А ведь только что в кафе говорила ему об уважении к его новой личной жизни… Отстранилась от него тоже по своей инициативе, невзирая на его попытки продолжать дальше. Не хочется знать о том, что он способен на неверность… Погладила его щетинистый подбородок, нежно и по-доброму поцеловала в щеку, прошептала: «Прости». Максим смотрел ей в глаза и не говорил ни слова. Чувствовал себя предателем, изменником и ничего не мог с собой поделать. Если она будет продолжать — он не откажет. Но она невозмутима. Просто смотрит! Снова потянулся к ее губам, но она поставила перед его лицом пальчики. Но она же не выходит из машины! Так и умолял ее мысленно, повторяя про себя тысячи раз: «Пригласи меня к себе! Пригласи меня к себе, я пойду!» К черту время! К черту совесть! К черту принципы! Чего она ждет?! Пока его сердце взорвется? До нее же всего сантиметр! Это шаг последней надежды:

— Я хочу тебя! — прошептал ей с бешеной откровенностью, глаза в глаза.

Она долго — бесконечно — и внимательно смотрела на него. Максим с трудом осознавал реальность событий — в первый раз открыл себя для нее так нараспашку.

В первый раз слышит это от него. Аж сердце защемило… Наташа провела пальчиком по его слегка приоткрытым губам, готовым в любое мгновение целовать ее снова.

— Возвращайся к своей девушке, — тихо посоветовала она. — Прости. Не обижайся.

Отвернулась от него, взяла со своих колен сумочку. Потом посмотрела на него таким незнакомым взглядом: с легким прищуром, словно она знает больше, чем на самом деле.

— Вы, мужчины, такие хлюпики! Из вас можно веревки вить. Ваша страсть вас погубит.

Открыла дверцу, вышла, завернула за угол дома и скрылась из виду. Максим все так же смотрел ей вслед, застыв неподвижно, растерянно, униженно, растоптано… Нет, не обиделся на нее за эту фразу — она ведь абсолютно права! Просто готов был забыть обо всем на свете — и о своей девушке тоже. Готов был остаться с Натальей навсегда, заниматься с ней любовью, делать для нее все возможное и невозможное… Готов отдать ей всего себя, но ей это, видимо, теперь не нужно…

С досадой ударил по рулю. Боролся сам с собой — с желанием догнать ее, сказать, что по-прежнему любит, что готов забыть о том, что она была увлечена Саней, и снова быть вместе. Такую дикую боль чувствовал, всеобщую, поглощающую. Если бы эта боль была в голове — разбил бы голову, если бы в сердце — вырвал бы собственное сердце, но эта боль — везде, без конкретного источника. Словно чем-то придавило. Эта девчонка нужна, чтобы дышать.

* * *

— Может, тебе надо было все-таки соблазнить его по полной программе? — предположил Карен, когда Наташа зашла к нему в гости и поделилась последней новостью.

— А потом он застегнул бы ширинку и пошел домой — к своей девушке? — возопила Наташа. — Благодарю! Один мой возлюбленный уже так сделал! Я не хочу второй раз на эти грабли!

Потом тяжко вздохнула, вспомнив приятное и романтическое прошлое, и призналась:

— Когда у нас все только начиналось, он сказал: «Пока я с тобой не пересплю, думать о тебе не перестану»…


«Напоминаю себе каждую секунду, что никогда ни о чем не жалею… И начинаю сомневаться в этом. Черт возьми, я тоже тебя хочу! Я, почему-то, уверена, что ты будешь намного смелее, чем Саня, и намного внимательнее, чем Карен.

Что ни делается, все к лучшему. Да, да… Только и думаю о том, как мы поднялись бы ко мне, замкнулись у меня в комнате, как раздели бы друг друга… Хочу быть твоей! Хочу, чтобы ты делал это так, как тебе нравится — уверена, мне будет хорошо уже только оттого, что это делаешь именно ты… Ты, действительно, доставишь женщине удовольствие уже одним присутствием в ее постели… Не могу представлять себе эти сцены — слишком тяжело. И отвлечься — тоже не могу.

Может, зря отказалась? Даже если бы это был первый и последний секс в нашей с тобой жизни, я, по крайней мере, знала бы, что такое секс с тобой.

Ты единственный мужчина, не С КОТОРЫМ я хочу, а КОТОРОГО хочу.»

* * *

Карен сказал, что дням его жизни начался обратный отсчет. Боль была такой сильной, что утренняя инъекция наркотического вещества переставала действовать уже к обеду, и Карен просыпался от мучений, поэтому врачи увеличили дозировку вдвое. Впрочем, через два дня Наташе уже пришлось бежать в аптеку за дополнительными обезболивающими средствами.

Он совсем не был похож на себя в начале лета — худой, лохматый, сутулый… На улицу он уже не выходил — не потому, что не мог, а потому, что не хотел пугать прохожих своим видом. Только каждые два дня по утрам сестра возила его в больницу. Наташа сделала ему стильную и модную стрижку, но потухший взгляд зажечь не могла никак. Девушка ушивала его одежду и предупреждала, что эти швы легко будет распороть, когда он выздоровеет и снова наберет нормальный вес. От новой одежды по размеру парень наотрез отказывался.

