– Скоро мне исполнится тридцать, – отвечал Эрнан.

Катарина по-прежнему не называла его ни сеньором Монкада, ни просто по имени, но он, казалось, не придавал этому никакого значения. Эрнан вообще очень спокойно и терпеливо относился ко всему, что она делала и говорила.

– Вы похожи на своего отца?

– И да, и нет. Хотя мой отец превыше всего почитал благородство и честь, ему было все равно, во что одеваться, что есть и пить, где ночевать. Он полагал, что дворянину достаточно уметь владеть шпагой, а остальное придет само собой. Он был вспыльчив, своенравен и склонен к бродячей жизни. Неудивительно, что они не поладили с моей матушкой.

– Почему он разлучил вас с матерью?

Катарина была уверена в том, что Рамон и Эрнан Монкада – родные братья, только она не могла понять, как могло случиться, что они не подозревали о существовании друг друга.

– Он говорил о ней как о настоящем чудовище, но я не думаю, что она была такой. Скорее, просто несчастная женщина. Почему-то она очень хотела, чтобы я стал священником, а отец не мог этого допустить.

Катарина затаила дыхание. Итак, отец Эрнана уехал из дома, вероятно не зная, что его жена ждет второго ребенка, который в конечном счете и стал воплощением ее стремлений.

– А вы сами желали бы сделаться священнослужителем?

Эрнан улыбнулся, хотя его взгляд, как всегда, оставался серьезным.

– О нет!

– Почему? – со странной настойчивостью произнесла она.

Он на мгновение задумался, потом сказал:

– Я простой человек, и мне чужды мысли о возвышении, тем более путем отказа от того, что дано нам от Бога и воплощает нашу человеческую суть. Для меня это стало бы самообманом. Я уважаю священнослужителей, но сам желаю покориться иному жребию – обычного человека, мужчины.

Катарина выглядела задумчивой и притихшей. Его слова согрели ей душу и одновременно разбередили сердечную рану. Он рассуждает правильно. И он красив, неглуп, благороден. Но он – не Рамон Монкада, хотя пугающе похож на него. О, если б это был не Эрнан, а Рамон, не в сутане, а в вышитом камзоле со шнуровкой, мягко обрисовывающем гибкое и сильное тело!

Они подъехали к монастырю, но Катарина не спешила выходить из экипажа. К горлу подступил комок, на глазах выступили слезы. Она вспомнила монастырский сад и себя, чистосердечную и наивную. Тогда любовь была для нее не более чем легендой, которую воспевают в стихах и описывают в романах.

– Вы жалеете о том, что покинули обитель? – тихо произнес Эрнан.

Катарина порывисто обернулась к нему; неожиданно в ее голосе прорвался гнев:

– Нет! Я ни о чем не жалею! – И, помолчав, спросила: – Известна ли вам история аббата Абеляра и прекрасной Элоизы?

– Боюсь, что нет.

Она смотрела на него с осуждением и любопытством.

– Вы не любите читать?

– Не могу сказать, что я много читал, слишком уж беспорядочной была наша с отцом жизнь. А потом мне пришлось работать. Я прочитал разве что несколько рыцарских романов. Должно быть, вы хотели узнать мое мнение об этой книге, сеньорита Катарина?

– Да.

– Расскажите мне на обратном пути, о чем там идет речь, и я постараюсь ответить на ваши вопросы.

– Хорошо, я так и сделаю.

Не дожидаясь помощи, она спрыгнула с подножки и направилась к монастырским воротам.

Девушка не была уверена в том, что ей позволят повидать Инес, но настоятельница дала разрешение. Катарина прошла в маленькую, голую и холодную комнатку с забранным решеткой узким оконцем, сквозь которое проникал хмурый свет.

Бледное личико Инес, вошедшей в приемную в сопровождении монахини, порозовело, когда она увидела Катарину, дивно красивую и нарядную. Испещренное мелкими золотыми цветочками зеленое платье, подол юбки – в изящных продольных разрезах, позволяющих видеть лиловое нижнее одеяние, узкие длинные рукава, зашнурованные от кисти до локтя. Волосы искусно заплетены в косы и подколоты так, что лежат полукольцами, а на них наброшена тончайшая, открывающая высокий белый лоб вуаль, по бокам собранная в складки и мягко приспущенная на плечи.

На Инес была головная повязка до самых глаз; саржевое платье с широкими рукавами не скрывало ее неловкости и угловатости.

Катарина увидела смущение Инес и обратилась к монахине, сияя любезной улыбкой:

– Вы не оставите нас на несколько минут? Нам с подругой хочется побеседовать наедине.

Монахиня, ослепленная красотой и богатством наряда Катарины, не решилась перечить столь великолепной и знатной особе и, молча кивнув, покинула комнату.

Вдохнув полную грудь застоявшегося воздуха, Инес с восхищением произнесла:

– Как ты красива, Кэти!

– Инес, – Катарина взяла подругу за руки и с нежной настойчивостью притянула к себе, – я очень рада тебя видеть!

– С тобой все хорошо? – Инес смотрела пытливо и в то же время наивно. – Ты живешь дома? Я так волновалась, когда ты исчезла! Где ты была?

– За мной приехал отец Рамон и увел меня, – ответила Катарина.

– Он проводил тебя к отцу?

– Нет. Он вернулся в монастырь. Свой дом я нашла сама.

