– Ради Бога! – воскликнула Элизабет, обрывая его на слове «трус», которое, как она знала, заставит любого человека чести вызвать на дуэль. – Неужели никто из вас не понял, что я сказала? – взмолилась она, переводя взгляд с одного на другого из мужчин, стоящих вокруг, и думая, что если они не заинтересованные стороны, то поймут объяснение быстрее, чем лорд Эверли. – Я только что сказала, что у мистера Торнтона уже были все четыре десятки и…

Ни одно лицо не изменило надменного выражения, и в эту минуту ясного озарения Элизабет увидела и поняла происходящее, поняла, почему ни один из них не вмешивается. В комнате, полной лордов и рыцарей, которые глубоко осознавали свое общее превосходство, Ян – человек не их круга – здесь был в меньшинстве. Он – чужак, Эверли – свой, и они никогда не встанут на сторону чужого, выступив против своего. Более того, отказавшись принять возражения Элизабет, Ян умело показывал, что лорд Эверли не заслуживает того, чтобы тратить на него время или усилия, поэтому присутствующие принимали это как оскорбление на свой счет.

Лорд Эверли все понимал и становился более разъяренным и отчаянным, глядя на Яна со смертельной ненавистью.

– Я найду вас, вы низкий…

– Вы не можете, милорд! – вырвалось у Элизабет. Эверли отвел взгляд от Яна и с удивлением и гневом посмотрел на нее. С присутствием духа, которого она и не подозревала у себя, Элизабет весело улыбнулась Томасу Эверли и кокетливо обратилась к нему, рассчитывая, что тот не устоит перед ее чарами. – Как глупо с вашей стороны, сэр, назначать дуэль на завтра, когда вы уже обещали мне прогулку в деревню.

– Но, в самом деле, леди Элизабет, это…

– Нет, я очень сожалею, милорд, но я настаиваю, – прервала Элизабет с видом глупой невинности. – Я не позволю, чтобы меня отставляли в сторону, как… как… Не позволю!…-закончила она в отчаянии. – Очень нехорошо с вашей стороны так нечестно поступать со мной. И я… я шокирована тем, что вы можете нарушить слово, данное мне.

Лорд Эверли был похож на рыбу, пойманную на крючок, когда Элизабет направила на него всю силу своих ослепляющих зеленых глаз и очаровывающей улыбки. Хриплым голосом он сердито сказал:

– Я провожу вас в деревню после дуэли с этим невежей на заре.

– На заре? – воскликнула Элизабет с притворным испугом. – Вы слишком утомитесь, чтобы составить мне веселую компанию, если встанете так рано. И, кроме того, дуэли не будет, так как мистер Торнтон не вызовет вас, потому что… – Она повернулась к Яну Торнтону и торжествующе закончила: – Потому что он не может быть настолько нелюбезным, чтобы застрелить вас, лишив меня завтра вашего общества. – Не давая Яну возможности возразить, Элизабет обратилась к остальным мужчинам и весело воскликнула: – Ну вот, все улажено. Никто не мошенничал при игре, никто никого не собирается застрелить.

За свои усилия Элизабет была вознаграждена сердитыми осуждающими взглядами всех в комнате, кроме двоих, – герцога Хэммонда, который, казалось, пытался решить, или она слабоумная, или талантливый дипломат, и Яна, который наблюдал за ней, приподняв бровь и как бы ожидая, какую еще нелепую штуку она выкинет.

Когда, казалось, никто не мог двинуться с места, Элизабет взяла окончание дела в свои руки.

– Лорд Эверли, я думаю, это вальс, а вы обещали мне вальс.

Грубый мужской смех в глубине комнаты, который лорд Эверли ошибочно принял на свой счет, а не на счет Элизабет, заставил его густо покраснеть. Взглянув с яростным презрением на нее, он повернулся на каблуках и вышел из комнаты, оставив девушку стоящей на том же месте. Она чувствовала себя смешной, но тяжесть спала с ее души. Лорд Хауэрд наконец оправился от шока и спокойно предложил ей руку.

– Позвольте мне заменить лорда Эверли, – сказал он.

Элизабет не давала волю своим чувствам, пока не вошла в зал, и тогда единственное, что она могла сделать, это удержаться на дрожащих ногах.

– Вы новичок в городе, – мягко сказал лорд Хауэрд. – И надеюсь, не рассердитесь, если я скажу, что то, что вы делали там, вмешиваясь в мужские дела, – никуда не годится.

– Я знаю, – со вздохом согласилась Элизабет, – по крайней мере сейчас знаю. В то время я не задумывалась.

– Мой кузен, – сказал мягко лорд Хауэрд, имея в виду виконта Мондевейла, – может понять. Я постараюсь, чтобы он услышал правду от меня, прежде чем услышит раздутые сплетни от кого-нибудь другого.

Когда танец окончился, Элизабет извинилась и пошла в гостиную, надеясь хоть минуту побыть одна. К несчастью, в ней расположилось несколько женщин, говоривших о событиях в карточной комнате. Ей хотелось укрыться в своей спальне, пропустив поздний ужин, который подадут в полночь, но разум предупреждал ее: спрятаться – это самое плохое, что она может сделать. Не имея другого выбора, Элизабет изобразила на лице безмятежную улыбку и вышла на террасу подышать воздухом.

