– Ну и денек! Ты случайно не знаешь, что с твоей сестрой? – Анриетта поворачивается к Тома, но тут ее взгляд падает на оставленную на столе стопку писем.

– Положи на место! – резко произносит она, заметив, что в одной руке Тома держит открытый конверт, а в другой – листок бумаги, содержание которого он внимательно изучает. – Тебя это не касается!

– Я не совсем в этом уверен… Ты хоть знаешь, что делаешь, Анриетта?

– Я выполняю свой долг! Марш отсюда! – заявляет Анриетта безапелляционным тоном, который всегда действовал на детей сильнее, чем увещания матери. Тома с обидой смотрит на нее и выходит, опустив голову, словно ребенок, которого только что наказали.


Мне хотелось остаться наедине со своей печалью. Я говорила с ним, как с маленьким ребенком… Я вложила листок в конверт, даже не посмотрев, что там написано, и сунула письма из магазина Мадам в карман фартука. Конечно, мне стоило бы прочесть то письмо, но это выше моих сил – я никогда не рылась в вещах Мадам. Для меня это недопустимо! Насколько я привыкла всегда держать ушки на макушке, настолько и глаза – закрытыми. Себя не переделаешь. Три поколения гувернанток в услужении у благородных семей! Но то письмо до сих пор не дает мне покоя. Я не могу себе этого простить. Бог свидетель, мною двигали только лучшие чувства!


На следующее утро Катрин с жадностью набрасывается на завтрак – она очень проголодалась. Анриетта улыбается, не сводя с нее радостного взгляда. Она приготовила для хозяйки свежевыжатый апельсиновый сок и поджарила хлебцы с изюмом, купленные накануне в «Бон Марше», к которым положила конфитюра из лепестков роз и кедровых орешков. Все это она принесла в спальню Катрин на серебряном подносе, где также стояли серебряные чайничек и сахарница, которые она доставала лишь по особым случаям.

– Анриетта, это восхитительно! Все так вкусно! Я уже сто лет не ела таких хлебцев. Вы не забыли, что я их обожаю?

– Вы же все время мне про них рассказывали, когда вернулись из свадебного путешествия в Англию, но, кажется, мы их никогда не покупали!

– Да, годы бегут!.. А где дети?

– Ушли на занятия.

– Уже? Который сейчас час?

– Почти одиннадцать.

– Боже мой! Покупатели будут недовольны!

– Разве вы собираетесь на работу?

– Конечно! Я вполне пришла в себя.

– И в самом деле. Да, вот ваша почта… Я положу ее на туалетный столик.

– Хорошо, хорошо…

Катрин поднимается и наполняет ванну горячей водой. Она торопится, чтобы успеть увидеться с Оливье в его обеденный перерыв. Она говорит себе, что они уже целую вечность не занимались любовью. Затем думает, что не видела Жана вот уже два дня, но это ее ни капли не беспокоит. Вытираясь, она вспоминает о свекрови и показывает в зеркало ей язык. Она смотрит на свое обнаженное тело и находит себя очень красивой. «Это правда, что у меня тело богини, – произносит она и шепотом добавляет: – И только для тебя, любимый!». Затем она надевает спортивные трусики и топик из розового шелка. Он сможет ласкать ее груди сквозь тонкую ткань – это так возбуждает! Катрин присаживается на пуф возле туалетного столика и, прежде чем одеться полностью, наносит макияж. Она вспоминает, как Оливье упрекал ее за то, что у нее слишком много мелких привычек. Ну что же, с сегодняшнего дня она попробует измениться!

Взгляд Катрин останавливается на пачке писем. Сердце ее начинает колотиться. Словно в кошмаре, который повторяется снова и снова, стоит только заснуть, она медленно берет белый конверт. Вся кровь отхлынула у нее от лица. Кончики пальцев похолодели, в висках заломило. Катрин ложится обратно в постель. Она думает, что если она умрет, то этот человек потеряет свою власть над ней. Она чувствует, что больше не в силах притворяться. С нее довольно. Даже плакать она больше не может.

В час дня ей звонит Оливье. Услышав его голос, Катрин отдает себе отчет в том, что ее сердце снова трепещет, как у влюбленной девушки. Она поминутно переходит от болезненной подавленности к беспорядочному возбуждению и уже не знает, чего ей больше хочется – продолжить борьбу или смириться.

– Он снова назначил мне встречу. На субботу, в то же самое время. В той же гостинице. Вот послушай: «…если ты не хочешь, чтобы твой муж узнал, что ты шлюха…» ну и так далее. «Отель де ля Пляс», суббота, шесть вечера.

– Не ходи туда, прошу тебя! Он сумасшедший. Может быть, он опасен. Ты уже и без того достаточно натерпелась. Подумай о себе, о детях… И обо мне. – Оливье всхлипывает, как ребенок. – Я не могу видеть, как ты страдаешь! Обещай, что не пойдешь туда.

– Любимый! Вы начали называть меня на «ты»!

– Потому что мне тебя так не хватает! И потом, я уже достаточно называл тебя на «вы»… Почему ты не отвечаешь? Обещай, что не пойдешь туда!

– Я люблю вас… Не знаю… посмотрим. До скорой встречи! Мне вас тоже очень не хватает!

– Когда ты придешь?

– Когда буду в силах подняться… Это будет скоро, обещаю!


