– Я слышал, что Алваро, то есть Николас, спас двух женщин. Кто они? – спросил Энрике.

– Одна из них цыганка, а про другую я ничего не слышал. Он сказал, что попытается спасти девушку, если ему удастся оседлать белую лошадь, – сказал отец Паолы.

– Что за белая лошадь?

– Это какая-то индейская легенда, – усмехнулся Мануэль. – Поверьте, сеньор, я общаюсь с ними всего несколько недель, но уже устал от этих штучек! У них все запутано, все имеет скрытый смысл. Зато если они заговорят прямо, ты вынужден поступать так, как они решили, и никак иначе!

– Мне кажется, «белая лошадь», сеньор, это ваша кобыла Мечта. Я всегда говорил, что вы даете этому полукровке слишком много свободы, – заметил Хосе.

– Мечта? Но Мечта спокойно вынесла бы двоих! Значит, он правда спас еще какую-то женщину, спас, пожертвовав собой, – задумчиво произнес Энрике и спросил у Хелки: – Что тебе нужно для поездки?

– Такая же повозка, как та, на которой мы приехали сюда, и хорошие кони.

Молодой дворянин кивнул и повернулся к Хосе:

– Поедешь с ними и проследишь, чтобы они благополучно сели на корабль. Я сделаю им охранную грамоту, чтобы их не задерживали на границах.

– Зачем вам это, сеньор?!

– Затем, что в наше время редко можно встретить настоящую храбрость, а тем более – бескорыстие.

Мануэль поднялся с места.

– Я должен сообщить о случившемся Паоле.

Хелки немедля пронзила его взглядом.

– Нет! С ней нас не выпустят из страны!

– Оставаясь в неведении, она будет страдать!

– Судьба приготовила испытания для каждого из нас. Твоей дочери придется справиться со своей долей. Пока пусть живет в доме «серого человека».

– Ты предлагаешь оставить ее в лапах этого чудовища?!

– С ним она в безопасности, с ее головы не упадет ни один волос, и ты это знаешь.

– Хорошо. Я сообщу ей после того, как ваш корабль отчалит от берега.

– Ты поедешь с нами.

– Я?! С какой стати?

Обычно бесстрастная индианка оскалила зубы.

– Потому что ты мне должен, испанец! Должен мне и моему сыну!

Мануэль знал, что это правда. И не только потому, что Ниол вызволил его из тюрьмы. Он был должен им с тех пор, как оставил их одних в бушующем море.

– Видите, как она мной помыкает! – бросил он Энрике, который молчал, предпочитая не вмешиваться.

– Если ты уедешь, твоя жизнь изменится к лучшему, – добавила Хелки. – Боги сумеют вернуть тебе хотя бы часть того, что ты потерял. До сего времени ты не давал им возможности это сделать. – Потом она обратилась к Энрике: – Ты тоже поклянешься в том, что ничего не скажешь Паоле.

– Сеньор, вы не должны позволять дикарке так разговаривать с вами! – попытался вмешаться Хосе.

Мануэль криво усмехнулся.

– Моя дочь говорила, что эта женщина была дочерью вождя… Так или иначе, сеньор, она не признает ни границ, ни сословий.

Энрике поднялся и прошел в соседнюю комнату.

Испещренная ранами и следами жестоких ударов грудь Ниола едва заметно вздымалась в такт частому, затрудненному дыханию. Покрытое ссадинами и глубокими царапинами лицо было землистого цвета, черные волосы побурели от засохшей крови. Лекарь обтер лоб и виски раненого мокрой тряпкой и окунул ее в таз. Вода окрасилась кровью, на подушке расплылись красные пятна.

– Я сделал все, что мог, сеньор, – сказал врач. – Возможно, он протянет еще несколько дней, но едва ли придет в себя. Если вы намерены пригласить священника, поспешите.

– Я способна поддержать в нем жизнь до тех пор, пока мы не пересечем океан, но излечить его мне не по силам, – промолвила Хелки, не обращая никакого внимания ни на слова врача, ни на него самого.

– За океан?! – переспросил тот. – Боюсь, вы привезете туда только тело.


– Ты всерьез решила, что он тебя примет?! – с горечью воскликнула Кончита. – Тогда лучше сразу отправиться в Алькасар, во дворец короля!

– Я не надеялась, что он отнесется ко мне как к возлюбленной. Мне казалось, что, если он меня вспомнит, я смогу попросить у него защиты. Теперь я думаю, что снова ошиблась, – грустно ответила Мария.

Цыганка рассмеялась.

– Эти благородные не способны на хорошие поступки, они могут только сеять страх! Они кичатся своей чистой кровью, не понимая того, что их сердца вылеплены из грязи! К сожалению, судьба жестока и не может предостеречь от ненужных мечтаний.

Больше двух часов девушки брели по бесплодной местности, останавливаясь лишь для того, чтобы вытащить острые колючки, вонзавшиеся в босые ноги. Им удалось оторваться от погони, после чего они свернули с дороги и спешились, дабы ненароком не привлечь к себе внимания. Равнина была залита ярким полуденным солнцем, стояла нестерпимая удушливая жара, над землей поднималось облако густой, горячей пыли, кругом не было ни колодца, ни единого дома; беглянки пошатывались от головокружения, усталости и жажды.

