— Хочешь ли ты иметь детей? — спрашивает он меня, пока несёт наш чай в гостиную. Я поражена хаотичности его вопроса. Мы не говорим о нормальных вещах. Наши разговоры в основном о выживании. Моя рука дрожит, когда я беру чашку. Кто может думать о детях в такой ситуации? Два друга, которые просто сидят и болтают о своих жизненных планах? Мне хочется сорвать с себя рубашку и напомнить ему, что он вырезал мою грудь. Напомнить, что мы заключённые. Люди в нашем затруднительном положении не говорят о возможности завести детей. Но всё-таки... потому, что спрашивает Айзек, и потому, что он так много сделал для меня, я позволяю своим мыслям обдумать то, что он сказал.

Как-то  в аэропорту Хитроу я видела, как малышка закатила истерику. Старшая сестра забрала iPhone из рук маленькой девочки, когда та пригрозила бросить его на пол. Как и большинство детей, крошечная девочка, которая еле балансировала на ножках, только научившись ходить, выдала громкий, возмущённый ответ. Она завопила, упала на колени и издала ужасный пронзительно-прерывистый крик, который звучал подобно сирене скорой помощи. Он возрастал и падал в бурном крещендо, заставляя людей морщиться. Причитая, она опустилась на пол и лежала на спине лицом вверх, колени согнуты под ней. Я изумлённо наблюдала, как её руки дергаются, чередуя движения, чем-то похожие на плавание на спине и интерпретацию танца бабочки. Лицо исказилось в мучительной гримасе, рот издавал душераздирающие крики, как вдруг она вскочила на ноги и, смеясь, побежала в сторону фонтана в нескольких метрах от неё.

Насколько мне было известно, дети страдают биполярным расстройством. Они злые, непредсказуемые, эмоциональные, наделены голосами-сиренами скорой помощи, косичками, липкими руками и покрытыми остатками еды ртами, которые то улыбаются, то гневно изгибаются, и всё это происходит со скоростью вдоха. Нет, спасибо. Если бы я хотела трёх футового вояку в роли своего хозяина, то наняла бы для этого бешеную обезьяну.

— Нет, — отвечаю я.

Он делает большой глоток. Кивает.

— Я так не думаю.

Жду объяснения, почему он спрашивает, но доктор этого не делает. Через несколько минут до меня доходит — щёлк, щёлк, щёлк — и я чувствую, что меня тошнит. Айзек не ел. Не спал. Мало говорил. Я наблюдала, как он медленно угасает в течение последней недели, ожив только из-за доставки белого ящика. Я вдруг чувствую себя менее разозлённой его неуместным вопросом. Больше обеспокоенной.

— Как долго мы здесь? — спрашиваю я.

— Девять месяцев.

Мой мозговой кубик-рубик прокручивается. И мой гнев рассеивается.

Когда мы только оказались здесь, он сказал, что Дафни на восьмой неделе беременности.

— Она родила в срок, — говорю я твёрдо. Заставляю мозг найти подходящие слова, которые ему нужно услышать. — У вас здоровый ребёнок, который утешает её, являясь частью тебя, что осталась с ней.

Не знаю, успокаивает ли его, но это всё, что я могу сказать.

Он не двигается и не признаёт мои слова. Айзек страдает. Я встаю, слегка покачиваясь. Я должна что-то делать. Должна его покормить. Как он кормил меня, когда я страдала. Задерживаюсь в дверях, наблюдая, как плечи мужчины слегка поднимаются и опускаются, когда он дышит.

Это моя вина. Айзек не должен быть здесь. Я разрушила его жизнь. Я никогда не читала книгу Ника. Только те несколько глав, которые Айзек читал мне, сидя на краю моей больничной койки. Я не хотела знать, как закончилась история. Вот почему избегала её. Но теперь я это сделаю. У меня появилось желание узнать, как Ник закончил нашу историю. То, что он должен был рассказать о том, как всё между нами закончилось. Это была его история, которая заставила меня написать ответ, и затем застрять посреди грёбаного Южного полюса. С моим врачом. Который не должен быть здесь.

Я готовлю ужин. Трудно сосредоточиться на чём-либо, кроме дара, который оставил для меня Смотритель Зоопарка, но боль за Айзека перевешивает мою одержимость. Я открываю три банки овощей и отвариваю макароны в форме бабочек. Смешиваю всё вместе, добавив немного консервированного куриного бульона. И несу тарелки в гостиную. Мы не можем больше есть за столом, поэтому едим здесь. Я зову Айзека. Он спускается через минуту, но только толкает пищу по тарелке, накалывает овощи друг на друга зубцами вилки. Это то, что он чувствовал, когда смотрел, как я ускользаю в темноту? Хочу открыть ему рот и засунуть еду в горло. Заставить его жить. «Ешь, Айзек», — мысленно умоляю я. Но он этого не делает.

Я оставляю его тарелку с едой, положив её в холодильник, который не очень хорошо работает, так как Айзек снял резиновый уплотнитель, чтобы сделать педаль для своих барабанов.

Ковыляю до карусельной комнаты, используя новый костыль. В комнате пахнет затхлостью и ощущается слабый сладкий запах мочи. Пристально смотрю на чёрную лошадь. Ту, что разделяет со мной пронзённое сердце. Сегодня она выглядит злее. Я наклоняюсь к ней, положив голову ей на шею. Слегка касаюсь гривы. Моя рука тянется к стреле. Я сжимаю её в кулак, желая вырвать и положить конец нашим страданиям. Но больше желая избавить от них Айзека.

Мои веки дрожат, пока мозг распутывает головоломку. Почему я решила, что Смотритель Зоопарка мужчина? Совсем не обязательно. Издательство провело исследование моих читателей и, в основном, это женщины от тридцати до сорока лет. У меня есть читатели-мужчины. Я получаю от них электронные письма, но, чтобы зайти так далеко... я должна представить женщину. Но я этого не делаю. Я вижу мужчину. В любом случае, я в его голове. Он просто персонаж, кто-то, кого я не вижу, но знаю, как работает его ум, когда он играет со мной в игры. И чем дольше я здесь, тем больше его образ принимает форму. Это моя работа; то, что я делаю хорошо. Если я смогу понять его сюжет, то смогу перехитрить. Вызволить отсюда Айзека. Он должен увидеть своего ребёнка.

Возвращаюсь к книгам. Осматриваю каждую из них. Моя рука чуть задерживается над книгой «Запутавшаяся», прежде чем останавливается на стопке с безымянной. Начну прямо с неё.

На следующей странице я нашла девушку двенадцатилетней девочкой. Она обедает со своими родителями. Всё выглядит как нормальная семейная трапеза, но внутренний диалог Офелии пронизан элементами, которые предвещают, что девушка довольно странная и мыслит довольно странно. Она злится на само существование своих родителей, и на то, что их роль в жизни общества так проста. Сравнивает их с пюре, затем продолжает говорить об их неудачных попытках заменить её другим ребенком. «У моей матери было четыре выкидыша. Я воспринимаю это как попытку Бога сказать им, что они не должны испоганить ещё больше детей».