Ольга Арсентьева - Испытание верностью

Впрочем, уже в следующую минуту, отложив сумку (работа подождет, тут дела поважнее), она ставила на кухне чайник и разогревала в духовке вчерашние пироги.

А еще через пять минут, когда вымывшаяся и переодевшаяся Аделаида явилась на кухню, завхоз уселась напротив, подперев рукой круглую желтоватую щеку, и приготовилась слушать.

– Надо же, – удивлялась она, когда начальница прерывалась ради очередного куска, – кто бы мог подумать… а вы, значит… н-да-а…

– А ведь я собиралась к вам сегодня приехать, – пробормотала завхоз, когда Аделаида сообщила, что ее не хотели выписывать раньше одиннадцати и отказывались выдать ее одежду.

Тогда она, Аделаида, решила плюнуть на это и просто-напросто сбежала из больницы в чем была.

Денег у нее с собой не оказалось, так что добиралась из Города на попутках – долго, конечно, но все-таки добралась.

– Вот, и варенье уже в сумку положила, ваше любимое, – продолжала свое завхоз, но, взглянув повнимательнее в лицо Аделаиды, непринужденно признававшейся в таких вещах, которые, с точки зрения завхоза, были для нее совершенно невозможными, взглянув в ее потемневшие, с появившимся стальным каким-то оттенком глаза, замолчала.

Аделаида пила, прихлебывая, горячий чай и спокойно смотрела на завхоза.

– Ну, что же, – произнесла наконец та, – говорят, что ни делается – все к лучшему. А варенье мы с вами и дома съедим.

Аделаида улыбнулась и встала из-за стола.

– Схожу-ка я сегодня на работу, – сказала она, – посмотрю, как там и что. А за вещами в больницу завтра съезжу.

– На работу так на работу, – согласилась завхоз. – Пешком или поедем?

– Пешком, конечно, – отозвалась Аделаида. – Мне нужно больше ходить.

* * *

А вечером позвонил Карл.

Это произошло, когда Аделаида после ужина уселась с шитьем на кухне, напротив хозяйки, смотревшей сериал по маленькому черно-белому телевизору и лузгавшей семечки.

По большому цветному телевизору мужчины завхоза смотрели в гостиной футбол.

– Нипочем он на ней не женится, – сообщила Аделаиде Екатерина Алексеевна, – такие никогда не женятся, я-то знаю.

Та пожала плечами. Происходящее на экране больше не трогало ее, но из вежливости она согласилась с завхозом.

Адреналин, стремительно несший Аделаиду по событиям прошедшего дня, вернулся к нормальной отметке, и женщина снова находилась в свойственном ей созерцательно-задумчивом состоянии.

Вернулись и заняли свои привычные места старые знакомые: внутренние голоса, тревоги и надежды, общая, глубоко запрятанная неуверенность в себе и мучительные сомнения – не в том, оставить или не оставить ребенка, этот вопрос был решен ею окончательно и бесповоротно, а в том, достойна ли она, трусливая и слабая женщина, такого мужчины, как он.

…И нечего искать себе оправданий, говоря о совершенно особой ситуации, о стечении обстоятельств, о ее возрасте, о реальности угроз и всяких там негативных вероятностях – факт остается фактом. Она чуть было не предала Карла. Чуть не убила его ребенка.

А теперь – нужна ли она Карлу такая, какая есть, а не та, какую он нарисовал в своем воображении? Должен ли он узнать о случившемся? Так ли уж необходимо тревожить и расстраивать его?

Ведь она все же не перешла черту, остановилась в самый последний момент, преодолела, хоть и с грехом пополам, один из сильнейших в своей жизни страхов…

* * *

Тут-то, в рекламную паузу, и зазвонил телефон.

Аделаида уронила иголку.

– Кому понадобилось в половине одиннадцатого вечера? – проворчала завхоз и пошла в прихожую.

Аделаида поспешно привернула громкость телевизора.

– А, привет, Карл, – услышала она и уронила нитки, ножницы и все остальное, – что-то вы рано звоните, обещались через месяц… Или, может, нашли уже то, что искали?

Карл, надо полагать, ответил отрицательно, потому что завхоз сказала:

– Ну, стало быть, в другой раз. Да, у нас все хорошо. Сейчас я ее позову.

Аделаида, ползавшая по полу в поисках рассыпанного, замерла, прижав к груди катушку ниток.

Завхоз принесла на кухню телефонный аппарат, заботливо поправила длинный шнур, чтобы тот ни за что не цеплялся, и вышла, прикрыв за собой дверь.

Клаус захлопнул дневник и с довольным видом потянулся.

– Я тут такую историю сочинил, – поведал он Карлу, – такую историю… про тебя и прекрасную горянку.

Карл не отозвался.

Он сидел, оседлав стул, положив руки на спинку и опустив на них голову, перед журнальным столиком, на котором лежал мобильный телефон.

– Ты же мне так ничего и не рассказал, – несколько обиженно продолжал Клаус, – вот я и вынужден был сочинить. Хочешь послушать?

Снова никакого ответа.

Авторское самолюбие Клауса оказалось серьезно задето (ничто, даже отрицательная критика, не огорчает писателя так, как равнодушие к его произведению).

В то же время Клаус был не из тех, кто легко и быстро сдается.

