В улыбке Ниола появилось почти неуловимое, а потому необидное чувство превосходства.

– Ты всегда была и будешь самой красивой. Одежда тут ни при чем.

Лицо девушки залила краска удовольствия и легкого смущения.

– Помнишь, ты обещал мне перемены?

Взгляд Ниола сделался мрачным.

– Да. А мне обещала мать. Но теперь она об этом не говорит.

– Почему?

– Не знаю. Иногда мне кажется, что, как это ни страшно, она просто привыкла.

– А ты?

– Я умею мечтать. Однако нельзя жить одними мечтами. Ты первая из нас доказала, что они должны исполняться.

Паола вспомнила о записке и почувствовала себя предательницей. И все же что-то подсказывало ей, что в данном случае Ниол никогда ее не поймет. Он привык к тому, что они были вместе с самого детства, играли, мечтали и делились своими желаниями. Наверное, он считает ее неотъемлемой частью своей жизни, частью себя. Однако она никому не принадлежит, даже Армандо, хотя он, конечно, думает иначе.

– Разве Химене плохо в этом доме? – испытывая неловкость, произнесла девушка.

– Наверное, нет, но она не из тех, кто способен до конца жизни запереть себя в кухне!

После разговора Ниол вернулся к себе. Теперь он занимал отдельную крохотную комнату без окон, почти такую же, в какой некогда обитал вместе с матерью. Юноша опустился на узкое ложе и задумался. До недавнего времени Ниол наивно полагал, что Паола и он равны, но теперь понял свою ошибку. Она – красавица, дочь дворянина, а он… он никто.

Юноша давно знал, что его удел в этом мире – грубая физическая работа, но относился к этому спокойно. Будучи незаконнорожденным, да к тому же наполовину белым, что закрывало для него пути обучения какому-либо ремеслу, Ниол перебивался случайными заработками и выполнял такую работу, какой зачастую брезговали другие: таскал тяжести, разгребал грязь. Однако ему платили намного меньше, чем белым.

И все-таки, если прежде в него могли кинуть камнем или бросить вслед обидное слово, то теперь сочетание ловкости и силы со злобой и дикостью, которые порой угадывались в глубине его зрачков, отбивали всякое желание переходить ему дорогу.

Часть денег, которые ему удавалось заработать, Ниол старался откладывать. Он хотел уехать из Мадрида, из Испании, из Европы – и не один. С Хелки. А еще – с Паолой. Юноша мечтал вернуться туда, где его кровь могла быть признана благородной, а его поступки заслуживали бы уважения.

Он не знал, как сказать девушке о своих планах и чувствах, и полагал, что рано или поздно она сама обо всем догадается. Теперь Ниол понял, что едва ли дождется того, чтобы его мечта осуществилась.

С некоторых пор, пока Армандо не было дома, Паола часто уходила гулять, но никогда не звала юношу с собой. По-видимому, она стыдилась его общества. Ниол прошел в кухню, взял до блеска начищенное медное блюдо и попытался разглядеть свое отражение. Вероятно, он был некрасив, а еще – навсегда заклеймен позором незаконного рождения и присутствия индейской крови. То, чем мать призывала гордиться, было его проклятием. В самом деле, что привлекательного могла найти в его лице белая девушка?!

Хелки неслышно переступила порог кухни и замерла, уставившись на сына. Она и не заметила, когда ее Ниол повзрослел. Он был красивее Токелы, всех других мужчин, которых ей когда-либо доводилось встречать в жизни. В нем чувствовались порода, древняя могучая кровь, его облик был пронизан гармонией и чистотой. Какое удивительное сложение, какая красивая кожа, какие благородные черты лица!

Заметив мать, Ниол положил блюдо на место и неожиданно спросил:

– Почему ты больше не говоришь мне о Белой Лошади?

– Потому что ты уже не ребенок.

– Значит, ее не существует?

Лоб Хелки прорезали морщины, она судорожно сцепила руки и промолвила:

– Белая Лошадь умерла. Ее убили испанцы. Будущее принадлежит им. У нас его нет.

Ниол был так потрясен словами матери, что отшатнулся от нее, как от прокаженной, и не нашелся что ответить. Юноша пытался понять, что с ней стряслось. Судя по всему, годы не прошли для нее даром. Горечь вынужденного изгнания, необходимость приспосабливаться к чужому языку и обычаям опустошили ее душу и убили волю.

Вернувшись домой, Армандо отказался от ужина и заперся в кабинете. Инквизитора терзали тревожные мысли. Его любовь не знала ни возраста, ни времени, ни истинной страсти, потому что женщина, которую он любил, давно умерла. Однако он сумел найти утешение и много лет кропотливо создавал и выстраивал жизнь, которую принимал за счастье. Днем он слышал вопли и стоны и сражался с невидимым врагом. Дома его ждали мир и покой. Улыбка Паолы, ее трепетная утонченность и робкая привязанность. В этой второй, закулисной жизни не было никого, кроме них двоих. Химена и Николас, два странных существа, не мешали Армандо, потому что тоже жили в собственном мире.

Теперь это счастье грозило развалиться на части, растаять в воздухе, словно туман, ибо в жизни Паолы со дня на день мог появиться мужчина.

