Лора Бекитт - Исповедь послушницы (сборник)

Внутри обтянутой плотной тканью повозки было душно. Повсюду валялись какие-то тряпки, дешевые украшения, посуда. Кончита задернула занавески, схватила глиняный кувшин с водой и принялась жадно пить. Потом протянула сосуд Ниолу и, когда он утолил жажду, сказала:

– Раздевайся. Я хочу увидеть, как ты выглядишь без одежды.

Губы Ниола дрогнули в смущенной улыбке.

– Не бойся, – добавила Кончита. – Если хочешь, я сделаю это первая.

Она без малейшего стыда освободилась от пышных юбок, расстегнула пестрый лиф. Ее грудь была смуглой и крепкой, под мышками и внизу живота буйно вились смоляные волосы. От нее пахло какими-то травами, потом и неутоленным женским желанием.

Юноше стало трудно дышать. Он медленно стянул с себя одежду и замер в нерешительности, между тем как черные глаза Кончиты излучали тепло и ласку.

– Мне нравится, что ты не набрасываешься на женщину, как изголодавшийся хищник, а любуешься ею.

– Просто я еще никогда этим не занимался, – признался Ниол.

– Не беспокойся, я научу тебя, как сделать так, чтобы было хорошо и тебе, и мне, – сказала девушка и, разглядев его со всех сторон, заметила: – Ты еще лучше, чем я думала! Иди ко мне, я заставлю тебя забыть о твоих печалях!

Когда Ниол прикоснулся к ней, ему почудилось, будто он обнимает пламя. Возможно, цыганка и впрямь происходила из рода колдуний; во всяком случае, она легко пробудила в юноше древнее неистовство и заставила его забыть себя от страсти. Занимаясь любовью, Кончита словно боролась с могучей и темной силой, пожиравшей ее тело. То было наслаждение на грани отчаяния, слияние, стирающее границы, которые некто незримый провел между людьми, заставив их биться в сетях от рождения до смерти.

Ниол и Кончита провели вместе несколько часов, вплоть до ее выступления, и вечером окруженная толпой цыганка танцевала только для одного человека. Она кружилась и порхала и, казалось, была готова взлететь. Всякий раз, когда глаза Ниола встречались с огненным взором девушки, по его телу пробегала волнующая дрожь. Он знал, что проведет ночь в ее объятиях и вновь познает, что любовь есть не только слияние душ и сердец, но и соединение тел.

Косое вечернее солнце окрасило площадь в теплый охристый цвет, пронзило воздух золотыми стрелами, сделало облака похожими на нежные лепестки гигантских цветков. Ниол поужинал в шумной, веселой компании друзей Кончиты, а потом они направились к ее повозке.

В эту ночь они утратили ощущение времени, раз за разом поднимаясь на вершины наслаждения, и лишь под утро погрузились в объятия глубокого, но короткого сна.

На рассвете девушка разбудила возлюбленного поцелуем, но, когда юноша потянулся к ней, чтобы вернуть ласку, отстранилась и посмотрела на него пристальным, властным взглядом.

Кончита еще не начала говорить, а Ниол уже догадался, что она скажет.

– Поехали со мной. Наши тебя примут. Мы удивительно подходим друг другу. Я тоже отверженная, но я не страдаю и никогда не стану страдать, если рядом будешь ты.

Ниол лежал с широко открытыми глазами и неподвижно глядел в матерчатый потолок.

Он знал, что его ждет: простые, невзыскательные отношения, буйный трепет страсти, пыль дорог и – свобода. Свобода, в обмен на которую он окончательно потеряет себя. А еще утратит пронизанную безнадежностью и тайной страстью возможность видеться с Паолой.

– Я не могу.

Кончита вздрогнула и оскорбленно поджала губы.

– Ты просто не хочешь.

– Я не могу бросить мать.

– Врешь! Ты надеешься сорвать цветок в чужом саду. Смотри, поранишься о шипы! А я дала бы тебе все и ничего бы не попросила взамен.

Ниол молчал. Он мечтал об искреннем, бескорыстном, но взаимном чувстве и не хотел ее обманывать. В Кончите было что-то, таившее невыразимое очарование для глаз и плоти, но не для души и сердца.

– Ты не забудешь меня? – спросила девушка.

– Никогда. Это я могу тебе обещать.

При расставании цыганка не обняла возлюбленного, сказав, что это плохая примета. Однако, уже забравшись в свою повозку, девушка не выдержала, раздвинула занавески и крикнула:

– Все твои мечты сбудутся! Ты проживешь долгую, интересную жизнь и умрешь глубоким стариком в окружении многочисленных потомков! У тебя будут и богатство, и власть, и любовь!

Ниол усмехнулся. Разумеется, это была шутка. На самом деле ему придется слиться с пошлой, невежественной, грубой, грязной толпой, которая окружала его на улицах Мадрида. Чуткий, гордый, непокорный дух древнего народа покинул его навсегда.

Когда повозки бродячих артистов прогрохотали по мостовой и скрылись в облаке пыли, юноша мысленно послал Кончите прощальный поцелуй и отправился домой.

Он смотрел на изъеденную ржавчиной и оплетенную ползучими растениями решетку сада с таким видом, словно вернулся после долгого странствия.

