Она походит к мужчинам и пожимает им руки. Видно, что к своей роли свидетельницы она относится с большой ответственностью. Бертран указывает ей на кресло слева от себя. Сьюзен собирается было сесть, но затем передумывает. Она склоняется над фотографиями, разложенными на столе, и без колебаний указывает пальцем на одну из них, помеченную буквой «F». Да, это он. Она очень рада, что смогла помочь французской полиции. Неужели этот человек и есть преступник? Массон благодарит Сьюзен за содействие. Затем, пока Бертран провожает ее к выходу, садится на его место и складывает фотографии в стопку, положив сверху снимок Оливье Гранше. Именно он помечен буквой «F».

Бертран возвращается с Кристин Орель, женой управляющего. Она сразу же узнает на одной из фотографий Катрин Салерн, но, когда Массон показывает ей фотографию Оливье, никак не реагирует.

– Нет, я его не знаю.

– Еще один вопрос, мадам Орель: вы говорили, что Ксавье Бизо заказывал эти же комнаты за несколько дней до убийства, в понедельник.

– Да…

– В тот день кровать была разобрана? Я хочу сказать, комнатой воспользовались? В тот день, когда вы видели здесь эту блондинку? – уточняет Массон, словно желая быть полностью уверенным в том, что Кристин Орель его поняла.

Бертран бросает беглый взгляд на своего начальника и мысленно ругает себя за то, что раньше не проверил эту деталь.

– Я вас поняла, инспектор. Нет, комнатой не пользовались.

– А вас это не удивило?

– Почему же?.. Но вы меня об этом не спрашивали…

– А зачем я, по-вашему, оставил вам свою визитную карточку? – раздраженно произносит Массон. – К тому же мой помощник, – он кивком указывает на Бертрана, – достаточно крутился здесь в течение последних нескольких дней, чтобы это освежило вам память!

Мадам Орель в замешательстве опускает глаза. Массон продолжает:

– Вы уверены, что постель не разбирали? Может быть, та женщина просто застелила ее, перед тем как уйти?

Жена управляющего изумленно смотрит на него.

– Я уверена, так как сама была очень удивлена. Нет, кровать не разбирали, я проверяла. Я лишь поправила покрывало – они, очевидно, ложились на него… Во всяком случае, – произносит она, словно читая мысли Массона, – даже если они и занимались любовью на покрывале, я ничего не заметила. В ванной все было сухим – и раковина, и биде…

– В последующие дни вы сдавали этот номер?

– Нет.

– Почему?

– Постояльцев было мало.

– А вы убирались там между понедельником и субботой?

– Я не занимаюсь уборкой! – Массон вскидывает на нее глаза: что она о себе воображает, эта сводня! – Нет, там не убирались, – поправляется она, напуганная реакцией Массона. – Да и зачем? Там ведь было чисто! У нас и без того хватает работы…

– Черт, какой же я идиот! – восклицает Массон, выходя с Бертраном из гостиницы. Они направляются к кафе на улице Лепик и устраиваются за столиком на террасе.

– В конце концов, шеф, это ничего не меняет, – дипломатично замечает Бертран. – И если уж на то пошло, мы все идиоты.

– Вот именно, что все, и ты – первый! Бертран зажигает сигарету. Когда Массон в таком настроении, лучше сделаться тише воды, ниже травы и дождаться, пока буря уляжется…

– Ну хорошо, что это нам дает? – спрашивает он через несколько минут, желая продолжить разговор, о котором Массон, кажется, забыл, погрузившись в свои мысли.

– Во-первых, это значит, что они ни разу не занимались там любовью, даже в понедельник. В то, что они просто лежали вместе поверх покрывала, я верю еще меньше. Только мамаше Орель могла прийти в голову подобная мысль! Кроме того, если вторая и четвертая записки были действительно адресованы Катрин Салерн, это подтверждает, что она подчинялась его требованиям против своей воли. Во-вторых, – продолжает Массон, – отпечатки пальцев, принадлежащие Катрин Салерн и найденные в номере, могли появиться там и в понедельник, то есть не обязательно в день убийства.

– Или как раз наоборот.

– Да, но мы точно знаем, что она приходила в понедельник. А вот преподавателишка, как мы выяснили, был в гостинице в субботу, но позаботился о том, чтобы стереть свои отпечатки пальцев. Ты ведь помнишь, что мы нашли там только одни незнакомые отпечатки и те, как оказалось, принадлежат Катрин Салерн.

– То есть получается, что они оба врут?

– Вот именно!

– Значит, они сообщники?

– Вполне возможно. Но мотив?

– Очень простой – шантаж. У нее был любовник, и…

– Тогда при чем здесь ежедневные проверки ее личного счета? Вот что не дает мне покоя! Я все время об этом думаю!

28

В ЧЕТВЕРГ, в три часа дня, в квартире Салернов все тихо. Четверг – день чистки столового серебра. Обычно в это время Анриетта бывает в доме одна, но, поскольку учебный год кончился, дети на этот раз тоже здесь. Виржини почти целый день не выходила из своей комнаты и выглянула лишь для того, чтобы пообедать на кухне вместе с братом. На медленном огне в большой кастрюле тушится мясное рагу для ужина. Анриетта выкладывает на стол серебряные блюда и приборы, надевает резиновые перчатки, достает тряпки и принимается за работу. На кухне раздается лишь мерное тиканье настенных часов, звук скользящей по посуде тряпки и в такт ему – усталое дыхание Анриетты.

