— Неужели ты считаешь меня столь легко поддающейся влияниям?

— Не знаю. — Он заглянул ей в глаза. — Не думаю, что и ты это знаешь.

До известной степени он был прав. Джесс всегда делала именно то, что считала пристойным и чего от нее ожидали.

— Мой отец не согласился бы с тобой. Он сказал бы тебе, что требуется большая сила убеждения, чтобы заставить меня что-нибудь сделать.

Алистер потянул ее к себе, и Джесс оказалась сидящей у него на коленях. Его руки обвились вокруг нее и сжали ее.

— Мысли о нем и его поведении вызывают у меня жажду насилия.

— Он не заслуживает подобных чувств. К тому же в некотором отношении я могу быть ему признательна. То, что когда-то вызывало у меня протест и было для меня тяжело, теперь стало моей второй натурой и облегчило мою жизнь.

Джесс провела пальцами по его волосам.

— И подумай только, как много удалось тебе узнать обо мне всего за две недели.

— Я и хочу узнавать тебя больше и глубже.

— Тебе это удается. — С каждым проходящим часом она чувствовала себя все свободнее и много лучше, сравнивая это состояние с тем, когда в конце долгого дня снимала корсет. Она начинала сомневаться в своей способности принять в будущем прежние правила поведения. — Это тебя пугает? Или успокаивает? Я с такой легкостью падаю в твои объятия, и, возможно, этот недостаток светской выдержки и необходимости бороться становится скучным для тебя?

— Ты каждую минуту бросаешь мне вызов, Джесс. И часто меня пугаешь. — Он положил голову ей на грудь. — Я не знаю, что значит от кого-нибудь в чем-нибудь зависеть, но от тебя я, похоже, завишу.

Джесс обхватила руками его широкие плечи и оперлась подбородком о его голову. Она могла бы догадаться, что такой человек, как Алистер, никогда ничего не делавший наполовину, с таким же самозабвением отдается страсти. Но не ожидала того, что он захочет приковать себя к одной женщине при столь широком выборе.

— Признаюсь, я напугана. Все так быстро изменилось.

— Неужели это так ужасно? Ты была прежде настолько счастлива?

— Я не была несчастлива.

— А теперь?

— Я не узнаю себя. Кто женщина, сидящая на коленях у распутника и готовая отдаться ему с такой же легкостью, с какой могла бы предложить чашку чаю?

— Она моя, и мне она нравится.

— Конечно, несносный ты человек.

Она прижалась щекой к его волосам.

— Достаточно ли тебя любила мать, Алистер? Ты поэтому так дорожишь мной?

— Любила, несмотря на печаль, связанную с моим зачатием и рождением. И я сделал бы что угодно, чтобы она была счастлива.

— Она любила бы внуков?

Алистер отстранился и посмотрел на нее:

— Ну, это задача Бейбери как наследника. Он позаботится об этом.

— А какую ответственность берешь на себя ты? — спросила она, нежно проведя большим пальцем по его щеке.

— Мой удел быть паршивой овцой в семье и совращать молодых вдов.

Она поцеловала его и, не отрывая от него губ, сказала:

— А я позабочусь о том, чтобы ты не сходил с этой прямой и узкой тропы, уготованной тебе в последние годы.

Его сильные руки заскользили по ее телу вдоль спины.

— Ну что мы с тобой за пара! Порочная вдова и раскаявшийся грешник.


Глава 16


— Прошу прощения, лорд Тарли.

Майкл остановился на первой ступеньке крыльца джентльменского клуба Ремингтона и, повернув голову, увидел поодаль кучера со шляпой в руке.

— Да?

— Моя леди просит вас уделить ей минуту времени, если вы будете так любезны.

Устремив взгляд за спину кучера, Майкл увидел двуколку, ожидавшую поблизости. Занавески на окнах экипажа были задернуты. Его пульс участился: в нем поселились надежда и предвкушение. Он подумал, что пассажирка этой наемной кареты, должно быть, отчаянно отважная дебютантка, в то время как больше всего он хотел бы, чтобы там сидела Эстер.

Майкл кивнул в знак согласия, подошел к экипажу и остановился у двери.

— Чем могу служить?

— Майкл, пожалуйста, войдите.

Он готов был улыбнуться, но удержался, забрался в карету и сел напротив Эстер. Тесное пространство кареты затопил аромат ее духов. Яркие солнечные лучи струились сквозь занавески, создавая всепоглощающее ощущение незаконной близости.

Майкл увидел у нее на коленях носовой платок, который она старательно разглаживала. Когда-то давно Эстер дала ему платок в знак своего уважения к роли рыцаря в сияющих доспехах, которую он так охотно играл. Это было много веков назад. В другом столетии.

— Вы приехали, чтобы одарить меня знаком своего расположения, с коим я мог бы идти в битву? — спросил он, стараясь придать своему тону небрежность и легкость, которых не чувствовал.

Эстер смотрела на него довольно долго и показалась ему хрупкой и прекрасной в нежно-зеленой накидке, отороченной тканью другого, более темного света. Она ответила вздохом:

— Я не могу вас заставить изменить решение?