Наташа просыпалась в 9 утра и поднималась к нему домой. Карен отдал ей свои ключи, чтобы она отмыкала дверь сама. Девушка готовила ему разные вкусности по рецептам Максима — лишь бы Карен хоть что-нибудь ел. Покупала журналы, и друзья вместе читали их. У Карена постоянно возникали грустные мысли, и Наташа терялась — что лучше: дать ему высказаться или запретить подобные размышления. Выслушивала и пыталась переубедить, как она умеет это делать. Карен улыбался, и Наташа делала вывод, что день прожит не зря.

Наташа восхищалась мужеством друга — когда он оставался один, она не раз заставала его плачущим, но в присутствии Наташи и своей семьи Карен делал вид, что ему уже лучше. Неутомимо подбадривал маму и сестру, старался научить отца разбираться в компьютерах, говорил всем комплименты — причем, явно от всего сердца.

Вчера Карен, сидя на полу и листая худыми костлявыми пальцами страницы очередного журнала, вдруг прошептал:

— Жизнь каждого из нас может закончиться в любой момент… А мы об этом даже не задумываемся.

Только тогда Наташа заметила, что он совсем не интересуется журналом. Девушка внимательно смотрела ему в глаза, чтобы друг видел, что он не один, и не раскисал. Карен продолжал:

— Спеши жить. Не теряй времени и ничего не бойся.

По его щекам потекли слезы, но он их даже не вытирал.

— Тебе больно? — всполошилась Наташа.

Карен кивнул.

— Дать таблетки?

Парень улыбнулся сквозь слезы. Протянул к ней руки:

— Иди ко мне.

Наташа подошла, села рядом, обняла его.

— Я испортил тебе все лето, — прошептал Карен.

— Я люблю тебя, — ответила на это девушка.

— И я тебя тоже.

Наташа вытирала пальцами его слезы, обнимала его и смотрела в глаза, как бы спрашивая, почему он плачет. Карен долго молчал, потом сказал:

— Я сегодня из больницы приехал, вошел в подъезд. Там, знаешь, дверь в подвал, замок висит. А на замке — капля краски… — он глубоко вздохнул и понизил голос. — Я малым карапузом был, когда эта капля там появилась. Тогда стены в подъезде красили в зеленый цвет и поставили кляксу на замке. Я ростом был до этого замка. И все мне эта капля нравилась, я ее и палочкой ковырял, и пальцем. Потом забыл об этом, вырос. А сегодня иду — и вдруг вижу это пятно, старое, зеленое… Оно так много значит для меня! Прямо аж сердце сжалось. Стены уже сто раз перекрашивали. А там мой отпечаток до сих пор остался. Я больше ничего не успел в жизни… Это единственное «мое», что останется после меня…

Наташа вздрогнула от последних слов, а Карен закрыл глаза, и по его щекам снова покатились слезы:

— Наташка, если бы ты знала, как я не хочу умирать!!!


Сегодня, второго сентября, во вторник, когда она после школы сразу пришла к другу, Карен отчаянно старался выгнать ее. Говорил, что ей нужно делать уроки — читать летнее домашнее задание по литературе. Все ее заверения, что она будет делать это ночью, пролетали мимо Карена. Тогда она придумала хитрый ход. Сказала, что хочет поделиться с ним впечатлениями о том, как прошел сегодня урок физики. Говорила интересно и с увлечением, описывала каждый взгляд учителя на нее, спрашивала у друга совета, как сделать так, чтобы физик расстался со своей девушкой и снова вернулся к Наташе.

Не призналась только в том, что Максим ее сейчас не волновал вообще. Как и учеба или что-нибудь еще. Что самое важное для нее — это отвлечь Карена от негативных размышлений.


В среду он снова повторял, что не стоит портить учебу из-за него. Говорил, что его скоро не станет, а школьные оценки повлияют на ее медаль, к которой она так стремится. Наташа плакала — впервые при нем за последние месяцы — и кричала:

— Мне наплевать на медаль! Если ты собрался умирать, то я не хочу терять ни минуты! Не умирай, и я буду спокойно приходить к тебе пару раз в неделю, как раньше!

Карен тоже плакал. Обнимал ее и говорил:

— Жить так я тоже не хочу. Люди, окружающие меня, это доктора. Все, чем я занимаюсь целый день — пью таблетки и все равно корчусь от боли. Я доставляю столько хлопот людям, которых люблю! А сколько денег мои родители уже выкинули на мое лечение! А знаешь, что будет дальше? Дальше вы будете убирать за мной говно, потому что я даже не смогу добраться до унитаза… И все для чего? Чтобы вы рано или поздно похоронили меня…


Четвертое сентября в Наташиной памяти, как в тумане, с того момента, как она отомкнула входную дверь его квартиры и почувствовала ужасный и сильный запах газа из-за закрытой двери кухни… Помнит, что не растерялась и не ударилась в панику. Открыла окно, быстро закрутила все вентили на плите, вытащила Карена в комнату и позвонила в «скорую». Тело было теплым, но пульс не прощупывался. Плакала и делала искусственное дыхание «рот в рот», как учили в школе. И думала, хотел бы Карен, чтобы его сейчас спасли?

Помнит, что когда приехали врачи, у нее самой уже кружилась голова. Догадалась позвонить его маме…