После доктора Акела я встретилась с онкологом, ответственным за облучение, а затем с пластическим хирургом, который убеждал меня назначить встречу с психологом. Я видела Айзека между каждым приёмом, каждым исследованием. Он занимался своими осмотрами, но появлялся, чтобы отвести меня к следующему пункту назначения. Это было неловко. Хотя каждый раз, когда появлялся его белый халат, я понемногу привыкала к нему. Как будто распознавала его бренд — Супер Айзек. У него каштановые волосы, глубоко посаженные глаза, переносица широкая и немножко искривлённая, но наиболее яркая часть его тела — плечи. Они двигались первыми, а за ними следовала остальная часть его тела.

У меня опухоль в правой груди. Вторая стадия рака. Мне предстояло пройти операцию и облучение.

Айзек нашёл меня в кафетерии, где я потягивала кофе и смотрела в окно. Он скользнул в кресло напротив меня и наблюдал, как я гляжу на дождь.

— Где твоя семья, Сенна?

Такой сложный вопрос.

— У меня отец в Техасе, но мы не близки.

— Друзья?

Я посмотрела на него. Он это серьёзно? Мужчина оставался у меня дома каждую ночь этого месяца, и мой телефон ни разу не звонил.

— У меня их нет. — Я не стала язвить в духе «А сам не мог догадаться?».

Доктор Астерхольдер заёрзал на стуле, будто ему стало некомфортно из-за этой темы, а затем, подумав немного, сложил руки над крошками на столе.

— Тебе необходима будет поддержка. Ты не можешь сделать всё в одиночку.

— А что ты предлагаешь мне делать? Импортировать семью?

Он продолжил, как будто не слышал меня:

— Возможно, тебе предстоит не одна операция. Иногда, даже после облучения и химиотерапии, рак возвращается...

— Я пройду двойную мастэктомию (Прим. пер.: хирургическая операция по удалению молочной железы). Он не вернётся.

Я описывала шок на лицах людей: шок, когда они узнавали, что любимые предали их, шок, когда обнаруживали поддельную амнезию. Чёрт, я даже написала о персонаже, на лице которого всегда было выражение шока, даже когда у него не было на то причин. Но я не могла сказать, что когда-либо раньше видела истинное потрясение. И вот оно было написано на лице Айзека Астерхольдера. Он сразу же свёл брови вместе и бросился в бой.

— Сенна, ты не…

Я отмахнулась.

— Я должна. Нельзя жить каждый день в страхе, зная, что, возможно, он вернётся. Это единственный путь. — Айзек изучал моё лицо, и я знала, он относился к тем людям, которые всегда уважают чувства других людей. Через некоторое время напряжение покинуло его плечи. Доктор поднял руки со стола, и накрыл ими мои. Я видела крошки, прилипшие к его коже. И сосредоточилась на них, чтобы не отпрянуть. Он кивнул.

— Я могу пореко...

Я прервала его в третий раз, выдергивая руки из-под его рук.

— Я хочу, чтобы ты меня оперировал.

Он откинулся назад, закинул руки за голову и уставился на меня.

— Ты хирург—онколог. Я погуглила тебя.

— Почему ты просто не спросила?

— Потому что я этого не делаю. Задавать вопросы — это удел развивающихся отношений.

Айзек склонил голову.

— Что не так с развивающимися отношениями?

— Когда тебя изнасиловали, и когда у тебя рак груди, ты должна говорить людям об этом. А потом они смотрят на тебя грустными глазами. Хотя на самом деле видят не тебя, а твоё изнасилование или твой рак груди. Пусть тогда на меня вообще не смотрят, чем видят лишь то, что я делаю, или то, что произошло со мной, а не то, кто я на самом деле.

Айзек долго молчал.

— А до того, как всё случилось с тобой?

Я взглянула на него. Может быть, слишком яростно, но мне всё равно. Если этот человек решил присутствовать в моей жизни, класть свои руки на мои, спрашивать, почему у меня нет лучшего друга — он получит это. Полную версию.

— Если Бог существует, — произнесла я, — то с уверенностью скажу, что он меня ненавидит. Потому что моя жизнь — это скопление всего отрицательного. Чем больше людей подпускаешь к себе, тем больше плохого получаешь.

— Ну, допустим, — сказал Айзек. Его глаза больше не расширены, в них нет шока. Он спокоен.

Это самая длинная речь, которую я когда-либо говорила ему. Наверное, самая длинная речь, которую говорила кому-то за долгое время. Я поднесла чашку ко рту и закрыла глаза.

