Доминик Дьен - Испорченная женщина

Ему никак не удается стянуть с нее трусики – она слишком крепко сжимает бедра. К тому же так приятно слегка продлить эту игру… Он приподнимает тонкий треугольник ткани и мягко касается губами ее шелковистого лобка. Это невероятно возбуждает его. Ему неожиданно кажется, что перед ним – сорокапятилетняя девственница. Ему хочется всему научить ее, хочется услышать, как она кричит от удовольствия, когда кончает. Ему хочется, чтобы она взяла в рот его член и стала его сосать.

Она такая красивая и такая необычная, что он чувствует к этой хрупкой женщине невероятную нежность, которая в один миг охватывает все его существо.

Ксавье Бизо совершенно сбит с толку. Все его привычные ориентиры сместились. Он не нашел денежного перевода на три тысячи пятьсот франков, который должен был поступить в счет квартплаты. Учебный год еще не кончился, следовательно, постоялец не мог съехать. Зато был счет из прачечной на 380 франков. А ведь именно при смене постояльца мадам Салерн отдает белье в стирку… Он не мог не заметить этот денежный перевод, даже если она повысила плату! Может, новый жилец въедет только со следующего месяца? Но зачем тогда было отдавать белье в стирку прямо сейчас? Обычно мадам Салерн делает это в самый последний момент.

В прошлый понедельник он встретил ее на улице Севр. Такого прежде никогда не случалось. Он уже собрался было с ней поздороваться, но она вдруг отвернулась. Однако он готов поклясться, что она его видела! Каждое утро он испытующе и все более и более настойчиво смотрит на нее. Ему кажется, что у нее мечтательный вид. До этого она тоже казалось ему мечтательной, но совсем на другой лад.

Вот уже второй понедельник подряд Мадам уходит рано. Я спрашиваю себя, куда она собралась. Она одевается по-воскресному но более нарядно. Надеюсь, что сегодня днем не получится, как в прошлый раз. Тогда она вернулась в три часа дня, закрылась у себя в комнате и не вышла к ужину. Месье был очень недоволен. Я сказала ему, что она, должно быть, плохо себя чувствует, но он ответил, что это просто капризы. По-моему, он прав, потому что Мадам не казалась больной. Ее не тошнило и не было никаких других признаков недомогания. Если сегодня вечером все повторится, я и носа не высуну с кухни! Правда, Месье никогда не повышает голос. Но это даже хуже. Когда он раздражен, я его очень боюсь!

ДЛЯ КАТРИН САЛЕРН та неделя промчалась со скоростью сигнальной ракеты – быстрая, немая, почти нереальная. Она не замечает ничего и никого, включая своих близких. Единственные образы, заполняющие ее воображение с утра до вечера, это руки и лицо Оливье Гранше, похожие на огромные сверкающие звезды на черно-сером небе ее монотонного существования.

Она живет в каком-то необычном, ненормальном состоянии. Приходя к себе в магазин, она сворачивается клубочком в кресле и уносится мыслями далеко-далеко, в объятия Оливье. Она даже не всегда слышит звонок колокольчика, когда кто-нибудь заглядывает в ее лавочку.

Она не замечает, как проходят часы. Вечером, когда она возвращается домой, к семье, она мечется по квартире, не находя себе места, ибо повсюду видит лишь стены и закрытые двери. Ей хочется убежать, закрыться у себя в комнате, забиться в угол кровати и снова и снова, в сотый раз, ощущать, как мускулистые руки Оливье обхватывают ее груди, которые она позволила ему взять в рот – раньше с ней никогда подобного не было. Она вспоминает его нежный язык, и соски ее твердеют, хотя прежде такое случалось с ней только от холода. Она снова и снова вспоминает о его губах, которые скользят по ее телу, спускаясь к низу живота. Она неустанно перебирает в своей возбужденной памяти эти моменты. Она не может обуздать ни эти болезненные, но восхитительные уколы в поясницу, ни пламя, разгорающееся у нее между ног.

Наконец настает понедельник, принося долгожданное облегчение. Катрин с нетерпением ждет, когда Жан и дети уйдут из дома. Выйдя из ванной, она впервые в жизни принимается разглядывать себя в зеркале открытого шкафа. Сбросив полотенце к ногам, она смотрит на свое обнаженное тело, словно стараясь увидеть то, что видел он и на что она сама долгое время не обращала внимания. Она рассматривает свои груди, приподнимает их руками, приближает их к зеркалу, словно ко рту Оливье. Как мог почти незнакомый мужчина, к тому же намного моложе ее, ласкать эти груди? Ей трудно в это поверить!

Она надевает розовый костюм, причесывается и наносит макияж. Затем улыбается – она ощущает в себе необычайную легкость. Заглядывает на кухню к Анриетте и быстро дает ей указания относительно ужина. Наконец она выходит из дома, в радостном нетерпении, оттого что скоро увидит своего жильца. Она чувствует себя прекрасной, она чувствует себя женщиной.

Оливье подхватывает ее на руки и укладывает на кровать. Потом целует и улыбается. Ему так ее не хватало! Она кажется ему ребенком – удивленным, слегка испуганным, который отыскал в чулане новое лакомство, запретное, но такое вкусное, что он просит его снова и снова, потому что никак не может насытиться.

