспомощности. Родители Яна взяли с собой его сестру и, сгорая от нетерпения скорее увидеться с ним, поехали в Хернлох, чтобы встретить корабль и сделать сыну сюрприз.

Ночью за двое суток до того, как корабль Яна вошел в порт, маленькая гостиница, в которой спала счастливая семья, сгорела дотла, и все трое погибли в огне. Ян проехал мимо обгоревших развалин по пути к дому, так никогда и не узнав, что место, которое миновал, было погребальным костром его семьи.

Он приехал домой, где его ждал Дункан, чтобы сообщить ему страшное известие.

– А где все? – спросил Ян, улыбаясь и сбрасывая на пол дорожную одежду. Он быстро обошел весь дом, заглядывая в пустые комнаты.

Единственным, кто встретил Торнтона, была его собака, ньюфаундленд, которая, заливаясь лаем, вбежала в дом и остановилась у ног Яна. Тень, – названная так не за темный окрас, а за безграничную преданность господину, которого она боготворила еще с тех пор, как была щенком, – безумно радовалась возвращению хозяина.

– Я тоже скучал по тебе, девочка, – промолвил Ян, опускаясь на корточки и гладя ее блестящую черную шерсть. – Я привез тебе подарок, – сказал он ей.

Она тотчас же перестала тереться о его ноги, наклонила голову набок, слушая хозяина, и не отрывала умных глаз от его лица. Между ними так было всегда – это странное почти сверхъестественное взаимопонимание между человеком и умной собакой, обожавшей его.

– Ян, – печально произнес священник.

И как будто расслышав боль в этом единственном слове, рука Яна замерла. Он медленно распрямился и повернулся к священнику, собака села рядом с ним, смотря на Дункана с таким же внезапным волнением, которое было на лице хозяина.

Как можно осторожнее дядя сообщил племяннику о гибели его семьи, и несмотря на то, что Дункан хорошо научился утешать людей, потерявших своих близких, он никогда не встречался с таким глубоко скрытым, жестко сдерживаемым горем, которое проявил Ян, и священник был в полной растерянности, не зная, как ему к этому относиться. Ян не рыдал и не бушевал; все его лицо и тело окаменели, сдерживая невыносимую муку, отвергая ее, потому что он чувствовал, что она может убить его. В тот вечер, когда Дункан уезжал, Торнтон стоял у окна, смотря в темноту, собака была возле него.

– Возьми ее с собой в деревню и отдай кому-нибудь, – сказал он Дункану, решение звучало безвозвратно, как смерть.

Не поняв, Дункан остановился, не снимая руки с ручки двери.

– Кого взять с собой?

– Собаку.

– Но ты сказал, что собираешься остаться здесь по крайней мере на полгода, чтобы привести дела в порядок.

– Возьми ее с собой, – отрезал Ян.

В эту минуту Дункан осознал слова племянника и испугался.

– Ян, ради Бога, собака любит тебя. Кроме того, здесь она составит тебе компанию.

– Отдай ее Макмертонам в Калгорине, – резко сказал Ян.

И Дункан против своей воли взял не желающую уходить собаку с собой. Только веревка, обвязанная вокруг шеи ньюфаундленда, смогла заставить ее уйти от хозяина.

На следующей неделе отважная Тень нашла дорогу через все графство и появилась перед домом. Дункан был там и почувствовал, как сжалось у него от волнения горло, когда Ян решительно отказался замечать присутствие озадаченной этим собаки. На следующий день он сам вместе с дядей отвез ее обратно в Калгорин. После того, как Ян пообедал с семьей, Тень ждала перед домом, пока он сядет в седло, но когда она собралась следовать за ним, хозяин обернулся и сурово приказал остаться.