Она закуталась в широкий голубой халат, очевидно сшитый не по ней; он беспрестанно распахивался, и я заметил, что внизу была надета только белая юбочка и туфли на босые ножки. Наконец ей наскучило придерживать непослушный халат рукой, она схватила со стула тюлевый шарф и завязала его вокруг талии.

— Ну, ну, покажите! — заторопилась она, теряя туфлю, и поспешно, игривым детским движением ловя ее ногой!

— Какая прелесть! — восхищалась она, рассматривая эскиз. — Как жаль, что я спала! Глаз моих не видно.

И говоря это, она подняла на меня свои чудные синие глаза, опушенные длинными ресницами, — глаза Андрэ Минати!

— Я напишу еще ваш портрет, — подхватил я, — два, десять, если хотите.

— Когда?

— Когда угодно, хоть сейчас.

— Не здесь — тут гадко. Лучше у вас в мастерской.

— Если так, то я вылеплю ваш бюст.

— Неужели?

— Непременно.

— Только вот горе: мы уезжаем через неделю!

— Успеем! Времени довольно.

— И вышлете мне этот бюст?

— Разумеется.

— В Польшу?

— Куда прикажете.

— Он сломается.

— Нет. Впрочем, если хотите, я оставлю его у себя до вашего возвращения…

— Я больше не вернусь.

— Никогда?

— Никогда. Там меня выдадут замуж.

— Вы уже думаете о браке?

— Не я, а мама. Нельзя ли сделать бюст с руками? Говорят, они у меня очень хороши.

И она наивно показывала свои руки, действительно верх совершенства: необычайной правильности и белизны, с тонкими пальцами, слегка загнутыми кверху, с розовыми ногтями. Таких белых гибких рук надо бояться больше, чем когтей тигра… Они указывают на вкусы, характер и наклонности женщины.

— Как они белы! — заметил я. — Это редкость в ваши годы!

— Я сплю в перчатках. Мама очень заботится о моих руках; она говорит, что руки и ноги — главная красота женщины.

Она сделала было движение, чтобы показать мне ногу, но удержалась.

Какая смесь наивности, кокетства, гордости! Сколько грации даже в недостатках!

Вдруг Иза спохватилась:

— Мы не в состоянии заплатить за бюст… Мы небогаты… Но я сделаю вам изящный кошелек. Смотрите, какие я умею делать!

Она вытащила из рабочего столика кошельки своей работы, и я рассеянно рассматривал их, как вдруг дверь с шумом растворилась: с таким азартом влетают ревнивые мужья! То была мать. Я подпрыгнул от неожиданности, но Иза спокойно повернула голову.

— Ах, это ты, мама? Как ты стучишь дверью!

— Привратник сказал мне, что у нас в гостях молодой человек.

— Ну, так что же?

— Как что же? Это неприлично.

— Почему?

— Потому что неприлично! И я решительно не понимаю, зачем этот господин явился в такой ранний час и вошел к девушке, когда матери нет дома.

Я бормотал бессвязные извинения.

Иза перебила меня и начала что-то быстро объяснять по-польски. Мать смягчилась и взяла в руки портрет, продолжая болтать.

