— С тобой всё в порядке?

Я кивнула, не глядя на него.

— От астмы?

«Да». Будто почувствовав мой дискомфорт, доктор вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Она с трудом вернулась на место, как будто вылетела из петель. Я заперла дверь ночью, и ему удалось попасть сюда только при помощи жёсткого толчка плечом. От этого я почувствовала себя плохо.

Я снова приняла душ, на этот раз, отказавшись от чистящей губки, а используя простое белое мыло с выбитой на нём птичкой, деликатно втирая его в кожу. Птица раздражала меня, поэтому я соскребла её ногтём. Моя розовая кожа, ещё со свежими ранами с прошлой ночи, покалывала под горячей водой. «Ты в порядке, Сенна», — сказал я себе. — «Ты не единственная, с кем это произошло». Я вытерлась, осторожно пропитывая нежную кожу, и остановилась, чтобы посмотреть на себя в зеркало. Я выглядела другой. Хотя не могла точно сказать, что изменилось. Может быть, была более бездушной. Когда я была ребёнком, моя мать сказала, что люди теряют душу двумя способами: кто-то может отобрать её у тебя, либо ты отдаёшь её добровольно.

«Ты мертва», — подумала я. Мои глаза сказали, что это была правда. Я оделась, прикрывая каждый дюйм тела одеждой. Напялила так много слоёв, что кому-то придётся вырезать меня из неё, чтобы добраться до тела. Потом я спустилась вниз, вздрагивая от дискомфорта между ног. Я нашла доктора на кухне, сидящим на табурете и читающим газету. Он сварил кофе и пил его из моей любимой чашки. Я даже не выписывала газет. Надеюсь, он украл её у моих соседей, я их ненавидела.

— Привет, — сказал он, опуская чашку. — Надеюсь, ты не возражаешь. — Доктор указал на кофейник, и я покачала головой. Мужчина встал и налил мне чашку. — Молоко? Сахар?

— Нет, — ответила ему. Я не хотела кофе, но взяла его, когда он протянул. Айзек был осторожным и старался не касаться меня, чтобы не оказаться слишком близко. Я сделала небольшой глоток и поставила чашку. Было странно. Как утром после одноразового секса, когда никто не знает, где стоять, что говорить, и где их нижнее бельё.

— Что ты за врач?

— Хирург.

На этом мои вопросы закончились. Он встал и понёс чашку к раковине. Я наблюдала, как мужчина моет её и, перевернув, кладёт на сушилку.

— Я должен ехать в больницу.

Я смотрела на него, не уверенная, почему доктор рассказывал мне об этом. Теперь мы были командой? Он вернётся?

Мужчина вытащил ещё одну визитку и положил её на столешницу.

— Если я тебе понадоблюсь.

Я посмотрела на карточку, простую белую, с печатными буквами, а затем обратно на его лицо.

— Не понадобишься.

Я провела остальную часть дня на заднем крыльце, глядя на озеро Вашингтон. Выпила ту чашку кофе, которую доктор Астерхольдер вручил мне, прежде чем ушёл. Он давно перестал быть горячим, но я сжала её между руками, будто пыталась согреться. Это было действие, язык тела, которому я научилась подражать. Сама преисподняя могла бы развернуться передо мной, и я, вероятнее всего, не почувствовала бы этого.

У меня не было мыслей. Я видела вещи глазами, и мой мозг обрабатывал цвета и формы, не прививая им чувства: вода, лодки, небо и деревья, пухлые гагары, скользящие над водой. Мои глаза осмотрели всё, от озера до моего двора. Тяжесть в груди продолжала давить. Я игнорировала её. В Вашингтоне солнце садилось рано, в четыре тридцать было уже темно, и не на что было смотреть, лишь на отблески крошечных огней из домов около воды. Рождественские огни, которые снимут в ближайшее время. Мои глаза болели. Я услышала звонок в дверь, но не смогла встать и ответить. В конце концов, они уйдут, ведь так обычно и бывает. Они всегда так делали.

Я почувствовала давление на плечах. Посмотрела вниз и увидела руки, сжимающие меня. Руки, как если бы тело не было к ним привязано. Лишь руки. Что-то оборвалось, и я начала кричать.

— Сенна! ... Сенна!

Я услышала голос. Это был глухой звук, будто кто-то говорил с набитым сыром ртом. Моя голова откинулась назад, и вдруг я поняла, что кто-то меня трясёт.

Я видела его лицо. Он коснулся пальцем пульса на моей шее.

— Я здесь. Почувствуй меня. Посмотри на меня. — Доктор схватил руками моё лицо, заставляя смотреть на него.

— Тише... тише, — произнёс он. — Ты в безопасности. Я держу тебя.

Мне захотелось смеяться, но я была слишком занята, пока кричала. Кто сейчас в безопасности?

Никто. Существует слишком много плохого, слишком много зла в мире, из-за которого нам никогда не быть в безопасности.

Он боролся со мной для того, что должно быть было объятием. Обхватил руками моё тело, а лицо было прижато к его плечу. Пять лет, десять лет, год, семь, как много времени прошло с тех пор, как меня обнимали? Я не знала этого человека, но всё же знала. Он врач. И помог мне. Айзек провёл ночь на диване, чтобы не оставлять меня в одиночестве. И взломал дверь моей спальни, чтобы найти мой ингалятор.