Кончита вела Мечту в поводу. Девушка не могла не видеть, какая это прекрасная, породистая, воистину безупречная лошадь. Где Николас мог ее взять? Она боялась, что теперь их могут задержать именно из-за кобылы, между тем, кроме нее, у них ничего не было. Ничего и никого.

– Давай выйдем на дорогу и поедем верхом, – не выдержав, произнесла цыганка. – Возможно, нам удастся догнать балаган. Обычно они останавливаются в каждом городе и каждой деревне на несколько дней.

– Ты знаешь, куда они поехали? – спросила Мария.

– Я приблизительно представляю их путь.

Кончита держалась натянуто, временами даже злобно, и Марии была известна причина. Если б не она, цыганка ускакала бы на белой лошади со своим возлюбленным, который оказался настолько храбрым, что не побоялся прийти к ней на выручку, не побоялся в стране, где люди страшатся инквизиции больше, чем ада.

– Ты не виновата, – сдержанно произнесла Кончита, когда Мария заговорила об этом. – Здесь только моя вина. Я проклинала его, хотя он был честен со мной. А теперь мне кажется, лучше бы я сгорела на костре, лишь бы он остался жив! Да, я уцелела, но отныне мне суждено не лететь вперед, а тащиться в пыли, волоча за собой оторванные крылья!

Дальнейший путь проходил в молчании. Девушки вновь выбрались на дорогу и положились на волю судьбы и Мечты. Мимо несколько раз проезжали экипажи, но никто не делал попытки остановить беглянок, за исключением одной кареты, которая обогнала их и, резко развернувшись, преградила им путь. Дверца распахнулась, и на дорогу выскочил человек.

– Кажется, это ваша кобыла, сеньор!

Он подбежал к Мечте и схватил ее за повод. Уставшая бороться с чем бы то ни было, Кончита сползла с седла и села прямо на дорогу. Мария последовала за ней, а когда увидела второго мужчину, появившегося следом за первым, застыла как вкопанная.

Девушка чувствовала, как в ее душу медленно вливаются ручейки света, наполняют ее, постепенно соединяются в реку. Когда мужчина ее девичьих грез, тот, мысли о ком согревали ее в самую лютую стужу, подошел к ней, взял ее лицо в руки, заглянул в глаза и произнес: «Мария?», она ощутила, как внутри плещется огромное, сияющее золотом море, и – потеряла сознание.

Она сполна испытала на себе, что значит видеть во сне ад, а потом проснуться в волшебной сказке. Беда заключалась в том, что Мария больше в нее не верила.

В те дни, когда она еще звалась Мариам, а ее родные были живы, отец говорил ей о том, что представители их народа привыкли окружать себя такими цветами, изделиями и формами, которые напоминали бы им о рае, в который они когда-нибудь попадут. К несчастью, девушка видела гибель этого рая, видела расколотые вазы, изорванные и окровавленные шелка, сожженные и попранные святыни.

Потому, очнувшись в обстановке благородной, приглушенной роскоши, она могла подумать только том, что уже умерла.

– Ты долго спала, – сказал Энрике, который сидел рядом с ней на необъятной, как море, кровати. В его взгляде, голосе, прикосновении руки была легкая, как облако, нежность.

Внезапно Марии почудилось, будто этот миг – всего лишь продолжение того момента, когда они разговаривали в палатке военного лагеря на окраине Галеры, а того жуткого временного промежутка, который был подобен огромному выжженному полю, просто не существует.

И все же он был в ее жизни, сохранился в ее душе и сердце, и она не могла о нем забыть.

– Где я?

– В моем доме. Ты в безопасности. Все кошмары позади.

– А Кончита?

– Она тоже здесь, и с ней все в порядке.

– Я… я не знаю, как вас называть, – прошептала девушка.

– Энрике. Меня зовут Энрике, если ты еще не забыла, – сказал он и с надеждой спросил: – Ты искала меня?

– Да. Меня вело отчаяние.

– Не… любовь?

Она сжалась в комок.

– Не знаю. Я ни на что не имею права. Я вне закона.

– Мне все равно. Я тебя ждал. Прости, что не бросился на поиски. – Он вложил в эту фразу все, что мучило и терзало его сердце.

– Неужели вы меня помнили?

– Я помнил девушку из восточной сказки и знал, что никогда не забуду. Я сохранил розовый платок с золотыми монетками, который ты оставила после себя. Он согревал мое сердце в пустые ночи, когда я спал в холодной постели. Жизнь коварна и изменчива, все в ней неустойчиво и хрупко. Истинна только любовь, и я намерен ее сохранить.

Когда Энрике наклонился, чтобы поцеловать девушку, Мария отпрянула. Она вспомнила всех тех, кто впивался в ее губы голодными и… холодными поцелуями.

– Сказка давно закончилась. Я должна рассказать вам правду.

Он молча слушал, глядя в одну точку и продолжая поглаживать девушку по руке. Когда она замолчала, сжал ее пальцы и отрывисто произнес:

– Забудь. Я принял решение. Я брошу все, в чем нет ни счастья, ни правды. Мы уедем в такое место, которое станет напоминать тебе родину. Где мы будем только вдвоем.

– Вы всегда будете помнить другое.

– Только свою вину, – сказал Энрике и неожиданно улыбнулся: – Сыграем в шахматы? Условия прежние: исполняется желание того, кто выиграет.