– А кто другой?

Обрадованная, что он не сможет придраться к возрасту ее затворника-спортсмена, чуть высокомерно улыбнулась.

– Лорд Джон Марчмэн, – сказала она и выстрелила.

Взрыв смеха Яна почти заглушил грохот выстрела.

– Марчмэн! – воскликнул он, когда она сердито посмотрела и уперлась прикладом ружья ему в живот. – Вы, должно быть, шутите!

– Вы испортили мне выстрел, – напала Элизабет на него.

– Стреляйте еще раз, – сказал он, смотря на нее одновременно с насмешкой, недоверием и веселым интересом.

– Нет, я не могу стрелять, когда вы смеетесь. И буду признательна, если перестанете так глупо ухмыляться. Лорд Марчмэн – очень приятный человек.

– Он действительно приятный, – сказал Ян с раздражающей ее усмешкой. – И чертовски удачно, что вы любите стрелять, потому что он спит с ружьями и удочками. Вы проведете всю свою оставшуюся жизнь, перебираясь через реки и таскаясь по лесам.

– Так случилось, что я люблю ловить рыбу, – сообщила она, безуспешно пытаясь сохранить самообладание. – А сэр Фрэнсис, может быть, и немножко старше меня, но пожилой муж может оказаться добрее и терпимее, чем молодой.

– Ему придется быть терпимее, – резко сказал Ян, снова берясь за ружья, – или в противном случае чертовски хорошо стрелять.

Элизабет рассердили его нападки на нее, когда она только что придумала, что они должны относиться к происшедшему с легкостью и изяществом.

– Должна сказать, вы очень несдержанны и очень непоследовательны.

Его темные брови сдвинулись, и их перемирие начало разваливаться.

– Что, черт возьми, вы хотите этим сказать?

Элизабет вскинула голову, презрительно глядя на него с видом надменной аристократки, какой ей и полагалось быть по происхождению.

– Я хочу сказать, – пояснила она, с огромным трудом стараясь говорить холодно и ясно, – что вы не имеете права вести себя так, как будто я совершила что-то плохое, в то время как, по правде говоря, вы сами считаете это пустяком, всего лишь ничего не значащим развлечением. Вы так сказали, поэтому нет смысла это отрицать!

Прежде чем заговорить, он закончил заряжать ружье. В противоположность мрачному выражению лица его голос был абсолютно бесстрастным:

– Очевидно, у меня не такая хорошая память, как у вас. Кому я это сказал?

– Моему брату, например, – сказала она, рассерженная его притворством.

– А, да, благородному Роберту, – ответил Ян, с сарказмом подчеркивая слово «благородный».

Он повернулся к мишени и выстрелил, но пуля прошла далеко от цели.

– Вы даже не попали в то дерево, – с удивлением заметила Элизабет. – Я думала, вы сказали, что собираетесь почистить ружья, – добавила она, когда он начал методично укладывать их в кожаные чехлы, думая о чем-то другом.

Ян поднял голову, но у нее было ощущение, что он почти забыл о ее присутствии.

– Я решил сделать это завтра.

Ян вошел в дом, привычно положил ружья на полку над камином, затем подошел к столу, в раздумье сдвинув брови, взял бутылку мадеры и налил вина в стакан. Он убеждал себя, что то, что она должна была почувствовать, когда брат передал ей эту ложь, ничего не меняет. Во-первых, в то время Элизабет уже была помолвлена и, по собственному признанию, считала их отношения флиртом. По ее гордости, должно быть, был нанесен вполне заслуженный удар, вот и все. Далее, сердито напомнил себе Ян, он практически был помолвлен, к тому же с прекрасной женщиной, которая заслуживала лучшего с его стороны, чем эта глупая возня с Элизабет Камерон.

«Виконт Мондевейл оказался несколько чувствителен к таким вещам, как его невеста, бегающая по лесным домикам и оранжереям с вами…» – сказала она.

Очевидно, ее жених от нее отказался из-за него. Ян почувствовал укор совести, от которого не смог полностью избавиться. Он лениво протянул руку к бутылке мадеры, собираясь предложить вина Элизабет. Возле бутылки лежало письмо, которое перед этим писала Элизабет. Оно начиналось так:


«Дорогая Алекс…».


Но не эти слова заставили его стиснуть челюсти, а почерк. Аккуратный и четкий почерк образованного человека. Так мог бы писать монах. Это не были детские неразборчивые каракули, как в той записке, которую ему пришлось с трудом разбирать, прежде чем он понял, что она хочет встретиться с ним в оранжерее. Ян взял письмо, смотря на него и отказываясь верить, совесть начинала мучить его сильнее, чем можно было ожидать. Он увидел себя обольщающим ее в этой проклятой оранжерее, и горькое чувство вины пронзило его.

Ян залпом выпил мадеру, как будто она могла смыть отвращение к самому себе, охватившее его, затем повернулся и медленно вышел из дома. Элизабет стояла на краю заросшего травой плато в нескольких ярдах от того места, где они состязались в стрельбе. Ветер шелестел в деревьях и развевал великолепные волосы на ее плечах, как сверкающую вуаль. Он остановился в нескольких шагах, смотрел на нее, но видел ее такой, какой она была когда-то, – юная богиня в ярко-голубом, спускающаяся по лестнице, гордая, недосягаемая, разгневанный ангел, бросающий вызов толпе мужчин в карточном зале, очаровательная искусительница в лесном домике, распускающая мокрые волосы у огня и, наконец, испуганная девушка, выставившая перед его руками цветочные горшки, чтобы помешать ему поцеловать ее. Ян глубоко вздохнул и сунул руки в карманы, чтобы они не потянулись к ней.