Ниол вошел в сад и увидел Паолу. Ему показалось, что ее глаза искрятся от счастья. Теперь она нарядно одевалась даже дома, как будто ее кавалер обладал способностью проникать взглядом через расстояние. При виде ее светлой, невинной улыбки на сердце юноши камнем упала печаль, и он нахмурился. Его лицо сделалось мрачным, в нем появилась доселе неведомая угроза.

Паола удивилась происшедшим в нем переменам. Товарища детских игр, мальчика, который рассказывал ей удивительные легенды о духах-покровителях, неутомимого выдумщика, сочинявшего истории, порождающие мистический трепет, верного друга, подарившего ей таинственный амулет, который она до сих пор носила на шее, больше не было.

И все-таки Паола была всем сердцем привязана к нему, а потому искренне произнесла:

– Где ты был? Куда пропал на целые сутки? Я волновалась!

И получила холодный ответ:

– У меня были дела.

– Какие дела?

– Это тебя не касается.

Девушка попыталась улыбнуться.

– С каких это пор у тебя есть от меня секреты, Ниол?

– С тех пор, как они появились у тебя, Паола!

Он сделал решительный шаг вперед, и она посторонилась, чтобы дать ему пройти.

Ниол вошел в кухню и увидел мать, которая как ни в чем не бывало колдовала над своими котлами. Почему она была не в силах приготовить зелье, убивающее врагов или исцеляющее душу?!

Юноша сел на табурет, и Хелки спокойно спросила, помешивая большой ложкой вкусно пахнувшее варево:

– Хочешь есть?

– Нет, – ответил он и замер, уставившись в пол.

– Где ты был?

– Работал.

– Это была тяжелая работа?

Ниол чуть заметно усмехнулся и ответил:

– Не очень. – Потом вдруг спросил, подняв глаза на мать: – Что такое любовь?

– Любовь? – медленно повторила женщина. – Это огонь, который питает сам себя. Это жизнь, это счастье, это путь Белой Лошади.

– Которая умерла? – не удержался от иронии юноша.

Хелки промолчала, и тогда ее сын спросил:

– Ты любила?

Лицо индианки сделалось непривычно одухотворенным, задумчивым.

– Когда-то твой дед, великий Ахига, сказал: «Бледнолицые хотят изменить мир. Но мир не меняется, меняется только человек. Мир изменится и погибнет только тогда, когда на земле исчезнет последний смертный, способный любить».

– Я никогда не спрашивал тебя об этом, но теперь спрошу: кто мой отец? Как это могло произойти? Вероятно, не по доброй воле?!

Хелки вложила в свой короткий ответ все невысказанные печали и горькие думы о нелегких испытаниях.

– Нет.

А потом рассказала правду.

Ниол оставался спокойным. Не сдвинувшись с места, он произнес совсем не то, что ожидала услышать женщина:

– Значит, они мне должны еще больше, чем я думал.

– Кто? – спросила Хелки.

– Бледнолицые. Я сделаю все, чтобы вернуть то, что они у меня отобрали.

Все эти годы Мануэль Фернандес задавал себе вопрос: где тот предел, за которым дальнейшее погружение во тьму неверия, отчаяния и тоски превращается в похороны души?

Он был заточен в мрачной бездне, он не видел света и изо всех сил старался не позабыть то, что существовало вне тюремных стен. Иногда внешний мир казался узнику раем, иногда мечтой или сном. Одно оставалось бесспорным: реальность была здесь, в этих застенках.

Изредка Мануэля выводили на прогулку в тесный дворик, но общение с такими же озлобленными, покинутыми, несчастными людьми, как он сам, не приносило облегчения. Он каждый год писал прошения королю, и всякий раз они были отклонены. Наконец на десятый год заточения Мануэль отказался молить государя о помиловании. Что толку стучаться в двери комнаты, в которой царит пустота?

Он изнывал от бездействия, его живой ум жаждал свободы. Мануэлю исполнилось тридцать восемь лет. Он знал, что если проживет еще десять, то выйдет из тюрьмы никому не нужным, полупомешанным, опустившимся существом. Мануэля угнетали не условия содержания, не теснота, убогость и скудная пища – его сводила с ума несправедливость того, что происходило с ним изо дня в день.

Несколько раз к узнику приходил священник и беседовал с ним о раскаянии и спасении души. Первое время Мануэль наслаждался своими насмешками и едкой иронией, однако через несколько лет стал терзаться неотступными мыслями о том, что все случившееся с ним есть Божья кара.

Потом настал черед ненависти. Он возненавидел инквизицию, которая вероломно бросила его в застенки, и короля, который не желал разбираться в случившемся.

Если бы Мануэля спросили, о чем или о ком он думает чаще всего, он бы ответил: «О своей дочери».

Энрике Вальдес был красив, остроумен, умен, умел ухаживать, его окружал ореол изысканности и благородства. Паола была очарована молодым человеком, польщена тем, что он выбрал именно ее и уделял ей так много внимания. Девушка смущенно отказывалась от посещения торговых мест и театров, предпочитая гулять по улочкам Мадрида. Энрике, как настоящий кавалер, шел навстречу всем ее желаниям: он боялся спугнуть это легкое, воздушное, наивное существо, удивительное в своей восторженности и беззащитности.