– Хорошо, что ее судьба будет определена с самого начала.

Он также заметил, что сделает богатый вклад в монастырскую казну. И хотя Пауль Торн не упомянул о том, что станет навещать дочь, Катарина каждый день ждала его прихода. Она скучала по дому, по игрушкам, по нарядным платьям, по саду, в котором привыкла бегать и резвиться.

В монастыре все считалось общим, и воспитанницам не разрешалось иметь личные вещи. Зато отношение к девочкам было разным: кого-то привечали, а кто-то попадал в немилость. Для воспитанниц ежедневно устраивалось некое подобие обвинительного капитула, на котором они должны были рассказывать не только о своих прегрешениях, но и сообщать о проступках подруг. «Бог видит все!» – торжественно и грозно возвещали сестры. И не было случая, чтобы чье-то маленькое сердечко не дрогнуло, а уста не раскрылись из страха перед всевидящим оком Небес. Доносительство поощрялось; многие девочки с особым рвением предавались обвинительным речам.

Однажды Катарина случайно заметила, как соседка прячет под матрасом неизвестно где найденный осколок красивой фарфоровой чашки. Девочки встретились взглядами. Катарина вспыхнула, а соседка испуганно захлопала ресницами. Обе промолчали – и в тот миг, когда совершалось преступление, и во время обвинительного капитула, – а вечером робко заговорили друг с другом. Девочку звали Инес – вскоре они с Катариной стали подругами. Катарина солгала, сказав отцу Рамону, что ей впервые выпало счастье поделиться сокровенным с другим человеком. У нее была Инес. Просто порой ей хотелось иметь рядом еще кого-то – справедливого и мудрого, того, кто сильнее ее самой.

Настоятельница не слишком жаловала Катарину, в душе которой не было стремления к покаянию. Катарина больше молчала, чем говорила, но молчала с осуждением, и это чувствовалось. Но ее отец был богат, он ежегодно жертвовал монастырю значительную сумму денег, потому настоятельница не имела ничего против того, чтобы девушка приняла постриг.

Так прошло шесть лет: молитвы и послушания, кусочки сна, которые она сберегала, кутаясь в тонкое одеяло и подтягивая колени к груди, чтобы немного согреться в нетопленой спальне, скудные трапезы, а еще – чудесные прогулки по монастырскому саду, задушевные беседы с Инес и, конечно, мечты, легкие и воздушные, как одеяния ангелов.

Иногда Катарине случалось взглянуть на город с какой-нибудь башни. Она видела блестящие змейки каналов, похожие на стальные щиты крыши, шпили, в лучах солнца напоминающие огненные клинки, и даже море на горизонте, сверкающее, точно огромная серебряная купель.

С течением времени Катарина начала думать, что отец, отправив ее сюда, попросту избавился от нее. Он взял себе юную жену, которую раздражало и смущало присутствие падчерицы, поскольку та была всего на шесть лет младше ее самой.

Отец Рамон сказал Катарине: «Я вас понимаю». Это были самые ценные слова, которые она слышала за последние шесть лет своей пока еще недолгой жизни.

Глава IV

На следующее утро, когда они сидели в трапезной на длинных деревянных скамьях, Инес шепнула подруге:

– Я слышала, этот приор – испанец, он приехал из самого Мадрида!

Катарина ничего не ответила, потому что в этот момент монахиня, которая, стоя во главе стола, читала молитву, строго взглянула на них.

Сегодня их ждал вкусный и сытный завтрак: молочная каша, свежий хлеб, много овощей и фруктов. После девушкам вновь улыбнулась удача: Катарине и Инес назначили одинаковое послушание: вышивать ковер в ткацкой. Эта работа была кропотливой, но увлекательной, вдобавок им предоставлялась возможность лишний раз перекинуться словом.

Вскоре они сидели рядышком и, ловко орудуя иглами, вышивали листья, небо и пышнокрылых сказочных птиц. На улице стояла великолепная, истинно летняя погода: ярко светило солнце, было очень тепло. Катарина предвкушала прогулку по саду, под сенью ярко-зеленых вязов, под лиственными сводами, не менее величественными, чем готические арки. Мощь, свежесть и красота природы всегда внушали ей надежду и придавали сил.

– Если бы ты все-таки вышла замуж, то навсегда сняла бы это платье, у тебя были бы наряды и ты, наверное, даже смогла бы ездить в экипаже, – заметила Инес.

– Я предпочитаю всегда носить это платье, гулять по нашему саду и жить рядом с тобой.

Инес, дорожившая их дружбой, благодарно улыбнулась.

– Я не хочу замуж, – подумав, добавила Катарина.

– Я бы тоже не хотела! – подхватила Инес. – Кто знает, каким окажется твой муж, и потом, как известно, муж и жена спят в одной постели, а это, наверное, ужасно.

Некоторое время они работали молча, а потом вошла одна из сестер и велела Катарине немедленно пройти в приемную настоятельницы. Катарина с тревогой взглянула на Инес, но та лишь беспомощно заморгала глазами.

Настоятельница, как обычно, сидела в кресле и перебирала четки. Ее обрамленное черным шерстяным покрывалом широкое лицо было бледным, как у человека, который редко выходит на воздух, тяжелые веки полуопущены, взгляд казался безразличным, хотя на самом деле она видела и подмечала все. Она любила и ценила послушание, замешанное на страхе, поскольку считала страх единственной силой, способной по-настоящему управлять людьми.

