— Я знаю, что ты не такой уж и мудак, каким хочешь казаться окружающим, — говорит она после долгой паузы. Я открываю холодильник, находящийся рядом, достаю вторую бутылку пива и протягиваю ей. Она улыбается в знак благодарности, и я ей киваю.

— С чего ты взяла, что я хочу, чтобы люди видели во мне мудака?

Она пожимает плечами, делая глоток пива.

— Я не знаю. Так легче, наверное. Ты отвергаешь людей, прежде чем у них появляется шанс отвергнуть тебя.

— Пфф, — фыркаю я. — Я не знал, что ты интересуешься психологией. Похоже, будто я упустил что-то в своем исследовании.

Элли трясет головой перед тем, как откинуться на лежак.

— Ничего общего с психологией. Все приходит с опытом.

Мы сидим несколько минут в приятной тишине, наслаждаясь поздним летним бризом. Сегодня звезды сияют ярче, открывая взору очертания и узоры этого гигантского полуночного синего полотна. Даже луна кажется больше и ближе, чем прежде.

— Так скажи мне, Элли. Что привело тебя сюда?

Она поворачивает свою голову ко мне и вымученно улыбается.

— Я думала, ты знаешь обо мне все.

Мои глаза продолжают изучать небо, но я вижу ее. Я вижу ее с тех пор, как она забрела в мой дом и в мою жизнь, нимб огня и глаз, рожденных от звезд.

— Знаю. Но я хочу услышать, что ты на это скажешь.

Я слышу, как она сглатывает, и успокаивающий шелест ткани, когда она нервно теребит свободную тесемку своего платья.

— Я думала... думала, что если бы я была той, кого он хочет... Думала, если я бы могла быть...

— Но ты уже такая, — я не знаю, почему я вставляю замечание. Но только от одной мысли о ней, полагающей, что она представляет собой что-то менее совершенное, моя рука крепко сжимается вокруг бутылки пива. Я одергиваю себя и ставлю ее рядом, до того как она треснет в моей хватке. — Я имею в виду... ты уже та, кого он хочет. Он женился на тебе, разве нет?

— Да, — она пожимает плечами. — Но, конечно же, под этим подразумевалось далеко не то, что я когда-то думала.

— Когда-то?

Она не отвечает, но я слышу ее вздох. Тогда я тянусь и забираю пиво из ее рук, ставя его рядом со своим.

— Пойдем, — говорю я, вставая на ноги.

— А?

Я протягиваю руку, в ожидании, что она ее возьмет. И с чего бы ей ее не взять? Странный парень под воздействием алкоголя говорит тебе следовать за ним без объяснений поздно ночью? Звучит вполне приемлемо общественным нормам поведения.

Все же, под напором этих кристально-чистых глаз, специально натренированных для моего серьезнейшего выражения лица, она медленно вкладывает свою руку в мою. Она доверяет мне без вопросов, хотя я не сделал ничего, чтобы заработать такой подарок. Но, как и полагается эгоистичному ублюдку, коим и являюсь, я беру ее ладонь, поднимая ее на ноги. Мои пальцы импульсивно соединяются с ее, из-за чего в венах вздымается идущая вразрез смесь тревоги и комфорта. Я смотрю вниз, на наши сплетенные руки, когда мы оба отстраняемся друг от друга.

— Следуй за мной, — я хмурюсь, ведя ее к гостевому дому. Я нарушаю еще одно из своих правил: никогда не приводить домохозяек в свой дом.

— Не думаю, что мне следует быть здесь, — говорит Элли, заходя внутрь и осматривая мое жилье. Я знаю, что она видит: голые белые стены без фотографий, без характерных черт. Ничего, что показывало бы, какой я на самом деле. — Как долго ты живешь здесь?

— Около восьми лет, — отвечаю я, наблюдая за тем, как она пытается обуздать свою реакцию.

— О. Здесь так… чисто, — она посылает мне сочувствующую улыбку, затем опускает взгляд на пол.

Я хмурюсь. Я знаю, что она на самом деле имеет в виду — холодно и стерильно. И тот факт, что она испытывает потребность пожалеть меня, как будто я ниже нее по статусу, выводит меня из себя. Стоило мне подумать, что у нас с ней есть общие черты, что мы оба непонятые души в мире фальши и лжи, как в действительности она оказалась такой же, как и другие. Какой и была все это время. И как чертовски глупо с моей стороны было подумать иначе.

Я как раз собираюсь сказать ей, забрать эти печальные глазки и убираться отсюда на фиг, когда она, внезапно, поднимает глаза на меня, а на ее губах играет искренняя теплая улыбка.

— Не говори никому, — говорит она со смехом, — но я в некотором роде неряха. Серьезно. Чистота — это не моя сильная сторона. А уборка является частью учебного плана? Потому что мне кажется, я могла бы научиться у тебя одной или двум вещам.

Я выпускаю свое раздражение, облегченно выдыхая, и поворачиваюсь к кухне, чтобы спрятать свою улыбку. Дерьмо. Какого черта я улыбаюсь, как долбаный чеширский кот? И почему я нахожу ее признание таким чертовски очаровательным? Словно то, что она неряха, делает ее как бы... настоящей?