– Здесь великолепный вид, – заметила она, взглянув на него.

Вместо ответа на ее замечание Ян хрипло и медленно вдохнул и резко сказал:

– Я бы хотел, чтобы вы еще раз рассказали мне, что случилось в тот последний вечер. Почему вы оказались в оранжерее.

Элизабет подавила раздражение.

– Вы знаете, почему я оказалась там. Вы послали мне записку. Я подумала, что она от Валери – сестры Харисы, – и пошла в оранжерею.

– Элизабет, я не посылал записки, я получил ее.

Сердито вздохнув, Элизабет прислонилась плечом к дереву позади него.

– Я не понимаю, почему мы должны повторять все с начала. Вы не хотите верить мне, а я не могу верить вам.

Она ожидала взрыва гнева, вместо этого он сказал:

– Я верю вам. Я видел письмо, которое вы оставили на столе в доме. У вас красивый почерк.

Совершенно растерявшись от его серьезного спокойного тона и комплимента, она, не отрываясь, смотрела на него.

– Благодарю вас, – нерешительно сказала Элизабет.

– Записка, которую вы получили, – продолжал он. – Каким почерком она была написана?

– Ужасным, – ответила Элизабет и, подняв брови, добавила: – вы неправильно нависали «оранжерея».

На его губах показалась невеселая улыбка.

– Уверяю вас, я знаю, как оно пишется, и хотя мой почерк, может быть, не так хорош, как ваш, но это все же не неразборчивые каракули. Если вы сомневаетесь, буду счастлив доказать это, когда мы вернемся в дом.

В эту минуту Элизабет поняла, что он не лжет, и ужасное чувство, что ее предали, начало проникать в ее сознание при его последних словах:

– Мы оба получили записки, которые ни один из нас не писал. Кто-то хотел, чтобы мы пошли туда, я думаю, для того, чтобы нас там застали.

– Никто не мог быть так жесток! – вырвалось у Элизабет, она покачала головой, сердцем пытаясь не верить, а умом сознавая, что это, должно быть, правда.

– Кто-то смог.

– Не говорите так, – воскликнула она, не в силах перенести еще одно предательство в ее жизни. – Я не поверю этому! Это, должно быть, ошибка, – горячо возразила она.

Но картины случившегося в тот уик-энд уже возникали в ее памяти: Валери, настаивающая, что Элизабет – единственная, кто может настолько очаровать Яна Торнтона, что он пригласит ее на танец… Валери, задающая ехидные вопросы после возвращения Элизабет из лесного домика… Лакей, подающий ей записку и сообщающий, что она от Валери. Валери, которую считала подругой. Валери с хорошеньким личиком и настороженными глазами.

Боль от предательства почти согнула Элизабет, и она обхватила себя руками, чувствуя, что разрывается на кусочки.

– Это Валери, – с трудом сумела она произнести. – Я спросила лакея, кто дал ему записку, и он сказал: Валери. – Элизабет вздрогнула от злобной чудовищности этого поступка. – Потом я предположила, что вы поручили ей передать записку, а она дала ее лакею.

– Я бы никогда не сделал ничего подобного, – отрывисто сказал Ян. – Вы и так были в ужасе, что нас могут увидеть.

От того, что происшедшее тогда вызвало его гнев, все стало казаться еще хуже, потому что даже он не мог с легкостью отмахнуться от этого. Проглотив комок в горле, Элизабет закрыла глаза и увидела Валери, катающуюся в парке с Мондевейлом. Жизнь Элизабет была разбита – и все потому, что кто-то, кому верила, захотел получить ее жениха. Слезы жгли ей глаза, и она сказала прерывающимся голосом:

– Это была шутка. Шутка погубила мою жизнь.

– Почему? – спросил он. – Почему она так поступила с вами?

– Я думаю, ей был нужен Мондевейл, и… – Элизабет знала, что расплачется, если будет говорить дальше, покачала головой и хотела повернуться, чтобы найти место, где могла бы выплакать свое горе в одиночестве.

Не в силах позволить ей уйти, не попытавшись хотя бы утешить. Ян взял ее за плечи и привлек к своей груди, прижимая сильнее, когда она пыталась вырваться.

– Не надо, пожалуйста, – прошептал он, касаясь губами ее волос. – Не уходите. Она не стоит ваших слез.

Шок от того, что снова оказалась в его объятиях, был таким же сильным, как и горе, и оба эти чувства совершенно парализовали Элизабет. Опустив голову, она молча стояла, слезы катились из глаз, а тело вздрагивало от подавляемых рыданий.

Ян еще крепче прижал девушку к себе, как будто ее близость могла помочь ему вобрать в себя ее боль, а когда через несколько минут Элизабет все еще не успокоилась, просто от отчаяния он начал поддразнивать девушку.

– Если б Валери знала, как вы хорошо стреляете, – прошептал он, преодолевая что-то, необычно сжимающее ему горло, – она бы никогда не посмела. – Его рука поднялась к мокрой щеке и привлекла девушку к груди. – Вы могли бы в любое время послать ей вызов. – Судорожная дрожь хрупких плеч Элизабет начала затихать, и Ян добавил притворно суховатым тоном: – Еще лучше, если б на вашем месте оказался Роберт. Стрелок он не такой хороший, как вы, но уж очень быстр… – Она усмехнулась сквозь слезы, и Ян продолжал: – С другой стороны, если у вас в руках пистолет, вы должны выбирать, а это не просто.