— Ступай одеваться, крошка моя. Вы понимаете, что девушку скомпрометировать нетрудно: одной минуты достаточно. А в нашем положении всякая сплетня может повредить, — я говорю, разумеется, об Изе… о себе я не забочусь. Если бы я не так строго наблюдала за старшей дочерью, то она не сделала бы блестящей партии! А она вполне достойна ее, так как происходит из знаменитой польской фамилии. Но мы были небогаты, а богатство везде играет первую роль, в Польше так же, как и во Франции! Муж мой разорился во время войны. Он стоял за свободу. Безумный! Правительство предлагало ему массу выгод — он отверг их. Брат же его согласился и прекрасно сделал. Теперь он занимает важный пост в Петербурге. Он младший брат; но после смерти Жана (моего мужа) остался единственным представителем рода. Наши владения были конфискованы. Я не имею причин быть патриоткой (я не полька, а финка) и обратилась к зятю с просьбой похлопотать, чтобы вернуть наши имения; недавно получила я добрые вести, вот для чего мы уезжаем. Старшая дочь моя сделала богатую партию, хотя приданого у нее не было. Она хороша собой, однако хуже Изы. Пишет мне нежные письма, только и всего. Нет чтобы помочь матери! На это нечего рассчитывать. Каков успех имела вчера Иза! И везде так! Этой девушке место на троне, подождем — увидим. У нее все инстинкты королевы! В России бедные девушки часто выходят за князей, графов, даже еще повыше! Дочь моя благородного происхождения, не хуже Черторыжских и Радзивиллов. Почем знать? Я воспитываю Изу для этой цели. Она знает четыре языка: французский, английский, польский и русский. Кстати: надо бы сделать ее хорошенький портрет, я бы послала куда следует. У меня есть ходы, помимо зятя, не одобряющего моих планов, из зависти, конечно! Глупец! Иза никогда не возгордится и не забудет своих! Сердце у нее золотое! Работает она, как маленькая волшебница, не тяготится лишениями! Краснеть нечего за свою бедность. Вам, молодой человек, зарабатывающему свой хлеб искусством, я поведаю откровенно: бывали дни, когда в кармане у нас не было ни гроша! А Иза распевала как птичка и вязала кошельки на продажу! Да-с, графиня Доброновская вязала кошельки! Вы спросите, зачем мы ездим на балы? Надо же доставить развлечение крошке! На балах можно встретиться с важными и полезными особами! Недавно познакомились мы с директором какого-то театра, он предлагал мне ежегодную пенсию в четыре тысячи франков, если я поручу ему Изу. Она ведь поет превосходно. Он брался подготовить ее к сцене и содержать нас до самого дебюта! Я отказала. Не правда ли: графиня Доброновская, да еще такая писаная красавица, на подмостках! Конечно, директор не имел худых намерений. Я только хочу сказать, какое впечатление производит Иза. Между нами, я все-таки предпочла бы видеть ее на сцене, зарабатывающей талантом 200 000 франков, чем замужем за каким-нибудь ничтожным человеком, неспособным ни оценить ее, ни дать ей приличной обстановки! Вообразите ее женой мелкого чиновника?! Она создана, чтобы блистать, властвовать! Только надо беречь ее репутацию! Она олицетворенная невинность: ни одно двусмысленное слово не доходило до ее ушей! Во-первых, я и сама вела себя безукоризненно, несмотря на то, что была красавицей. Даже и теперь я могла бы выйти замуж вторично… но не хочу. Вот почему мне неприятно было услышать от привратника, что вы сидите с Изой вдвоем… во-первых, я не знала, что это вы… да если бы и знала, все равно. Я всех мужчин ставлю в этом случае на одну доску — что плохо лежит, то возьмут. На улице нас каждый день провожают — брать фиакр не по средствам. Иза на вид старше своих лет, ей всего четырнадцать, подумайте! А сложена-то как? Такая модель для артиста — находка! Между вашими натурщицами не найдешь ничего подобного. В старину дамы из высших классов не стеснялись позировать, как их создал Творец… Теперь не те времена! Всему удивляются, все осуждают. Отец Изы был красавец в полном смысле слова. Великолепный мужчина! Портрет его — вот он — сопровождает меня всюду. Раму я продала, неудобно возить… Я много чего принуждена была продать. Вот и сейчас, знаете где я была? В ломбарде! Ни к чему скрывать перед вами. Заложила ценную вещь, которую австрийский посланник поднес моей дочери, подарившей его дочке кошелек своей работы. А то бы мы не знали, что и делать. Все это между нами: если узнают о нашей бедности, я умру со стыда! Скоро нам должны прислать денег из Польши… а пока надо как-нибудь перебиваться.

— Боже мой, сударыня! — пылко воскликнул я, как только нашел возможность вставить слово, — я небогат и сочувствую вашему положению! Мать моя трудится и воспитывала меня на заработанные гроши. Однако теперь я сам уже на ногах и почел бы за счастье быть вам полезным.

— Вы доброе дитя! — произнесла графиня, взяв меня за руки. — Пока нам ничего не нужно. Если при отъезде случится недохватка, я обращусь к вам. Счастье еще, что квартира у нас даровая! Хозяин ее мой старый знакомый, уехал путешествовать и предложил нам свое помещение. Незавидное, правда, а все-таки экономия.

Вошла Иза, закутанная по-зимнему для прогулки. Мать, в свою очередь, пошла одеваться.

Мы снова остались вдвоем с девушкой, личико которой показалось мне усталым, даже страдальческим. Она села против окна и уныло смотрела на холодный, неприветливый день.

Сходство ее с Минати поразило меня еще больше, и сердце мое дрогнуло при мысли, что она может умереть такою же смертью, как мой школьный товарищ.

— Что вы на меня так смотрите? — спросила она.

— Вам нездоровится, и мне вас жалко!

— Голова кружится! Плохо спала.

— Зачем вы ездите на вечера? Это вас утомляет!

— Мама так хочет. И она права: надо.

— Почему же надо?

— Так!

— Кроме того, — продолжал я, — вы очень напоминаете мне одного товарища…

— Мальчика?

— Да, но он был хорошенький, как девочка.

— Как его звали?

— Андрэ Минати.

— Вот странно! Вы его знали?

— Да, мы вместе учились у г-на Фремин… Там он и умер.

— Мама! — крикнула Иза.

— Что тебе? — отозвалась графиня из другой комнаты.

Девушка начала что-то быстро сообщать матери по-польски, уголком глаза следя за мной. Напрасная предосторожность: я не понимал ни одного слова.

Мать ответила односложным словом, означавшим, по моему мнению, «нет».

— Итак, — обратилась ко мне Иза, точно переговоры с матерью не имели никакого отношения к нашим словам, — я очень рада, что напоминаю вам школьного товарища. Дольше будете обо мне помнить.

Появилась графиня.

— Пойдем скорее. Прогулка будет тебе полезна. Вы видели ее руки?

— Да.

— Посмотрите-ка хорошенько!

Она заставила меня полюбоваться красивыми руками Изы, затем горячо расцеловала их, говоря:

— Ты красавица!

Девушке, видимо, приятны были похвалы; румянец вспыхнул на ее щеках, она радостно улыбнулась. Усталости как не бывало.