– Твой жених искал тебя в обители! Я его видела. Он переживал за тебя. Он мне понравился. Красивый, благородный и очень мужественный. На твоем месте я бы с радостью вышла за него замуж!

Катарина сжала пальцы в кулак. Отправляясь сюда, она не собиралась делиться с Инес всем, что выстрадала и пережила, но теперь поняла, что если не сделает этого, то навеки останется одна, будто в клетке, без утешения и надежды. И она начала рассказывать – почти бесстрастно, очень спокойно, со скрытым достоинством, стоически выдерживая полный изумления, а затем нескрываемого ужаса взгляд Инес.

Потом умолкла и ждала, что скажет подруга. Было заметно, как на высокой белой шее Катарины бьется голубая жилка. Губы девушки были крепко сомкнуты, а потемневший взгляд скрывал какую-то упрямую мысль. Казалось, к горлу Катарины подступили рыдания, но было видно, что она не позволит себе заплакать.

Ошеломленная Инес улыбнулась странной болезненной улыбкой и прижала руки к груди, словно желая защититься.

– О, Кэти! Ты… была с ним! Как ты смогла? Вы лежали вместе раздетые? И тебе не было стыдно?!

Катарина невольно прижала руки к пылающим щекам.

– Инес!

Она не могла объяснить подруге, что значит забыть о том, где ты находишься, забыть о времени, о том, кто ты такая и кто такой он. Как не могла объяснить, что чувствуешь, будучи не в силах разорвать невидимые путы, выкарабкаться из потрясения и обиды, когда не видишь впереди никакого пути!

– Но ведь ему нельзя спать с женщиной, да и тебе нельзя быть с ним! Он же священник! Теперь ты не обретешь Царствия Небесного, если только искренне не раскаешься и не искупишь свой грех, – пролепетала девушка.

– Мне все равно. Ничто на свете не сделает меня счастливой, – сухо заявила Катарина.

– Счастье в праведной жизни, – робко и испуганно промолвила Инес.

– О да! Вероятно, он тоже так думал! – гневно произнесла Катарина.

– Ты его ненавидишь?

Катарина вздохнула. Она помолчала, тщательно разглаживая складку на платье. Потом сказала:

– Я не хочу о нем думать.

– Мог ли он предать свой обет, растоптать то нерушимое, в чем клялся навеки? – осторожно произнесла Инес. – Да, он влюбился и не устоял, но в конце концов ему пришлось подчиниться велению разума и совести.

– Ты его оправдываешь?

– Нет, Кэти. Я хочу сказать, что у него иная судьба. А тебе лучше жить по мирским законам. Рано или поздно отец все равно выдаст тебя замуж, если не за этого испанца, так за другого человека. Подумай! Этот неплох, а каким окажется следующий? Если женщина не монахиня, рядом с ней должен быть муж.

– Вряд ли теперь я смогу выйти замуж за кого бы то ни было.

– Почему?

– Помнишь, нам говорили о непорочности? Если грех совершен, его невозможно утаить. А я не хочу, чтобы кто-нибудь знал о том, что со мной произошло.

– Об этом знает Господь, и еще ты должна исповедаться священнику… – Тут Инес слегка запнулась и продолжила: – Но остальным ты не обязана ничего рассказывать.

– Дело не в этом. Все и так станет ясно, – сказала Катарина и, придвинувшись к подруге, что-то зашептала ей на ухо.

Инес вскинула на нее испуганные глаза.

– Если бы ты смогла скрыть это от своего жениха, то скрыла бы?

– Мне все равно, – ожесточенно проговорила Катарина.

– Считается, что каждому греху определено свое мучение, – невпопад произнесла Инес.

Катарина молчала. Ей хотелось бы знать, что определено или будет определено в наказание Рамону. Не за то, что он совершил плотский грех, а за то, что он разбил ей сердце.

– Наверное, в этом мире все же легче, чем там, где мы искупаем содеянное, потому что здесь я могу получить утешение. Хотя бы от тебя, Инес!

Глаза девушки наполнились слезами благодарности и сочувствия.

– Я ужасно скучаю по тебе, Кэти! Мне очень одиноко с тех пор, как ты покинула обитель.

– Ты хотела бы выйти отсюда? – с надеждой спросила Катарина.

– У меня никого нет, мать не примет меня, так что мне некуда идти. Я с детства знала, что стану монахиней. Твой отец, Кэти, платил монастырю деньги, тогда как я воспитывалась в обители совершенно бесплатно. Моя дань – обещание принять постриг. Я никогда не смогу выйти из монастыря.

– Если бы я уговорила отца сделать вклад в монастырь за твое воспитание, ты бы согласилась жить в моем доме? Мы бы говорили, читали, гуляли…

Инес зачарованно слушала подругу.

– А твоя мачеха?

– Мне нет до нее никакого дела! Я не собираюсь советоваться с ней, как мне жить!

Поговорив еще немного, они простились. Катарина пообещала в скором времени приехать снова.

Она спустилась вниз. Эрнан Монкада терпеливо ждал в экипаже. Увидев девушку, он соскочил на землю и быстро двинулся навстречу.

Он участливо расспрашивал ее о встрече с Инес, но под покровом дружелюбия и сочувствия скрывалась жажда обладания. Девушка не замечала его нетерпеливо поблескивающих глаз, его с трудом сдерживаемой пылкости, его напряженности и преувеличенной, граничившей с осторожностью серьезности, потому что не любила его.