Катарина низко поклонилась. Несколько мгновений настоятельница молчала, потом произнесла:

– Теперь тебе известна твоя судьба, дочь моя. Ты станешь добродетельной, послушной и любящей женой уважаемого человека.

– Разве не вы говорили, матушка, – голос Катарины дрожал, – что верна и надежна только любовь к Иисусу, а иная обманчива и непостоянна? Я желаю остаться в монастыре и принять постриг.

– Твой отец решил иначе.

– Разве отец главнее Господа Бога, матушка? – Катарина подняла глаза и пристально посмотрела на аббатису.

Та нахмурилась.

– Катарина Торн, не дерзи! Бог останется с тобой и в миру, если твое сердце будет чистым и светлым. – Потом, уже более мягко, добавила: – Ты должна подчиниться отцу. А теперь иди – он пришел поговорить с тобой и ждет тебя в приемной.

Катарина замерла. Она столько лет ждала этой встречи, но теперь была готова без оглядки бежать прочь. И все же она понимала, что должна выйти и поговорить с отцом.

В приемной, маленькой квадратной комнате с каменным полом и голыми стенами, стояли две узкие деревянные скамьи без спинки и стул, на котором сидела монахиня: обитателей монастыря и их посетителей никогда не оставляли наедине.

Второй человек, находившийся в приемной, проявлял явное беспокойство, что было ему несвойственно: украдкой вздыхал, пожимал плечами и мял в руках черную шляпу с жесткими полями.

Войдя в приемную, Катарина низко поклонилась, затем резко выпрямилась и уставилась на отца.

Пауль Торн заметно изменился за последние шесть лет, постарел, отяжелел лицом и телом. Он был одет в костюм добротного темно-синего сукна, темные чулки и черные туфли с тупыми носами и без бантов. Лишь широкий, пышный белоснежный воротник говорил, что это наряд состоятельного человека, но при этом вечного труженика, не привыкшего ни к торжественности, ни к праздности.

– Катарина! Кэти! – смущенно произнес он, протягивая руки, но не решаясь коснуться дочери. – Ты ли это? Впрочем, конечно, ведь ты так похожа на мать!

«Ты еще помнишь ее?» – хотела спросить Катарина, но промолчала.

Она села с разрешения монахини и ждала, что еще скажет отец.

– В скором времени я заберу тебя отсюда. Ты получила хорошее воспитание, и тебе пора вернуться в мирскую жизнь.

Катарина продолжала молчать, и отец добавил с довольным видом:

– Ты обвенчаешься с достойным человеком!

– Я не знаю и не хочу знать иной жизни, кроме монастырской, – произнесла девушка тоном, в котором звучала неприкрытая враждебность. – Я никуда не поеду!

Пауль Торн развел руками. Он привык командовать на суше и на море, распоряжаться большими деньгами, заключать торговые сделки, воевать с конкурентами. Он отличался жесткой деловой хваткой и умел идти напролом, но в то же время обладал грубоватой хитростью, свойственной простолюдинам. Но как вести себя здесь, в этой скромной приемной, на глазах у безмолвной монахини, как говорить с дочерью, которая не казалась ни послушной, ни кроткой и говорила так, будто за ее спиной стояло невидимое грозное воинство, он не знал. Он отдал Катарину в монастырь, дабы дочь стала добродетельной, смиренной, покорной, а вовсе не затем, чтобы она обрела непонятную и ненужную духовную закалку.

– Конечно, многое будет тебе в диковинку. Не пугайся. Кстати, теперь у тебя есть младшие брат и сестра.

– Я рада, – сдержанно произнесла Катарина, глядя прямо перед собой.

– Надеюсь, тебя порадует предстоящая свадьба! Твой жених уехал в Испанию, чтобы уладить кое-какие дела с наследством, иначе он тоже пришел бы на тебя взглянуть! К сожалению, он не богат, но у него есть имя, а я дам за тобой хорошее приданое. Сейчас в нашей стране далеко не все любят испанцев, да и за что их любить, когда они душат нас налогами. И все-таки я считаю необходимым поддерживать с ними хорошие отношения. Испания – это сила и власть, и следует помнить…

– Я не выйду из монастыря, я приму постриг, – неожиданно прервала отца Катарина. – Таково мое решение!

Пауль Торн нахмурился. Он не привык, чтобы с ним разговаривали в столь пренебрежительном тоне. И все же он чувствовал свою вину, потому сменил гнев и угрозы на притворную мягкость и льстивые увещевания.

– Полно, Кэти! Что такое ты говоришь! Ты, верно, думаешь, что я выдаю тебя замуж за старика или урода? Нет, твой жених молод и хорош собой! Ты будешь называться сеньорой Монкада! У тебя будут нарядные платья, экипаж и прислуга! Ни одна женщина не может отказаться от этого!

Катарина встрепенулась и широко раскрыла глаза. Монкада?! Что это – совпадение?! Фамилия как у приора! Возможно, многие испанцы носят такую фамилию? Этого девушка не знала.

Она не позволила себе слишком долго размышлять об этом и твердо произнесла: