— Ты похожа на самокрутку, — говорит Айзек. Он почти никогда не приходит сюда. Я чувствую, как он касается моих волос, торчащих из верхней части моего кокона. Зарываюсь лицом в белое и пытаюсь задушить себя. Я поменялась с ним одеялами. Он взял красное, потому что я не могу на него смотреть.

— Внизу есть кое-что, на что ты должна взглянуть, — сообщает он. Айзек гладит меня по волосам так, что усыпляет меня. Если доктор хочет, чтобы я встала, то должен это прекратить.

Я поднялась сюда сразу после того, как мы обнаружили электрический забор и притащили дрова в дом. Айзек, наверное, нашёл снаружи что-то ещё.

— Если это не мёртвое тело, я не хочу смотреть.

— Ты хотела бы увидеть труп?

— Да.

— Это не мёртвое тело, но мне нужно, чтобы ты пошла со мной, — он вытаскивает меня из импровизированного кокона и поднимает на ноги, но отпускает не сразу. Айзек крепко сжимает меня там, где его руки касаются моего тела. Затем тянет меня за собой, взяв за руку, будто я ребёнок. Я спотыкаюсь, пока плетусь за ним. Мужчина ведёт меня вниз. К деревянному шкафу. Распахнув дверь, он держит меня за плечи, заставляя встать перед ним и заглянуть внутрь.

Сначала я вижу только дрова. Затем он вытягивает руку с розовой зажигалкой «Zippo» и держит её настолько близко к внутренней стенке, насколько возможно. Странно, какие-то надписи на стене. Некоторые поленья заслоняют их. Я тянусь и перемещаю пару брёвен. Меня охватывает дрожь. Айзек обнимает меня за талию, а затем ведёт назад к дивану, и помогает сесть. Мне хочется вырваться и пойти посмотреть ещё немного, но я чувствую. Чувствую слишком много. Если я не перестану чувствовать, то просто взорвусь. Страницы моей книги — много-много страниц — наклеены на внутренней стенке шкафа, словно пощёчины.

— Что это может означать? — спрашиваю я Айзека.

Он качает головой.

— Поклонник? Я не знаю. Кто-то играет в игры.

— Как же мы не заметили этого раньше?

Мне хочется обхватить пальцами его лицо и заставить посмотреть на меня. Хочу, чтобы Айзек сказал, что ненавидит меня, потому что, по какой-то причине, он здесь из-за меня. Но он этого не говорит. Что бы доктор ни делал, в его поступках нет обвинений или гнева.

Хотелось бы и мне так.

— Мы не искали, — говорит он. — Что ещё мы не видим, потому что не ищем?

— Я должна прочесть, что там, — я встаю, но Айзек тянет меня назад.

— Это девятая глава.

Девятая глава?

Я пытаюсь вспомнить, о чём она. Затем бросаю это занятие. Девятая глава причиняет боль. Мне жаль, что я написала её. Я пыталась заставить издателей убрать её из рукописи до выхода книги в печать. Но они считали, что она необходима для истории.

В день, когда книга вышла в свет, я сидела в своей белой комнате, сдерживая рвоту от осознания, что теперь каждый читает девятую главу и чувствует мою боль. Я не хочу снова читать её, поэтому не встаю.

— Девятая глава это…

Я прерываю его.

— Я знаю, о чём она, — огрызаюсь я. — Но почему она там?

— Потому что кто-то одержим тобой, Сенна.

— Никто не знал, что это было по-настоящему! Кому ты рассказал?

Я кричу; я так зла, что мне хочется швырнуть в стену что-нибудь тяжёлое. Но Смотритель Зоопарка не оставил нам ничего, что можно было бы швырнуть. Всё прикручено, вмонтировано в стены и в пол, как в домике для кукол.

— Прекрати! — он хватает меня, пытаясь угомонить.

Его голос звучит очень громко. Я тоже кричу. Если он собирается кричать, я буду кричать ещё громче.

— Тогда зачем ты здесь? — я бью его по груди кулаками.

Айзек резко выпрямляется. Отпускает меня. Я уже настроилась на борьбу.

— Ты так часто произносила эти слова, что я уже сбился со счёта. Но на этот раз это не мой выбор. Я хочу быть с женой. Планировать рождение нашего ребёнка. А не сидеть взаперти, как заключённый, вместе с тобой. Я не хочу быть с тобой.

От его слов мне становится больно. Только благодаря гордости, мои колени не подгибаются, иначе я бы давно рухнула как подкошенная от этой боли. Я наблюдаю, как он поднимается вверх по лестнице, и моё сердце бьётся в такт с его гневом. Полагаю, я ошиблась в нём. Ошиблась во многих вещах, связанных с ним.

Я снова заворачиваюсь в кокон, когда Айзек приносит обед. Он приносит две тарелки и опускает их на пол у камина, прежде чем разворачивает меня.

— Еда, — произносит он. Лёжа на спине, я гляжу в потолок в течение минуты, затем опускаю ноги с края кровати и медленно подхожу к его «пикнику».

Доктор уже ест — жуёт и смотрит на огонь. Я опускаюсь на колени, как можно дальше от него, на самом краешке ковра, и беру свою тарелку. Она квадратная. По краю идёт орнамент из квадратов. Я только сейчас это замечаю. Я ела из этих тарелок в течение нескольких недель, но только сейчас начинаю замечать такие вещи, как цвет, рисунок и форма. Они мне знакомы. Я прикасаюсь к одному из квадратов мизинцем.