Весь следующий день Катрин разбирает бумаги и фотографии. Она не пошла на работу, но встала с постели и надела джинсы и белую блузку. Вечером она поужинала вместе со всеми в полной безмятежности, словно ничего не произошло. Но дети выглядят обеспокоенными, особенно Виржини, которая то и дело бросает на мать испуганные взгляды. Впервые за многие годы Катрин заходит к ним, чтобы поцеловать на ночь. Она заверяет их, что с ней все в порядке, просто у нее были неприятности.

– Ты действительно его любишь? – спрашивает Тома, когда она уже собирается выйти из его комнаты.

– Не знаю, дорогой, но думаю, что да.

– А я-то считал, что ты вообще ничего не понимаешь в любви… Я тебя недооценивал! – Он горько улыбается.

– Вот видишь, как бывает… – Катрин чувствует себя неловко. Ей совсем не хочется, чтобы ее отношения с Оливье получили огласку внутри семьи. Она предпочла бы, чтобы он оставался ее тайным любовником, не более того. Она немного смущена.

– Я тебя шокирую? – спрашивает она сына.

– Я думаю, что каждый должен познать любовь – неважно, какой ценой, неважно, кто твой возлюбленный…

– Вот как? – Катрин очень удивлена: она не думала, что Тома рассуждает уже как взрослый.

– А ты примешь мой выбор, мам?

– Какой выбор?

– Если я влюблюсь… ты примешь этого человека, каким бы он ни был?

– Ну конечно, дорогой! Почему ты об этом спрашиваешь? Ты влюбился?

– Может быть…

– Но это же замечательно! Ты меня с ней познакомишь? Я уверена, что она очаровательна!

– Видишь ли… как тебе сказать…

– Ладно! Утро вечера мудренее. Думаю, на сегодня хватит признаний. Я все же немного устала.

Всегда одно и то же, с горечью говорит себе Тома. Мама не интересуется никем, кроме самой себя! Я знаю, что она нас любит, но на свой лад. Мне никогда не удастся поговорить с ней откровенно. Но, как бы то ни было, ей нельзя волноваться, иначе она снова заболеет, как тогда… А второго раза она не выдержит! Или окажется в сумасшедшем доме… Вот уж кто будет рад, так это бабушка! Без мамы я никогда не решусь рассказать отцу о своих проблемах! Лучше уж тогда все бросить и уехать, чтобы никого больше не видеть!


В одиннадцать часов Жан без стука проскальзывает в спальню Катрин и закрывает за собой дверь на задвижку. Он выглядит смущенным. Катрин лежит в постели и рассматривает альбом с фотографиями. Она очень удивлена тем, что муж впервые за долгое время переступил порог ее комнаты, да еще в такое позднее время. Ее тело под простыней оголено. С тех пор как она познакомилась с Оливье, ей нравится чувствовать на своей шелковистой коже тонкое льняное полотно простыни, от которой исходит нежный запах лаванды. На ней надета только синяя рубашка Оливье.

Жан присаживается на краешек кровати и улыбается. Катрин спрашивает себя, что ему нужно. Он стягивает с нее простыню и нежно гладит ей ноги. Затем его рука поднимается выше и слегка распахивает края ее рубашки.

– На тебе больше ничего нет?

– Как видишь…

– Я давно тебя такой не видел…

– И ты только сейчас об этом вспомнил? – Катрин внутренне напрягается. Неожиданно она чувствует, как пальцы Жана касаются ее лобка. Это кажется ей почти нереальным – она даже не предполагала, что Жан способен на подобные ласки.

– Ты возбуждена… Тебе нравится, когда я тебя ласкаю?

– Это забавно…

– Ты очень обижена на меня?

– За что?

– За то, что все эти годы я не уделял тебе внимания…

– И внушил мне, что я слишком стара для того, чтобы заниматься любовью?

– Прости… Но ты так изменилась!

– Во всяком случае, это не твоя заслуга!

– Я знаю. Не будем говорить об этом! Что мне сделать, чтобы заслужить прощение?

– Поласкай меня еще…

Катрин снимает рубашку и вызывающе раздвигает ноги, бесстыдно выставляя напоказ все то, чему Жан раньше уделял так мало внимания. Жан встает, чтобы тоже раздеться, но Катрин велит ему продолжать.

– Поласкай меня языком, – говорит она и выжидательно скрещивает руки на груди. Жан смотрит на нее, пораженный подобной дерзостью, смущенно улыбается, но все же подчиняется ее приказу, хотя и не без некоторого замешательства. Катрин стонет от наслаждения. В какой-то миг она даже спрашивает себя, что же ее привлекает в Оливье – его ласки или он сам? Потому что, оказывается, ласки другого мужчины, пусть даже и стареющего мужа, – это не менее приятно.

Когда Жан наконец поднимает голову и начинает умолять Катрин, чтобы она позволила ему овладеть собой, та коротко отвечает:

– Нет, Жан, у тебя было целых двадцать лет для этого. А теперь ты слишком стар.

– Ты жестока!

– Его ласки доставляют мне больше удовольствия… – Она закусывает губу, жалея о своих словах, потому что они прозвучали как откровенное признание в измене. Она с недовольным и высокомерным видом натягивает на себя простыню и снова берется за альбом с фотографиями.