Я слышала, как он успокаивал меня, словно ребёнка. Я цеплялась за него, твёрдое тело в темноте. Видела, как хваталась за него, пока он держал меня... и испытывала чувство паники, неверие и онемение, которые переплелись вместе в этой схватке. Я вопила уродливым, гортанным звуком, словно раненый зверь. Не знаю, как долго это длилось.

Он отнёс меня внутрь. Просто поднял на руки и понёс через французские двери, нежно уложив на диване. Я легла, свернувшись калачиком, подтягивая колени к подбородку. Доктор накрыл меня одеялом и развёл огонь, а затем исчез на кухне, и я слышала, как мужчина двигался по ней. Когда он вернулся, то усадил меня, протягивая кружку чего-то горячего.

— Чай, — произнёс он. У него было несколько кусочков сыра и кусок домашнего хлеба на тарелке. Я испекла хлеб в канун Рождества. До всего этого. Я оттолкнула тарелку, но взяла чай. Мужчина наблюдал, как я пью, сидя передо мной на корточках. Чай был сладким. Айзек дождался, пока я закончу, и взял чашку.

— Ты должна поесть.

Я покачала головой.

— Почему ты здесь? — мой голос был хриплым, слишком много кричала. Белая прядь висела перед глазами, я заправила её и посмотрела на пламя.

— Ради тебя.

Не знаю, что он имел в виду. Чувствовал ответственность, потому что нашёл меня? Я снова легла, свернувшись калачиком.

Он сидел на полу перед диваном, на котором я лежала, лицом к огню. Я закрыла глаза и заснула.

Когда я проснулась, он исчез. Села и осмотрела комнату. Свет проникал через кухонное окно, и это означало, что я проспала всю ночь. Я понятия не имела, сколько было времени, когда доктор внёс меня внутрь. Набросила на плечи одеяло и босиком побрела на кухню. Разул ли он меня, когда нёс внутрь? Не помню. Я, возможно, не была вовсе обута. В кофейнике меня ждал свежий кофе, и чистая чашка стояла рядом с ним. Я подняла чашку, и под ней Айзек оставил ещё одну визитку. «Умно». Доктор написал что-то внизу.

«Позвони мне, если тебе что-то понадобится. Съешь что-нибудь».

Я смяла карточку в кулаке и бросила её в раковину.

— Не понадобится, — произнесла вслух. Открыла кран и позволила воде смыть его слова.

Я приняла душ. Оделась. Развела ещё один огонь. Смотрела на него. Подбросила поленьев. Смотрела на огонь. Около четырёх забрела в свой кабинет и села за стол. Мой офис был самым стерильным помещением в доме. Большинство авторов заполняют своё творческое пространство теплотой и цветом, фотографиями, которые вдохновляют, креслами, которые позволяют им думать. Мой кабинет состоял из чёрного лакированного стола в центре абсолютно белой комнаты: белые стены, белый потолок, белая плитка. Мне нужна пустота, чтобы думать, чистый белый холст для рисования. Чёрный стол был якорем для меня. В противном случае я бы просто парила среди белизны. Вещи отвлекали меня. Или, может быть, путали. Мне не нравилось жить в цвете. Так было не всегда. Я научилась лучше выживать.

Я открыла МакБук (Прим. ред.: представитель семейства ноутбуков от «Apple») и уставилась на курсор. Час, десять минут, день... Не уверена, как много прошло времени. В дверь позвонили, выводя меня из оцепенения. Когда я пришла сюда? Я почувствовала, как окоченела, когда встала. Значит давно. Спустилась вниз по лестнице и остановилась перед дверью. Каждое из моих движений было роботизированным и вынужденным. Я видела машину доктора Астерхольдера через глазок: угольно чёрная, занимающая всю дальнюю часть моей влажной, кирпичной дороги. Открыла дверь, и он уставился на меня, будто это было нормальным — находиться на моём пороге. В обеих руках у него бумажные пакеты, до краев загруженные продуктами. Айзек купил мне продукты.

— Почему ты здесь?

— Ради тебя. — Он шагнул мимо меня и прошёл на кухню без моего разрешения. Я застыла на несколько минут, глядя на его машину. Снаружи моросил дождик, небо было покрыто густым туманом, который окутывал деревья, словно саван. Когда я, наконец, закрыла дверь, то дрожала.

— Доктор Астерхольдер, — сказал я, входя на кухню. Мою кухню. Он распаковывал продукты на моей столешнице: банка томатной пасты, коробки ригатони, ярко-жёлтые бананы и прозрачные упаковки свежих ягод.

— Айзек, — поправил он меня.

— Доктор Астерхольдер. Я ценю... Я... но…

— Ты ела сегодня?

Он выудил сырую визитную карточку из раковины и держал её между двумя пальцами. Не зная, что делать, я подошла к табурету и села. Не привыкла к такого рода агрессии. Люди давали мне пространство, оставляли меня в покое. Даже если я просила их об обратном, что было крайне редко. Не хотела быть ничьим проектом и, определённо, не хотела жалости этого человека. Но на данный момент у меня не было слов.

Я наблюдала, как он открывал бутылки и нарезал продукты. Доктор достал телефон, положил его на столешницу и спросил, не возражаю ли я. Когда я покачала головой, Айзек включил его. Её голос был хриплым. Она звучала по-старому и по-новому одновременно, инновационно, классически.