Тома заперся на ключ у себя в комнате. Подойдя к маленькому секретеру, который принадлежал еще его деду, он открывает потайной ящичек и достает конверт из плотной бумаги, откуда выскальзывает несколько фотографий, сделанных «Поляроидом». Тома внимательно разглядывает их и вздыхает. Он долго сидит неподвижно, с видом человека, обдумывающего важное решение. Потом берет лист бумаги и своим изящным почерком выводит «Дорогая мама…». Вслед за этим ручка надолго повисает в воздухе, словно ему не хватает мужества продолжать. Затем Тома яростно комкает листок и швыряет его в корзину для бумаг. Он достает другой лист и снова принимается писать: «Любовь моя…». Он долго еще будет так сидеть, спиной к двери, склонившись над письмом, наедине со своими секретами, мечтами и тайными горестями.


Анриетта тяжело встает, приставляет стремянку к высокому встроенному шкафу и маленьким ключиком, который висит у нее на шее на белой шелковой ленточке, открывает верхнюю створку. Каждый день она с замиранием сердца ощупывает сквозь ткань этот предмет, проверяя, на месте ли он. Затем она убирает стремянку в кладовку и, приподняв крышку кастрюли, принимается помешивать рагу большой деревянной ложкой. Она осторожно пробует его. На душе у нее по-прежнему неспокойно. Анриетта включает радио и снова садится чистить серебро.


Выйдя от следователя, Оливье не пошел на работу. Он знает, что попал в западню, и, что бы он ни объяснял полицейским, он – идеальный подозреваемый. Как бы ему хотелось вернуться на три месяца назад, когда он, подыскивая себе жилье неподалеку от института, колебался между однокомнатной квартирой на улице Сен-Жан-Батист-де-ля-Саль и «двушкой» на улице Мазарин! Но его соблазнил первый вариант – отсюда было ближе ходить на работу, к тому же квартирка была уютной и полностью обставленной… Если бы он выбрал тогда второй вариант, ничего этого не случилось бы, и сейчас его беспокоило бы, скорее всего, лишь то, как вырваться из сетей, сплетенных какой-нибудь не в меру влюбленной студенточкой.

Если бы он не обнял тогда Катрин Салерн и не начал ласкать ее грудь, ничего бы не произошло… Если бы он не полюбил ее, не в силах смотреть, как она страдает, с трудом сохраняя равновесие на тонкой туго натянутой проволоке своей жизни, ничего бы не произошло… Но был ли у него выбор, когда в ту роковую субботу он вышел из метро «Площадь Аббес»? Он решил свести счеты с шантажистом, чтобы тот не разрушил жизнь женщины, чье тело он так любил. Но стоит Оливье лишь подумать об этом, как он испытывает глубокий стыд. Он понимает, что рассуждает как человек, который уже больше не любит. Потому что когда он впервые увидел Катрин, то, несмотря на сразу же возникшее страстное желание обладать ею, он был одновременно тронут ее уязвимостью и одиночеством, которые скрывались за ее внешней холодностью. Это действительно была любовь с первого взгляда…


– Я был влюблен в нее, инспектор… Не знаю, сможете ли вы понять… – пытается он объяснить Массону, когда тот снова приходит к нему, чтобы задать пару вопросов. – Она не использовала меня! Я знаю, о чем вы думаете, но в ней нет ничего от «роковой женщины»! Она была чиста и невинна! Она казалось такой хрупкой… Я даже испугался, что вся эта история убьет ее. Она очень боялась. Говорила, что если муж обо всем узнает, то сразу разведется с ней.

– А он знал?

– По-моему, нет. Но ее сын знал. Когда она заболела, после того как в первый раз побывала в гостинице, я позвонил ей домой. Я очень беспокоился… Я не знал, что произошло, тогда мне было известно только об анонимных письмах, но не о назначенной ей встрече. Тома, ее сын, спросил, не из-за меня ли страдает его мать… Он понял, что мы любим друг друга, и сам попросил горничную проводить Катрин ко мне…

– Вы хотите сказать, что горничная проводила вашу любовницу к вам с благословения ее сына?

– Я понимаю, что в это трудно поверить…

– А вам это не показалось странным?

– Тогда я об этом не думал. Больше всего меня беспокоили анонимные письма. Мне было страшно.

– Вы боялись того человека?

– Да, но одновременно я его ненавидел. Особенно когда он назначил ей второе свидание. Я… как вам сказать… мне показалось, что она начинает сходить с ума. Она громко смеялась, называла себя шлюхой… Понимаете, это слово было в его первом послании… Получив его, она была в шоке… Да, она изменяла мужу с человеком моложе ее, но в определенным смысле я был старше ее… Мне приходилось ее всему учить… Именно поэтому это оскорбление настолько потрясло ее. Ведь на самом деле она была такой… – Оливье подыскивает слово, – застенчивой, почти целомудренной.