Спустя неделю «Landscape» умолкает. Я как раз выхожу из своей крохотной, тёплой ванны, когда голос певицы умолкает прямо посреди припева. Я заворачиваюсь в полотенце и выскакиваю из ванной, чтобы найти Айзека. Выскакиваю из-за угла, прижимая полотенце к своему всё ещё влажному телу, и нахожу его на кухне. Мы смотрим друг на друга в течение двух минут, ожидая, что песня заиграет снова, думая, что это сбой в системе. Но она не возобновляется. Мы испытываем облегчение, пока тишина не поглощает всё. По-настоящему оглушительная тишина. Мы так привыкли к шуму, что у нас уходит несколько дней, чтобы смириться с потерей. Именно так всё и происходит, когда являешься заложником чего-либо. Человек жаждет свободы, но когда добивается её, то чувствует себя обнажённым, лишившись цели. Интересно, если мы когда-нибудь уйдём отсюда, будем ли испытывать чувство потери? Похоже на шутку, но я знаю, как работает человеческий разум.

Через два дня отключается электричество. Мы остаёмся в темноте. Не только в доме. На дворе ноябрь. Солнце на Аляске не появится ещё месяца два. Вокруг кромешная тьма. Свет источает только камин, в котором тают наши запасы древесины. Вот тогда ко мне приходит понимание — мы умрём.

— Что-то всегда пытается меня убить, — говорю я как-то, когда мы сидим и наблюдаем за огнём. Теперь мы постоянно проводим время на полу в комнате на чердаке и стараемся сесть так близко к огню, как только возможно. Свет и тепло. Свет и тепло. Канистры из-под дизельного топлива в сарае пусты, банки из-под пельменей в кладовой пусты, генератор тоже пуст. Мы срубили все деревья, находящиеся по нашу сторону забора. Деревьев тоже больше не осталось. Стоя у чердачного окна, я наблюдаю, как Айзек рубит деревья, и шепчу: «Быстрее, быстрее ...» — пока он не срубил их все и не перенёс поленья внутрь, чтобы сжечь.