Печальный тон Эстер заставил его податься вперед.

Майкл был поражен произошедшими в ней переменами: ее опутывала вуаль несчастья, а под нею исчезли прежняя искрометная веселость и живость.

— Почему вас так беспокоит простой боксерский матч?

Эстер сжимала и разжимала кулачки, обтянутые перчатками и лежавшие на коленях.

Кто бы ни выиграл или проиграл, все закончится скверно.

— Эстер…

— Регмонт, вероятно, начнет матч как игру, — сказала Эстер безжизненным тоном, — но когда станет очевидна ваша сноровка, он сосредоточится. Если не сможет вас победить, поддастся своему характеру и темпераменту. Вы должны понимать, что тогда случится. Он забудет о технике и правилах боя и начнет драться только ради победы и, возможно, не станет разбираться в средствах.

Если бы выстрелили из пистолета, его бы это не поразило сильнее.

— Никому другому я бы этого не сказала.

Эстер вскинула подбородок, подчеркивая свое спокойное и неоспоримое достоинство.

— Я подозреваю, что на ринге вы будете следовать спортивным правилам, и, боюсь, это может сделать вас беззащитным перед самыми сокрушительными ударами.

— Вы хотите сказать, что Регмонт поддается своему характеру и темпераменту? С кем? — Майкл не имел права спрашивать, но не мог удержаться от следующего вопроса: — Он скверно с вами обращается, Эстер?

— Думайте и заботьтесь о себе, — укорила она его, сделав над собой усилие, чтобы улыбнуться и успокоить его. — Это вы будете участвовать в кулачном бою.

Теперь более чем несколькими минутами раньше, когда Майкл просто ждал матча, он стремился начать поединок.

Она протянула ему платок, потом убрала его, когда он собрался было его принять.

— Вы должны обещать заглянуть ко мне, если хотите получить его назад.

— Это вымогательство, — сказал Майкл хрипло, пытаясь найти ответ на свой вопрос в ее уклончивости от него.

Кровь его закипела. Неужели она считает его уравновешенным и равнодушным? Он был очень далек от этого.

— Принуждение, — поправила Эстер. — Просто я должна видеть своими глазами, что вы остались целы и не испытали большого ущерба.

Майкл стиснул зубы и сжал челюсти, чтобы побороть состояние беспомощности. Он никоим образом не имел права вмешиваться. Что этот человек делал со своей женой, его не касалось. Единственное, к чему он мог прибегнуть, — это то, на что решился неделю назад, — несколько минут на ринге, чтобы поразить Регмонта двумя-тремя ударами в самое сердце.

— Обещаю прийти.

— До конца недели, — настаивала она, сузив свои зеленые глаза в молчаливой просьбе.

— Да.

Он принял платок с яростью собственника. Красиво вышитая в углу буква «Э» придавала этому знаку внимания особенно интимный характер.

— Благодарю вас.

— Пожалуйста, будьте осторожны!

Коротко кивнув, Майкл вышел из кареты.

Она тронулась прежде, чем он достиг нижней ступеньки широкого крыльца, ведущего к парадному входу в джентльменский клуб Ремингтона.


— Не стоит обманываться насчет его роста.

Переминаясь с ноги на ногу и подпрыгивая, Майкл повернул голову в направлении голоса и увидел графа Уэстфилда, холостого пэра, страдавшего от такого же преувеличенного внимания девиц, жаждущих замужества, как и Майкл. Превозносимый за красоту и обаяние, граф был всеобщий любимец.

— Ничто в нем не введет меня в заблуждение.

— Интересно, — заметил Уэстфилд задумчиво.

Он шагнул на место в восемь квадратных футов, отведенное для поединка, ограниченное линиями, начертанными масляной краской на деревянном полу.

— Меня радует, что я поставил на тебя.

— Неужели?

Майкл окинул взглядом большую комнату, целиком заполненную зрителями.

— Да, я один из немногих.

Граф ослепил его улыбкой, поражавшей сердца столь многих женщин.

— То, что Регмонт меньше ростом, дает ему преимущество в скорости и ловкости. К тому же силы его таковы, каких я никогда не встречал, и это дает ему возможность постоянно выигрывать. В последнее время он выигрывает почти у всех. Потому остальные и ставят на него, предполагая, что ты выдохнешься раньше.

— Мне следовало бы подумать о том, будет ли исход матча зависеть от того, насколько сильно он бьет и насколько часто.

Уэстфилд покачал темноволосой головой:

— Для некоторых мужчин вроде меня проиграть — неприятность, которую лучше избежать. Для других, таких как Регмонт, — это вопрос достоинства. Его гордость будет еще долго подпитывать его силы после того, как ты удовлетворишь свою враждебность, которую питаешь к нему.

— Но это же просто спорт, Уэстфилд.

— Нет, судя по тому, как ты на него смотришь. Сказать по правде, мне ясно, что ты собираешься свести с ним личные счеты. Мне-то все равно. Я просто хочу выиграть пари и получить свои деньги.