Он с важностью откашлялся, поправил несуществующий галстук-бабочку, раскрыл дневник, возложил его на несуществующий пюпитр и небрежным жестом руки отмел несуществующие аплодисменты.

– Называется – Рыцарь Сирени, – провозгласил Клаус. – Рыцарь – это ты, а Сирени – потому что ее полным-полно вокруг твоего дома в Цюрихе; даже непонятно, как ты летом не задыхаешься от запаха, у меня, например, от него голова болит…

По-прежнему игнорируя реакцию аудитории (вернее, отсутствие таковой), Клаус начал читать.

Он читал долго, не меньше часа, повышая и понижая в нужных местах голос, делая идеологически обоснованные, тщательно выверенные паузы и скупые, но необходимые по ходу повествования жесты.

И все это время, кроме особенно драматических моментов, когда у него самого захватывало дух от безбрежного полета собственной фантазии, он наблюдал за Карлом.

* * *

Если верить наблюдениям, Карл дернулся дважды.

Первый раз это произошло, когда Клаус описывал встречу Рыцаря с Принцессой Эдельвейсов, живущей высоко в горах. Принцесса, понятное дело, сразу же и бесповоротно в него влюбилась – он явился к ней этаким израненным, покрытым кровью врагов героем, в одиночку сразившимся с целом войском сарацин и освободившим от них ее горное королевство.

Но Рыцарь, храня верность своей Даме, живущей очень-очень далеко на севере, в озерной стране, и оттого прозывающейся Леди Серебряного Озера, сразу же и бесповоротно отказал Принцессе – отчего та, ясен перец, жутко расстроилась и прыгнула с самой высокой скалы в самое глубокое ущелье.

– Да все с ней в порядке, с принцессой, – утешил Клаус дико взглянувшего на него Карла, – она же не просто так прыгнула, а с парашютом. Хобби у нее было такое – чуть что не по ней, сразу прыгать. Да и папаша-король подсуетился, подарил любимой дочке пару замков и целую ораву трубадуров – чтобы не слишком расстраивалась…

Читая этот эпизод, Клаус сам давился от хохота, до того все с принцессой вышло прикольно, а Карл только губы скривил в усмешке и снова уставился на свой телефон.

Второй раз господин Роджерс среагировал, когда Клаус описывал жизнь Озерной Леди.

Ей, между прочим, тоже досталось. Муж проведал про ее шашни с Рыцарем и заточил красавицу в башню. Не то что сбежать к возлюбленному – весточку передать ему было нельзя, потому что муж отобрал у Дамы мобильный телефон, отключил в башне доступ к Интернету и вдобавок свернул шеи всем ее почтовым голубям.

Да еще и наврал бедной женщине, что Рыцарь как отправился в крестовый поход, так там, в сарацинских землях, и сгинул. Одни говорят, что убили его, другие – что, наоборот, женился он на сарацинской красотке и та уже нарожала ему кучу детей.

Так что ей, Даме, ничего не остается, как вымолить у мужа прощение и вернуться в законные супружеские объятия…

Тут Карл снова взглянул на Клауса. Ага, сказал себе Клаус, значит, есть все-таки Дама.

– Да ты не волнуйся, с Дамой тоже все в порядке, – заверил его Клаус. – Вернется она к мужу, как же… Зачем ей это надо, после Рыцаря-то…

– А я и не волнуюсь, – ответил Карл.

– Ну да, ну да, конечно… только, я смотрю, ты все время на телефон пялишься. Гипнотизируешь его, что ли? Позвони мне, позвони. А что, самому позвонить слабо?

Карл бросил на него косой взгляд.

– Учить меня вздумал?

– А почему бы и нет? – проникновенно произнес Клаус. – Почему бы и нет? То есть великого и недосягаемого профессора Роджерса, конечно же, ни за что, никогда в жизни… а вот болвана и кретина самонадеянного почему бы и не поучить?..

Карл, перегнувшись, схватил с кровати подушку и зашвырнул ею в Клауса.

То-то же, подумал тот, глядя, как профессор, сдвинув брови, набирает номер.

Клаус не спеша нагнулся, поднял подушку, отряхнул ее и положил на место.

Закрыл дневник (потом как-нибудь, в другой раз дочитаю) и убрал его в чемодан (наконец-то цивилизация! Чтоб я еще хоть раз в жизни надел рюкзак…).

После чего, вздернув подбородок, неторопливо и с достоинством удалился на балкон, который, как и положено приличной непальской гостинице, охраняли два глиняных, покрытых голубой и зеленой мозаикой дракона.

Ковырнув пальцем отстающую мозаику и кинув снисходительный взгляд на звезды (ничего особенного, видали мы и поярче, и покрупнее), Клаус навострил уши.

К сожалению, Карл стал говорить не на немецком, не на английском и даже не на китайском, который Клаус почти уже начал понимать, а на каком-то совершенно незнакомом языке.

Тут Клаус вспомнил, что профессор весной ездил в Россию и в лицее поговаривали, что вернулся он оттуда каким-то другим.

Ага, сказал себе Клаус.

Его вконец разошедшееся воображение мигом нарисовало пышную синеглазую красавицу в сарафане и кокошнике, с длинной русой косой, припавшую к старинному телефонному аппарату, а вокруг красавицы – огромных бородатых казаков, танцующих в обнимку с бурыми медведями «Калинку-малинку» и пьющих прямо из горла знаменитую русскую водку «Stolichnaja».