— Айзек, эти тарелки ...

— Я знаю, — отвечает он. — Ты в смятении, Сенна. Я хочу, чтобы ты взяла себя в руки и помогла мне вытащить нас отсюда.

Я опускаю тарелку на пол. Он прав.

— Забор. Как далеко он уходит от дома?

— Около мили в каждом направлении. И скала с одной стороны от нас.

— Почему он предоставил нам так много места?

— Пропитание, — говорит Айзек. — Дрова?

— То есть он подразумевает, что мы должны будем сами заботиться о себе, когда еда закончится?

— Да.

— Но забор будет удерживать животных извне, и здесь не так уж много деревьев, которые можно срубить.

Айзек пожимает плечами.

— Может быть, он рассчитывает, что мы продержимся до лета. Тогда могут появиться кое-какие животные.

— Здесь может наступить лето? — с сарказмом интересуюсь я, но Айзек кивает головой.

— Да, на Аляске бывает короткое лето. Но это зависит от того, где мы находимся, так что может быть, что и не будет. Если мы находимся в горах, то зима здесь круглый год.

Я не поклонница солнца. Никогда ею не была. Но мне не нравится, когда говорят, что зима может быть круглый год. От этого мне хочется лезть на стены.

Я тереблю подол свитера.

— Сколько еды у нас осталось?

— Примерно на пару месяцев, если мы разумно распределим запасы.

— Хотелось бы мне, чтобы эта песня перестала звучать, — я поднимаю тарелку и начинаю есть. Это тарелки Айзека. Или были его тарелки. Я обедала в его доме только раз. У него, вероятно, теперь фарфор, который положено иметь женатым. Я думаю о его жене. Маленькая и симпатичная, и ест с фарфоровых тарелок в одиночестве, потому что её муж пропал. Она не голодна, но всё равно делает это ради ребёнка. Которого они пытались завести раз за разом. Я отгоняю её образ прочь. Женщина помогла спасти мою жизнь. Интересно, связали ли они воедино то, что мы пропали вместе? Дафни знала некоторые подробности из того, что случилось со мной и Айзеком. Они встречались, когда он столкнулся со мной. Их отношения не развивались в течение тех месяцев, когда доктор пытался спасти меня.

— Сенна, — зовёт он.

Я не поднимаю голову. Стараюсь не рассыпаться на части. На моей тарелке рис. Я считаю зёрна.

— У меня ушло много времени... — он замолкает на мгновение, — …для того, чтобы перестать ощущать тебя повсюду.

— Айзек, не надо. Правда. Я понимаю. Ты хочешь быть со своей семьёй.

— Мы не очень хороши в этом, — констатирует Айзек. — В разговорах. — Он опускает свою тарелку. Я слышу звон серебряных приборов. — Но хочу, чтобы ты знала одну вещь обо мне. Хочу здесь ключевое слово, Сенна. Я знаю, тебе не нужны слова от меня.

Я пытаюсь отгородиться от его слов с помощью риса; всё, что стоит между мной и моими чувствами — рис.

— Ты молчала всю жизнь. Ты молчала, когда мы встретились, молчала, когда пострадала. Молчала, когда жизнь продолжала наносить тебе удары. Я тоже был таким, в некоторой степени. Но не так, как ты. Ты само спокойствие. И я попытался расшевелить тебя. Это не сработало. Но это не значит, что ты не разбередила мне душу. Я слышал всё, что ты «не говорила». Я слышал всё так громко, что был не в состоянии отгородиться от этого. Твоё молчание, Сенна, я слышу его так громко.

Я опускаю тарелку и вытираю ладони о штаны. По-прежнему не смотрю на него, но слышу тоску в голосе Айзека. Мне нечего сказать. Не знаю, что сказать. Это доказывает его точку зрения, и я не хочу, чтобы он был прав.

— Я слышу тебя до сих пор.

Я встаю. Задеваю свою тарелку, и она опрокидывается.

— Айзек, прекрати.

Но он этого не делает.

— И это не я не хочу быть с тобой. Это ты не хочешь быть со мной.

Я бросаюсь к лестнице. Игнорирую перекладины и спрыгиваю… приземляюсь на корточки.

Чувствую себя зверем.

«Жизнь которррую вы выбиррраете и есть ваша сущность».

Я зверь, сосредоточенный на выживании. Ничего не даю. Ничего не принимаю.

ДЕПРЕССИЯ

От меня воняет. Не тот запах, который источаешь в жаркий день, когда солнце поджаривает кожу и человек пахнет как копчёная колбаска. Хотела бы я пахнуть именно так. Это означало бы, что тут есть солнце. Я чувствую затхлый запах, как от старой куклы, которая была заперта в шкафу в течение многих лет. От меня несёт не мытым телом и депрессией. Да. Я лениво размышляю о вони, и о том, как некрасиво седая прядь свисает мне на лицо. Я даже не стараюсь убрать её с глаз. Я лежу, свернувшись под одеялом как эмбрион. Понятия не имею, как долго я лежу здесь — несколько дней? Недель? Или может мне просто, кажется, что недель. Я состою из недель, дней недели и часов недели, и дней и минут и секунд и...