По вечерам инквизитор имел обыкновение приглашать дочь в кабинет и беседовать с ней, читать вслух отрывки из книг. Сегодня Армандо изменил своей привычке и позвал к себе Николаса.

Когда юноша предстал перед ним, Армандо невольно удивился. Кто бы мог подумать, что из мальчика-полукровки получится нечто, столь притягательное и необычное. Какое лицо! Словно созданное причудливой игрой света и тени и вместе с тем идеально вылепленное, а сложение безупречное, как у бессловесных созданий дикой природы.

– У меня к тебе поручение, Николас. Я не хочу доверять это дело посторонним людям и прошу тебя сохранить наш разговор в тайне.

Юноша молчал, и в его молчании таилась неприязнь. Армандо поморщился. Он знал, что парень себе на уме и способен ни с того ни с сего проявить норов.

– Это касается Паолы, – терпеливо продолжил он. – В последнее время она часто уходит из дома. Моя дочь совершенно не знает жизни, и я за нее волнуюсь. Если бы ты сумел проследить за ней, узнать, куда она ходит и с кем встречается, я бы тебе хорошо заплатил.

Инквизитор не очень-то надеялся на успех, однако Николас промолвил:

– Не надо денег, сеньор Армандо. Я выполню ваше поручение.

При этом его взгляд был таким неистовым и ярким, что, казалось, мог обжечь на расстоянии.

Инквизитор невольно задумался над судьбой юноши. Хотя и индейцы, и полукровки считались подданными испанской короны, мало кто принимал их за полноценных людей, потому и сами метисы нередко стыдились своего происхождения и вырастали озлобленными, недовольными своей участью людьми.

Когда юноша ушел, Армандо раскрыл дневник, которому доверял самые страшные и самые прекрасные моменты своей жизни, и сделал несколько записей. Все его нынешние слова и мысли были пронизаны страхом потерять Паолу.

Этот страх был связан не только с тем, что она с минуты на минуту могла влюбиться и попытаться упорхнуть из невидимой клетки, которую он сумел соорудить для нее за прошедшие годы. Паола была способна задуматься над тем, кто он, собственно, такой и какую роль сыграл как в ее судьбе, так и в судьбе ее близких.

Армандо никого не убивал своими руками: ни ее мать, ни ее отца. Церковь не имела права приговаривать к смерти, она умывала руки и передавала обвиняемых светской власти, которую молила о милосердии и снисхождении к несчастным. Это «милосердие» всегда означало смерть.

Когда Армандо подумал об этом, его глаза вспыхнули, как у Ниола, только этот огонь был подобен адскому пламени.

Глава VII

Площадь Пуэрта-дель-Соль по праву считалась сердцем Мадрида – новой столицы королевства. Здесь витал дух легкомыслия, праздности и веселья. Обрывки разговоров смешивались с выкриками возниц и ржанием лошадей; многочисленные торговцы предлагали разнообразные товары; кабальеро беседовали между собой, одновременно любуясь походкой дам, игрой их взглядов, движениями рук, державших пышные веера. Порой в пестрой толпе мелькала зловещая фигура служителя инквизиции, и тогда в жаркий воздух словно врывалась холодная струя, разговоры стихали, а дневной свет, казалось, тускнел, будто на солнце ложилась мрачная тень.

Паола растерянно стояла посреди площади, чувствуя, что ее сейчас закружит бурный водоворот. Двум наблюдавшим за ней мужчинам она казалась такой легкой и хрупкой, как будто вот-вот могла растаять в воздухе.

В следующий миг один из них сделал шаг навстречу девушке; его взор был полон восторга и нежности. Другой остался стоять на месте, охваченный противоречивыми чувствами: гневом и бессилием, жгучей ревностью и леденящей болью.

Заметив идущего к ней мужчину, Паола сразу поняла, что это он, Энрике Вальдес, молодой дворянин, который пригласил ее на свидание.

Его черный наряд был вышит золотом, плащ драпирован красивыми складками. Согласно новой моде он носил не берет, а шляпу с узкими полями и богато украшенной тульей. В руках мужчина держал бархатные перчатки, и при нем была шпага. Его красивое лицо выглядело благородным.

Взгляд Паолы помутился от волнения, взгляд следящего за ней Ниола – тоже. В этот миг площадь Пуэрта-дель-Соль стала для первой местом, где сбываются мечты, для второго – местом крушения надежд.

Подойдя к девушке, Энрике Вальдес отвесил галантный поклон и сказал:

– Приветствую вас, сеньорита! Вы не представляете, как я рад, что вы согласились встретиться со мной. Я много дней созерцал вашу красоту и теперь буду счастлив узнать ваше имя.

Смутившись, девушка залилась краской и тихо ответила:

– Паола Альманса.

В свою очередь Энрике еще раз назвал себя и предложил Паоле прогуляться. Она кивнула, и они пошли по озаренной солнцем площади.

Молодой человек исподволь задавал девушке вопросы, на которые она отвечала искренне и простодушно. Через несколько минут Энрике уже знал, что Паола – сирота и живет с дядей, довольно странным человеком, что его любовь к ней граничит с одержимостью и что ему нравится, когда она называет его отцом. А еще с ними живет странная служанка из какого-то индейского племени, неведомо как очутившаяся в Мадриде.