Лунный свет лился по ступеням террасы и далее в освещенный фонарями сад, и через минуту блаженного покоя Элизабет захотелось продлить его. Она пошла в сад, вежливо кивнув нескольким парочкам, встретившимся ей по дороге. На краю сада остановилась и затем, повернув вправо, вошла в беседку. Голоса замерли вдали, остались отдаленные звуки нежной музыки. Она простояла несколько минут, когда позади нее мягкий, словно тяжелый бархат, голос произнес:

– Потанцуйте со мной, Элизабет.

Испуганная неслышным появлением Яна, Элизабет резко повернулась и взглянула на него, бессознательно прижав руку к горлу. Она думала, что он рассердился на нее в карточной комнате, но выражение его лица было одновременно серьезным и нежным. Призывные звуки вальса кружили вокруг нее, и Ян раскрыл объятия.

– Потанцуйте со мной, – повторил он тем же чуть хриплым голосом.

Будто во сне, Элизабет подошла к нему и почувствовала, как его правая рука обняла ее талию, прижимая к крепкому, сильному телу. Левая сжала ее пальцы, и неожиданно она медленно закружилась в объятиях мужчины, который танцевал вальс с естественной грацией человека, танцевавшего тысячу раз.

Сквозь перчатку Элизабет чувствовала крепкое и широкое плечо с твердыми мускулами, никакой ваты, а рука, охватывающая ее талию, похожая на стальную ленту, прижимала крепче, чем позволяло приличие. Она должна была чувствовать себя в опасности, в чужой власти, но вместо этого чувствовала себя уверенно и в безопасности. Однако Элизабет начала ощущать некоторую неловкость и решила, что следует вести какой-то разговор.

– Я думала, вы рассердились за то, что я вмешалась, – сказала она, обращаясь к его плечу.

В голосе Яна звучала улыбка, когда он ответил:

– Не рассердился. Я был восхищен.

– Я не могла позволить им называть вас мошенником, когда твердо знала, что это не так.

– Я думаю, меня называли и похуже, – спокойно сказал он, – особенно ваш вспыльчивый молодой друг Эверли.

Элизабет удивилась, что могло быть хуже, чем мошенник, но хорошие манеры не позволяли ей спросить его. Подняв голову, она с тревогой посмотрела ему в глаза и спросила:

– Вы не намерены требовать сатисфакции у лорда Эверли позднее, правда?

– Надеюсь, – сказал он, улыбаясь, – что я не настолько неблагодарен, чтобы испортить все ваше рукоделие в карточной комнате, сделав это. Кроме того, было бы весьма невежливо с моей стороны убить его, когда вы очень ясно объяснили, что он уже занят завтра, сопровождая вас.

Элизабет засмеялась, ее щеки горели от смущения.

– Знаю, я говорила как настоящая павлиниха, но это единственное, что могла придумать. Видите ли, мой брат тоже очень вспыльчив. Я очень давно обнаружила, что, когда он разойдется, а я дразню или льщу ему, он приходит в чувство намного быстрее, чем когда я пытаюсь урезонить его.

– Я весьма опасаюсь, – сказал ей Ян, – что завтра вы все-таки не получите в сопровождающие лорда Эверли.

– Потому что он сердит за мое вмешательство, вы хотите сказать?

– Потому что, вероятно, в данный момент его заболевшего слугу грубо разбудили и приказали сложить вещи его милости. Он не захочет оставаться здесь, Элизабет, после случившегося в карточной комнате. Боюсь, что вы унизили его своей попыткой спасти ему жизнь, а я осложнил все, отказавшись принять его вызов.

Широко раскрытые глаза Элизабет затуманились, и он, утешая ее, добавил:

– Несмотря на это, ему лучше быть живому и униженному, чем мертвому и гордому.

Вот, подумала Элизабет про себя, разница между джентльменом по происхождению, как лорд Эверли, и джентльменом по положению, как Ян Торнтон. Истинный джентльмен предпочитает смерть позору, по крайней мере так говорит Роберт, который всегда выделяет отличительные черты своего класса.

– Вы не согласны?

Слишком погруженная в собственные мысли, чтобы думать, как это прозвучит, она кивнула и сказала:

– Лорд Эверли – джентльмен и дворянин, и как таковой, вероятно, предпочел бы смерть бесчестию.

– Лорд Эверли, – возразил он мягко, – безрассудный молодой дурак, рискующий жизнью из-за карточной игры. Жизнь слишком дорога для этого. Когда-нибудь он будет мне благодарен за отказ.

– Это джентльменский закон чести, – повторила она.

– Умирать из-за спора – не честь, а пустая трата человеческой жизни. Человек добровольно умирает за дело, в которое верит, или защищая других, тех, кого любит. Любая другая причина – не более чем глупость.

– Если бы я не вмешалась, вы бы приняли его вызов?

– Нет.

– Нет? Вы хотите сказать, – с удивлением спросила она, – что позволили бы назвать себя мошенником и не пошевелили пальцем, чтобы защитить свою честь или доброе имя?

– Я не думаю, что моя «честь» была поставлена на карту, или даже если была, я не могу понять, как убийство мальчика может восстановить ее. А что касается моего «доброго имени», то оно подвергалось сомнению не однажды.

– Если так, почему герцог Хэммонд защищает вас перед обществом, что он явно делал сегодня?

Его взгляд утратил свою мягкость, и улыбка исчезла.