Без единого слова я подхожу к морозилке и вытаскиваю коробку на мраморную столешницу. Эллисон смотрит на коробку, затем на меня, и всего на мгновение, клянусь, я вижу слезы, застилающие ее глаза, перед тем как она их быстро смаргивает, скрывая лицо под завесой румянца.

— Ты купил мне мороженое? — шепчет она напряженным голосом.

Я пожимаю плечами, хотя она не может видеть меня, все еще отказываясь встретиться со мной взглядом.

— Ты не особенно радовалась выбору мороженого на кухне, так что... — я снова пожимаю плечами.

Наконец, она поднимает голову, чтобы посмотреть на меня, ее лицо настолько полно света, что почти ослепляет.

— Спасибо тебе.

Ее благодарная улыбка и вес этих двух слов ударяет меня, как двухтонный полуприцеп, возвращая меня назад к реальности.

— Ну, мы стараемся обеспечивать вас всеми возможными домашними прелестями. Что включает в себя мороженое без вкуса детских какашек, — я поворачиваюсь, чтобы взять миску и ложку, перед тем как открыть коробку и зачерпнуть гладкие полоски из крема и кусочков темного шоколада.

— Ох, ну, все же... спасибо тебе, — отвечает она, покупаясь на мое хреновое оправдание. Потому что это именно то, чем является — херней. Все, что я мог бы и должен был сделать, так это оставить мороженое на кухне и позволить персоналу подать ей его, когда она захотела бы замороженного сладкого совершенства. Но нет... я должен был пойти и усложнить все дерьмо, принеся его в свой дом, давая себе возможность удовлетворить ее потребность, настолько поверхностную, насколько она только может быть.

Она нуждается во мне. И не для секса или советов в отношениях, которые можно было бы применить для укрепления ее брака. А для гребаного мороженого.

Я пододвигаю ей миску и жду, чтобы она попробовала. Она поднимает на меня взгляд, с тем же самым выжидательным выражением.

— Ну? — спрашиваю я, постукивая пальцем.

Она хмурится и вертит носом, от чего веснушки словно оживают.

— Что? Ты не собираешься попробовать?

Я качаю головой.

— Оно для тебя.

Элли садится и черпает ложкой первый кусочек, кладет его на язык. Ее веки дрожат от чувства близкого к экстазу, и из ее груди слышится самый, что ни на есть, откровенный звук случившегося оргазма.

О, боже мой.

— Вкусно? — я улыбаюсь, но только потому, что она не может увидеть меня, целиком поглощенная сливочным лакомством из мяты и шоколада.

— Изумительно, — отвечает она с набитым ртом. Она, наконец, открывает глаза, и глубокий румянец окрашивает ее щеки, как будто она только что вспомнила о моем присутствии. — Спасибо за это. Уверен, что не хочешь?

— Это все твое.

Элли съедает еще один кусочек и кладет ложку, ставя локти на стойку и подпирая рукой подбородок.

— Если бы до конца дней своих ты бы мог есть только один вкус мороженого, то ты бы выбрал «Роки Роад» или мятное мороженое с шоколадной крошкой?

— Что, прости? — я сажусь на стул напротив нее, брови вопрошающе приподняты.

— Просто подыграй мне. «Роки Роад»16 или мятное мороженое с шоколадной крошкой? — она забавно улыбается и набрасывается на свое мороженое.

Я даже не уверен, что и думать об этой девушке. Сначала она называет меня придурком, а теперь спрашивает о вкусе мороженого? Я хмурюсь в замешательстве.

— Пожалуйста? — говорит она почти шепотом. — В последнее время у меня не было нормальных разговоров о чем-то ином, помимо сумок или обуви, или о том, с кем в это время, возможно, спят наши мужья. Мне просто нужно... забыться. На некоторое время.

Я киваю и делаю выдох, мою грудь внезапно наполняет какая-то чужеродная, незваная эмоция. Сочувствие? Да. Но также что-то еще. Что не имеет ничего общего с жалостью по отношению к ней.

— Ну, я никогда не пробовал мятное мороженое с шоколадной крошкой, и я смутно припоминаю, как пробовал в детстве «Роки Роад», так что, скорее всего, я выберу этот вкус, — отвечаю я, пожимая плечами.

Глаза Элли расширяются в наигранном шоке.

— Ты никогда не пробовал мятное мороженое с шоколадной крошкой?

Я качаю головой:

— Нет.

— Значит ты еще не жил! — она зачерпывает небольшой кусочек и предлагает мне, ложка не более чем в дюйме от моих губ. — Не стесняйся, попробуй его.

Хорошо, у меня есть два варианта. Путь номер один: я отказываюсь дальше играть в ее маленькую игру и выгоняю ее из своего дома, оскорбляя ее и разрушая всякую унцию доверия, которую она испытывает ко мне. И путь номер два: я позволяю ей невинно покормить меня с ложечки мороженым и вынуждаю себя смотреть на подобный акт поведения, как на то, чем он и является — на своеобразный платонический жест между двумя взрослыми людьми.

Ага, конечно.

Я наклоняюсь вперед, так что холодный кончик ложки задевает мою нижнюю губу. Элли медленно подталкивает ее вперед, отчего мой рот открывается шире, а язык рефлекторно выступает вперед, чтобы попробовать первые сладкие капли мороженого. Я обхватываю губами горку шоколадной мяты и всасываю ложку, испуская собственные эротические звуки в знак согласия.