Когда подошвы несчастного коснулись земли, он не поверил в это. Гнев куда-то исчез, но теперь ему не было страшно.

Прошло несколько минут, прежде чем к Мануэлю вернулся дар речи. Пережитое истощило и без того скудные силы. Незнакомец терпеливо ждал, пока он придет в себя.

– Куда мы пойдем? – наконец прошептал бывший узник.

Смотревший на него человек произнес одно короткое теплое слово:

– Домой.

Он протянул Мануэлю длинный монашеский плащ. Тот натянул на голову капюшон и завернулся в плотную ткань.

Пока они шли по темным улицам Мадрида, дождь прекратился, лишь под ногами хлюпала жидкая грязь.

Ночные звуки казались Мануэлю знакомыми, но они многократно усиливались, тревожили и пугали. Стук человеческих шагов звучал, как удар молота по наковальне, далекие крики вонзались в мозг, будто острый нож, ветер зазывал, как не знающее покоя привидение. Бедняга давно отвык от всего этого, забыл, какой должна быть обычная жизнь.

Спутник Мануэля привел его в квартал Лавапьес, где прежде гордый идальго ни за что не согласился бы жить, ибо тот был застроен тесными многоквартирными домами, населенными отчаявшимися, ожесточившимися людьми. То был порог, отделявший многих несчастных от окончательного и безвозвратного падения. Здесь был общий двор с фонтаном, куда жильцы ходили за водой с глиняными кувшинами, где, выясняя друг с другом отношения, кричали и сквернословили.

Незнакомец отворил дверь крохотной, бедно обставленной квартирки, предложил Мануэлю присесть и принялся растапливать маленькую печку. Это было кстати: оба продрогли, а с их волос и одежды на пол натекла огромная лужа. Впрочем, незнакомца, кажется, не брали ни усталость, ни холод.

Юноша протянул Мануэлю сухую одежду, и тот с отвращением стянул арестантские лохмотья. Желая как-то начать разговор, он произнес первое, что пришло на ум:

– Ты тоже… из конкистадоров?

Незнакомец повернулся, и мужчина наконец разглядел жесткие и прямые черные волосы, высокие скулы, миндалевидные глаза и бронзовый оттенок кожи.

– Нет, я скорее их жертва.

– Тогда… прости. И… спасибо.

– Не благодарите. Я сделал это ради Паолы.

– Где она?

– Вы увидите ее завтра. А сейчас отдыхайте.

– Как скажешь, – покорно произнес недавний узник.

Его застывшее, помертвелое лицо обрамляли неряшливые длинные пряди, в которых мелькала седина. Оно напоминало лицо покойника или безумца. Из-за густой и длинной бороды Мануэля почти невозможно было узнать. Он показался юноше стариком.

– Во что я превратился? – уныло пробормотал мужчина, вытягивая вперед дрожащие костлявые руки. – Я на свободе, но моя жизнь кончена.

– Не говорите глупостей, сеньор Мануэль, вы придете в себя – это всего лишь вопрос времени. Вам даже нет сорока, у вас еще все впереди.

– А сколько тебе?

– Девятнадцать, – ответил юноша и, заметив на лбу мужчины багровую ссадину, добавил: – Простите, что я вас ударил. Я боялся, что вы не справитесь, а мне… мне не хотелось умирать из-за вас!

– Скажи, кто же ты такой? – с любопытством спросил Мануэль.

– Меня зовут Николас, именно вы меня так назвали, хотя мое первое и настоящее имя – Ниол.

– Ты тот самый мальчишка с корабля?!

– Да. Рад, что вы меня помните.

– Как и твою мать. Она жива?

– Жива.

– Откуда ты знаешь Паолу?

– Не все сразу, сеньор Мануэль. – Юноша улыбнулся. – Сейчас вам лучше отдохнуть – перед настоящим возвращением в мир.

Он расправил постель. Мануэль не стал возражать, он лег и прошептал:

– Ты уйдешь?

– Нет, я останусь с вами.

Когда Мануэль засыпáл, ему почудилось, будто из него вырвали что-то, глубоко укоренившееся в душе и теле. Он становился другим. Однако должно было пройти еще много времени, прежде чем он смог бы стать самим собой.

Глава VI

Несколько едущих одна за другой повозок грохотали колесами по пыльной дороге, которая пролегала через безжизненную, бесцветную, сожженную солнцем равнину, где не росли ни деревья, ни даже трава. Вдалеке смутно вырисовывались гребни гор, тонувшие в белоснежных облаках.

На передке головной повозки сидели двое – широкоплечий мужчина средних лет, державший в руках вожжи, и девушка-цыганка.

– Мы снова едем в Мадрид, Кончита. Ты наверняка заколдовала повозки, лошадей, а быть может, и меня! – шутливо сказал мужчина.

– Перестань, Флавио, – строго оборвала она спутника. – Нельзя произносить слово «заколдовала» в стране, где даже камни имеют уши! Лучше вспомни о том, сколько денег мы заработали в столице, – не то что в других городах!

Мужчина добродушно фыркнул.

– Как будто ты едешь в Мадрид за деньгами!

Девушка оправила оборку на длинной цветастой юбке и усмехнулась.

– Конечно нет. Я еду туда за любовью. Жаль только, что этот мужчина не обращает на меня внимания.

– Совсем?

– Он хочет меня, и я вовсе не против, когда меня желают мужчины, потому что тогда они кладут к моим ногам свои кошельки. Но в данном случае я мечтаю, чтобы он подарил мне свое сердце.

