– И почему, чтобы забрать Эмбер, надо было вот так одеваться?

Я вздрагиваю, как будто меня ударили.

– Потому что меня судят по прошлому, которого я даже не понимаю. – Я отворачиваюсь от него и, пошатываясь, спускаюсь по ступенькам. Он идет за мной. Несмотря на бурлящие в душе эмоции, я остро сознаю, что Крис больше не дотрагивается до меня, а мне так сильно этого хочется, хотя, учитывая окружающую обстановку, я не вправе испытывать это желание. Но, с другой стороны, этим вечером я только и знаю, что совершаю глупости, как при помощи текилы, так и без нее.

Мы останавливаемся у гардероба, и я пытаюсь достать из голенища билет, но, кажется, руки меня не слушаются.

– Не могу справиться, – беспомощно бормочу я, злясь на себя за то, что так много пила. Я ненавижу себя такой, но что толку?

Крис садится на корточки и расстегивает мой сапог. Я вспоминаю его в этой позе в иных обстоятельствах, и меня бросает в жар. Он поднимает глаза, держа билет, и я вижу в его лице смесь гнева и желания. Он думает о том же, что и я, и рад этому не больше меня. Он зол на меня, и я не знаю, хорошо это или плохо. Полагаю, зависит от того, почему, и что это место на самом деле для него значит.

Он встает и вручает гардеробщице билет, а она отдает ему мои вещи. Крис вешает мне сумочку на плечо, и мне неприятно, что он считает меня слишком пьяной и беспомощной. Неприятно, что так оно, наверное, и есть. Я не встречаюсь с ним глазами, не могу. Жду, и когда он отступает, несусь, не останавливаясь, к двери. Выскакиваю на улицу и вдыхаю холодный воздух, пытаясь прояснить голову. Хочется как можно быстрее уйти отсюда. Я бы побежала, да боюсь, что упаду.

– Сара, – окликает меня Крис, потом хватает за руку и разворачивает к себе.

Я взрываюсь.

– Ты этого хочешь от меня, да, Крис? Потому что это не я. Я не могу и не буду участвовать в том, что видела там. Не буду.

– А что-нибудь там сказало тебе, что я в этом участвую?

– Нет. Но Изабель как-то связана с этим заведением, а ты связан с ней, и с Эмбер, и с Тристаном. И, – голос мой срывается, – я не представляла, что Эва может оказаться убийцей и что Элла вот так возьмет и вычеркнет меня из своей жизни. Я думала, что знаю ее. Думала, что через тебя знаю себя. А если я не знаю тебя… то и не знаю, кто я.

Он привлекает меня к себе, прижимает своим крепким, теплым телом.

– Ты знаешь меня, Сара. А я знаю тебя. И это место не имеет к нам никакого отношения.

– Мне хочется в это верить, но выходит, что ты не слишком-то хорошо знаешь меня, если не веришь, что я справлюсь с тем, что ты мне расскажешь. Ты все тянешь, все откладываешь. Ты так боишься этого, а сам удивляешься, как я могу думать, что этот притон и есть твой секрет. Если ты знаешь меня, что еще, по-твоему, могло заставить меня так реагировать?

– Ничего.

Он смотрит на меня, взгляд жесткий, челюсть напряжена.

– Я расскажу тебе. В машине. – Он берет меня за руку и ведет дальше.

Я потрясена. Он, наконец, расскажет мне?

И вдруг я начинаю сомневаться, стоило ли мне давить на него. Он сказал, на следующей неделе. Сказал, что это для него важно. Зачем я настаивала? Зачем пришла в это проклятое место? Зачем? Зачем? Зачем?

Крис поворачивает влево и, остановившись, открывает заднюю дверцу незнакомой машины.

– А где твой автомобиль?

– У музея есть автомобильная служба. Так было быстрее, чем забирать мою машину из гаража.

Он так спешил забрать меня, так расстроен, что я приехала сюда. Я шагаю к двери и спотыкаюсь, и вновь сильные руки Криса подхватывают меня. Перед глазами все кружится, и я крепко зажмуриваюсь. Черт бы побрал эту текилу! Черт бы побрал плохие решения!

С помощью Криса я усаживаюсь в машину. Он забирается следом, говорит что-то водителю по-французски, и тот выходит из салона.

Мы остаемся одни. И молчим. Сидим в темноте, каждый у своей дверцы, и расстояние между нами кажется милями.

Крис, наконец, поворачивается ко мне и говорит:

– Даже когда я был моложе, во времена экспериментирования, меня никогда не тянуло в подобные места, Сара. Эмбер знает это. Она пыталась досадить мне через тебя.

Я разворачиваюсь к нему, не обращая внимания на протесты головы и желудка.

– Тогда почему ты не порвешь с ней? Она нехороший человек, Крис. Она сегодня врала и интриговала, чтобы заманить меня сюда. Эмбер разлучит нас, если ты позволишь ей, и я знаю, что ты это понимаешь, однако продолжаешь водить с ней дружбу. И если ты думаешь, это не повлияло на то, как я реагировала на все, что произошло сегодня, начиная от того, что я искренне сострадала ей и хотела помочь, и заканчивая выслушиванием ее вранья, то ты ошибаешься.