— Ладно, — сказал он, наконец. — Я буду делать операцию, но на одном условии.

— Каком?

— Ты обратишься к консультанту.

Я начала трясти головой до того, как слова вылетели из его рта.

— Раньше я встречалась с психиатром. Это не для меня.

— Я не говорю о принятии лекарств, — отвечает Айзек. — Ты должна поговорить о том, что произошло. Психотерапевт — это совсем другое.

— Мне не нужен мозгоправ, — произнесла я. — Я в порядке. Справляюсь. — Идея консультирования ужасала меня; все ваши сокровенные мысли выставлялись в стеклянный ящик, чтобы быть исследованными кем-то, кто потратил годы на изучение как правильно судить мысли. Разве можно считать это нормальным? Есть что-то извращённое в процессе и в людях, которые решили выбрать эту профессию. Как мужчина, решивший стать гинекологом. Какой тебе от этого прок, урод?

Айзек наклонился вперёд, пока не оказался чересчур близко к моему лицу, и я видела радужки его глаз, чисто серые, без каких-либо пятен или цветовых вариаций.

— У тебя посттравматический синдром. К тому же, у тебя диагностировали рак молочной железы. Ты. Не. В порядке, — он оттолкнулся от стола и встал. Я открыла было рот, чтобы отрицать, но лишь вздохнула, наблюдая, как его белый халат исчезает за дверью кафетерия.

Он был не прав.

Мои глаза нашли шрам, оставшийся с той ночи, когда я порезала себя. Он всё ещё розовый, кожа вокруг него плотная и блестящая. Айзек ничего не сказал, когда нашёл меня истекающей кровью, не спросил, как и почему. Просто исправил это. Я встала и отправилась за ним. Если кто-то будет копаться в моей груди с помощью скальпеля, я бы предпочла, чтобы это был человек, который появился и всё исправил.

Когда я нашла его, Айзек стоял у главного входа в больницу, руки в карманах. Он подождал, пока я не подойду к нему, и мы, молча, пошли к машине. Мы были достаточно далеко друг от друга, чтобы не соприкасаться, но достаточно близко, чтобы было ясно, что мы вместе. Я осторожно скользнула на переднее сиденье, сложила руки на коленях и уставилась в окно, пока машина не очутилась на моей подъездной дорожке. Я собиралась выйти — на полпути между автомобилем и дорожкой — когда доктор опустил руку мне на плечо. Мои брови сошлись вместе. Я почти чувствовала, как они соприкасаются. Я знала, чего он хотел. Чтобы я пообещала, что увижусь с психотерапевтом.

— Хорошо. — Я оказалась вне его досягаемости и пошла к дому. Вставила ключ в замок, но руки дрожали так сильно, что я не могла повернуть его. Айзек подошёл ко мне сзади и положил свою руку на мою. Его кожа показалась мне тёплой, будто он просидел на солнце весь день. Слегка зачарованная, я наблюдала, как он использовал обе наши руки, чтобы  повернуть ключ. Когда дверь распахнулась, я застыла на месте, спиной к нему.

— Сегодня вечером я собираюсь домой, — произнёс он. Айзек был так близко, я чувствовала, как его дыхание колышет кончики моих волос. — Ты будешь в порядке?

Я кивнула.

— Позвони мне, если я тебе понадоблюсь.

Я снова кивнула.

Поднявшись по лестнице к себе в спальню, я забралась в постель в одежде. Я так устала. Мне хотелось спать, и я всё ещё могла ощущать его руку на своей руке. Может быть, сегодня снов не будет.

Я прошла мимо куртки, висевшей на вешалке, и распахнула входную дверь. Холодный воздух ударил по ногам и залез под мою футболку. Футболка — это всё, во что я была одета. Ни свитеров, ни колготок под трениками. Тонкая бежевая футболка висела вокруг меня, как облинявшая кожа. Я босиком ступила на снег. Когда я сделала несколько шагов вперёд, из-под ног раздался звук, напоминающий мягкий вздох. Мой отец сошёл бы с ума, если бы увидел меня. Кричал бы на меня, требуя, чтобы я надела тапочки даже тогда, когда зимой я ходила по кухонном полу босиком. Заметила свежие следы шин, которые покрывали одну сторону моей подъездной дорожки в форме подковы до того места, где обычно парковался Айзек. Может, это был почтальон. Я оглянулась через плечо, чтобы посмотреть, не стоит ли посылка у меня на пороге. Там не было ничего. Это был Айзек.