– Надеюсь, подарит, если оно свободно.

– Подозреваю, что нет.

– Другая девушка, разумеется, не цыганка? Наверное, она богатая и знатная, ее кожа бела как снег и нежна как шелк!

– Не смейся надо мной, Флавио! Он не говорил мне о другой, просто я видела, что он страдает, – так можно страдать только от неразделенной любви. К сожалению, этот человек из тех, кто не станет задумываться о том, чего он достоин, а чего – нет.

– Полагаю, будь он иным, ты бы его не выбрала.

Они замолчали. Девушка грызла травинку, рассеянно глядя на окутанную знойным маревом равнину. Все вокруг замерло, пожираемое беспощадным солнцем. Кончиту начало клонить в сон, и она почти задремала, слегка покачиваясь в такт движению повозки, как вдруг случайно заметила медленно бредущую по обочине девушку, судя по виду, нищенку.

– Останови! – потребовала она у Флавио.

Будучи хозяином балагана, тот сделал протестующий жест.

– Зачем?

– Надо!

Ворча себе под нос, Флавио остановил повозку.

– Эй! – Кончита махнула незнакомке рукой. – Куда ты идешь?

Та повернула к цыганке осунувшееся, усталое лицо и прошептала:

– В Мадрид.

– Садись, подвезем.

– У меня нет денег.

– Неважно. Иди сюда.

– Если мы станем подбирать каждую бродяжку, у моих повозок быстро отвалятся колеса! – пробурчал Флавио.

– Оставь! Я способна понять, когда человеку по-настоящему плохо. Она того и гляди упадет прямо на дороге.

Незнакомка с трудом вскарабкалась на передок. Очевидно, она проделала долгий путь. Ее башмаки почти совсем развалились, а некогда нарядное платье, теперь все в прорехах, было покрыто пылью.

Кончита обратила внимание на восточную внешность девушки и спросила:

– Кто ты такая?

– Если вы узнаете, кто я такая, то, скорее всего, прикажете мне сойти на землю.

– В глазах того Господа, в которого верят испанцы, нет существа презреннее, чем цыганка, – заявила Кончита.

Флавио расхохотался.

– Не богохульствуй, Кончита! Возможно, сеньорита отличается набожностью и преклоняется перед испанской короной!

Глаза незнакомки наполнились слезами, и она прошептала:

– Кто? Я?!

– Флавио шутит, – сказала Кончита, взяв ее за руку. – Наверное, тебе пришлось вынести большие испытания. Как тебя зовут? Откуда ты идешь?

– Мария. Будет лучше ответить, откуда я сбежала.

– Сначала тебе надо отдохнуть. Полезай в фургон и поспи до вечера. Поговорим за ужином. Флавио, останови!

На сей раз тот не стал ругаться. Измученная девушка заползла в повозку, упала на груду тряпок и забылась мертвым сном.

Кончита разбудила ее под вечер, когда фургоны были поставлены кругом, так что образовалась маленькая крепость, в центре которой пылал костер. Пламя весело шипело и потрескивало, а вокруг него расселись странные существа. Здесь были великаны и карлики, а также люди с уродствами, на которые народ взирал с испуганным, но жгучим любопытством. Среди них находились и такие, кто мог глотать огонь, укрощать змей и показывать другие фокусы.

Обитатели балагана оживленно болтали и смеялись, но Мария не слышала того, что они говорят. Девушка смотрела на еду: горячую, жирную баранью похлебку с большим количеством перца, чеснока и шафрана, вяленое мясо, сыр, лепешки и множество фруктов, сорванных в садах, которые встречались по дороге. Флавио разливал вино, хранимое в бурдюках из свиной кожи.

Марии было стыдно есть и пить с такой жадностью, но она ничего не могла с собой поделать. Будь ее воля, она наелась бы впрок, чтобы как можно дольше не голодать.

Кончита сидела рядом с девушкой и подкладывала ей лучшие куски. Когда бедняжка насытилась, цыганка небрежно произнесла:

– Мне ты можешь рассказать все. Я ничего не должна ни Богу, ни инквизиции, ни королю и никого не боюсь, потому что слишком хорошо знаю людей.

– Я тоже думала, что знаю их, – сказала Мария. – Мне казалось, что дворянин – это дворянин, монах – это монах, вор – это вор, а разбойник – это разбойник. Однако, случалось, благородные господа гнали меня прочь, служители Церкви проявляли греховную страсть, тогда как воры делились последним, а разбойники вставали на мою защиту.

– Если б все было так просто! – подхватила Кончита.

Она не мешала Марии, напротив, поддакивала и выражала сочувствие. Цыганка видела, что сердце девушки разрывается от тоски по прошлому, по родине, по своим близким.

Мария говорила о том, каким прекрасным городом была Галера, о чудесных садах, к которым мориски умело и старательно подвели воду, отчего прежде бесплодная местность близ Сьерры преобразилась и расцвела.

– Испанцы нас обманули. Они обещали уважать нашу религию, а сами, словно хищники, начали охотиться на всех, кто отказывался креститься. Мы смирились и приняли христианство, однако и тогда они не оставили нас в покое и принялись рассеивать наш народ по всей Испании, будто песок. Но и на новых местах мы начали обрабатывать землю и заниматься ремеслами. Когда у испанцев опять ничего не вышло, они решили пролить нашу кровь. Они боялись нас, потому что мы были крепки и сильны в нашей стойкости и вере. В результате в жертву был принесен не один человек, а целый народ.