Крис отводит глаза, опирается локтями о колени и опускает голову. Пальцы зарываются в волосы и остаются нам, как будто он пытается облегчить напряжение. Ему трудно заставить себя сказать то, что он должен сказать, и я, затаив дыхание, жду.

Потерев лицо, он выпрямляется, продолжая смотреть прямо перед собой, и с усилием произносит тихим, осипшим от волнения голосом:

– На следующей неделе… – поколебавшись, продолжает, – на следующей неделе годовщина маминой смерти.

Я чувствую себя проткнутым шариком, из которого медленно выходит воздух. В голове звучат его слова: «Всему свое время и свое место. Скоро ты поймешь, что я имею в виду, обещаю. Я прошу тебя довериться мне». Я не должна была на него давить. Мне надо было подождать.

Крис поворачивается лицом ко мне.

– Десять лет назад, в годовщину ее смерти, я повел Эмбер и ее родителей пообедать. Мы шли к машине, когда на нас напали двое вооруженных людей в лыжных масках.

– Ох, – выдыхаю я. – Нет, только не это.

– Я вырвал пистолет у одного из нападавших, и он убежал, но второй… – Он на несколько долгих минут устремляет взгляд вверх, прежде чем его взгляд вновь встречается с моим. – Я увидел его глаза и понял, что он собирается нажать на спусковой крючок своего оружия. Я застрелил его, но он все же успел выстрелить в родителей Эмбер. Он умер, но и они тоже. – Губы его сжимаются. – Убийца оказался шестнадцатилетним подростком.

Я прижимаю ладонь к животу. Кажется, меня сейчас стошнит.

– Крис, я…

– Я не виню себя за то, что убил его, Сара. Я видел его глаза. Видел, какой он безжалостный. Меня гнетет то, что я не застрелил его раньше, чем он убил их.

Я обвиваю его руками за шею еще до того, как он заканчивает, и слезы текут у меня по щекам.

– Мне так жаль, что я заставила тебя вновь пережить все это. Прости, Крис!

Он целует меня.

– Не надо. Не говори ничего, это мне жаль. Я должен был просто рассказать тебе. Должен был…

Я закрываю ему рот поцелуем, чувствуя соленый вкус своих слез на наших губах, и глажу его по лицу, по волосам. Мы прислоняемся друг к другу лбами, и я прижимаю ладонь к его щеке.

– Я люблю тебя. Я так сильно люблю тебя. Как ты мог подумать, что я буду осуждать тебя за это?

– Я убил шестнадцатилетнего и не испытываю вины, Сара.

Я немножко отстраняюсь, чтобы взглянуть на него.

– Ты положил это в ящик, Крис, и он заперт. И это единственно правильное, что ты мог сделать. Таким способом твое сознание защищается от того, что ты не можешь контролировать. Ты спас жизнь Эмбер и свою. Ты герой. Ты сам не знаешь, какой ты герой. Но я знаю. Знаю за нас обоих.

Мне приходится сглотнуть подкатившую к горлу тошноту.

– Мне ужасно жаль, что я пила сегодня, ведь я обещала тебе больше не делать этого. И мне жаль, что из-за этого я плохо соображаю и не могу придумать, что сказать. Как исправить все то, что я сегодня натворила?

Он берет мое лицо в ладони и заглядывает мне в глаза.

– Ничего страшного ты не сделала. Ты пыталась помочь Эмбер, а она плела свои интриги. Я сам допустил это, потому что слишком долго молчал.

– Нет, я наделала сегодня много глупостей, Крис, но хуже всего, что я не дождалась следующей недели, как ты просил. Теперь я знаю, что тайны тут ни при чем. Для тебя важно было выбрать самому, как, когда и где рассказать мне. Не знаю, как мне искупить мою вину. Не знаю даже, смогу ли я.

– Скажи, что ты сможешь жить с тем, с чем я порой не могу. Скажи, что знаешь меня и что больше не будешь сомневаться во мне.

– Я не могу жить без тебя, Крис, и больше никаких сомнений. Никогда.

Он долго вглядывается мне в глаза, потом откидывается на сиденье и привлекает меня к себе. Я кладу голову ему на грудь и слушаю, как бьется его сердце. Чувствую, что он хочет сказать что-то еще, но на этот раз жду, когда он будет готов.

– Я никогда не любил Эмбер, – тихо продолжает он после долгой паузы. – Я знал, что у нас с ней нет будущего, но после того несчастья не мог оставить ее, хотя она презирала меня, и я запутался в ее презрении и своем чувстве вины. Вот тогда-то я и ударился в крайности, и именно тогда на сцене появилась Изабель. Я хотел боли, и Изабель давала ее мне.

Я отклоняюсь назад, чтобы посмотреть на него.

– И при этом ты был с Эмбер?

– Никакого секса. Только боль. И Эмбер знала. Еще она возмущалась, что я не доверяю ей держать хлыст. Она ненавидела меня. Вряд ли кому-то захочется принимать наказание от человека, который его ненавидит.

– Она любит тебя.

– Вот уж не думаю. Она так запуталась, что и сама себя уже не понимает. А Тристан любит ее до безумия.

– Он избивает ее хлыстом. Это не любовь.

– Это Изабель избивает ее. Тристан отказывается делать это.

– Изабель?

– Именно. Когда я стал видеться с ней, Эмбер решила убегать от реальности тем же способом.