– Вы хотите кофе?

– По правде говоря, я не люблю кофе. Они смеются, как дети.

– Тогда чего-нибудь другого? Кока-колы, например?

– Нет, спасибо.

Катрин сидит на кровати, руки ее скрещены поверх пальто, которое она даже не успела снять. Она смущена и не знает, что делать. Оливье понимает ее замешательство. Он протягивает ей руку, чтобы помочь встать, снимает с нее пальто и жакет, потом осторожно стягивает юбку. Он смотрит на нее. На ее стройные мускулистые ноги. Она такая красивая… Она так и не сняла свои туфли на каблуках. Она стоит прямо, не шевелясь, со слегка склоненной головой и затуманенным взглядом, и ждет, что он обнимет ее. Неожиданно она кажется ему такой уязвимой за этой отстраненной маской, что Оливье спрашивает себя, как далеко он может зайти. Это так неловко, но одновременно и так возбуждающе – лишить невинности женщину-ребенка.

– Вы думали обо мне? – произносит Оливье. Катрин не ожидала такого вопроса.

– Да, – выдыхает она.

– А что вы обо мне думали?

– Самые приятные вещи…

– Это не ответ! Вы думали о моем теле? Нет, вы ведь его еще не знаете… Вы думали о моих руках, ласкающих ваши груди? – Он улыбается: ему нравится заставлять ее краснеть.

Она по-прежнему стоит перед ним в своей тонкой блузке и колготках. В ее взгляде мелькает испуг. Чего она ждет сегодня, о чем мечтала всю неделю? Отдаться ему полностью? Или снова ощутить его целомудренные прикосновения у себя на груди и на бедрах?

– Не говорите несуразицу! – строго отвечает она.

Она не осмеливается поднять на него глаза. Она выражается столь старомодно, что Оливье на мгновение кажется, будто он попал в роман начала века. Ему неудержимо хочется научить ее жизни, настоящей жизни. Он пытается представить себе эту женщину говорящей вульгарные слова, но от этого лишь смеется.

– Над чем вы смеетесь?

Она настораживается.

– Над вами! – Агрессивность ее тона удивляет Оливье, ему хочется раззадорить ее. – Я спрашивал себя, во что мы будем сегодня играть. Вам хотелось бы чего-нибудь особенного?

– Что вы себе позволяете!

Ее лицо снова принимает холодное и отстраненное выражение; она говорит надменным тоном богатой дамы, считающей себя выше всех. Она ищет глазами юбку – она, должно быть, выглядит сейчас такой нелепой! Оливье говорит себе, что незачем настаивать, что он, пожалуй, и сам был бы не против прекратить эту историю, пока не поздно. Эта женщина слишком самодостаточна, чтобы вызывать желание. Но в то же время, наблюдая, как она торопливо натягивает юбку, он замечает на ее бледном лице стыдливый румянец, и это причиняет ему боль. Зачем он ее дразнит? Конечно, она пришла сюда за наслаждением, но разве он может ее в этом упрекать? В конце концов, он хочет того же самого, что и она!

– Извините. Простите меня. Я вел себя по-хамски.

Оливье говорит себе, что это слово, должно быть, из ее лексикона. Что никогда не занимался любовью с женщиной ее возраста и что хочет ее. Что никогда не обращался на «вы» к женщине, с которой занимался любовью, и что это его возбуждает. Он осторожно приближается к ней.

– Простите меня за идиотские вопросы… Но я все время думал о вас, о вашей груди, ваших губах… Мне так вас не хватало! Останьтесь, прошу вас!

Катрин не отвечает – она все еще чувствует себя задетой. Однако в глубине души она знает, что не сможет уйти, потому что обязательно должна снова ощутить его руки у себя на груди. Она столько об этом мечтала!

Оливье снова снимает с нее юбку, затем блузку. Расстегивает застежку лифчика и целует ее груди, завороженный их белизной и пышностью. Зарывается лицом между ними. Затем приподнимает их и медленно проводит по ним языком. Потом опускает колготки Катрин ей на щиколотки. Она по-прежнему стоит, не снимая туфель. Оливье приходится все делать самому, и это его возбуждает. Он решает оставить на какое-то время на ней трусики, желая как следует насладиться неотвратимостью ее падения. Еще несколько мгновений он молча смотрит на нее, а затем – по-прежнему безмолвно – стягивает с нее тонкий лоскуток ткани. Он встает на колени и приближается губами к треугольнику волос… Он ощущает запах ее духов, но еще не чувствует запаха ее кожи. Она наконец полностью обнажена! Катрин кладет одну руку на поросший завитками холмик внизу живота, словно пытаясь укрыть его от мужского взгляда, а другой рукой прикрывает грудь. Глаза ее опущены. Оливье укладывает ее на кровать. Ему хочется поцеловать ее самые укромные места, но она плотно сжимает ноги.

– Расслабьтесь, ничего страшного.

Катрин закрывает рукой глаза, словно не желая видеть того, что сейчас увидит он. Она слегка раздвигает ноги и шепчет:

– Это невозможно!

– Почему же, вполне возможно, – шепотом отвечает Оливье, медленно скользя рукой к приоткрытому входу.

– Я хочу сказать… Я не могу… И вы не сможете. Я фригидна!