Но мисс Оливер не желала довольствоваться тем, что устраивало всех прочих. Ей нужна была правда.

Луиза наклонилась над столом, и ее лицо вновь попало в круг света. Маяк в ночи, дающий надежду. Надежду призрачную и такую желанную. Ну вот, снова ему на ум приходят поэтические сравнения, хотя его желание вполне приземленное.

Хавьер желал мисс Оливер, желал отчаянно, и с трудом держал себя в руках. Луиза была права: он многого лишился в погоне за сиюминутной славой, в том числе и права искать благосклонности порядочной женщины, такой, как Луиза.

Граф оперся локтем о подлокотник кресла и прикрыл глаза ладонью. С глаз долой – из сердца вон, если бы все было так просто!

– Вам действительно многое дано, – сказала Луиза. – Если бы вы только захотели с умом распорядиться этим богатством.

Хавьер мог делать вид, что считает ее обвинения безосновательными, но себе он лгать не хотел. Больше не хотел.

Граф резко встал, подошел к камину и обеими руками схватился за полку.

– Зачем вы все это говорите? Чего вы хотите от меня?

Ее голос, звучащий у него за спиной, был тихий и спокойный:

– Я прошу вас лишь о том, что вы сами хотите дать. И вам решать, что это будет.

– И с какой стати вы вообще меня о чем-то просите? – Его сердце учащенно забилось, голос стал хриплым. От гнева? От обиды? От невыносимого желания? Хавьер не знал. Он знал лишь, что переполнен до краев, и то, что его переполняет, чем бы оно ни было, требует немедленного выхода.

– Потому что никто другой никогда вас об этом не просил.

Хавьер до ломоты в пальцах сжимал мрамор. Она не имела права так обращаться с ним, но в ее словах не к чему было придраться.

Да, его труды не пропали даром. Графа считали незаменимым на светских раутах, где богатые бездельники коротали время без какой-либо пользы для себя и окружающих. Без него не мог обойтись ни один бал, ни один маскарад. Но там, где происходило что-то действительно важное, в нем не было нужды.

Ему бы хотелось доказать самому себе, что это не так, но ни один из доводов, которые он мог бы привести в свою пользу, не выдерживал критики. Даже присутствие рядом с ним Луизы было следствием обмана, хитроумного трюка. Он приманил ее к себе книгами, а семейные тайны использовал как предлог, чтобы связать мисс Оливер обещанием. Одним словом, он поставил на ее любознательность и ум в надежде, что они принесут ему десять фунтов и поддержат его репутацию.

Репутацию, которая, возможно, перестала иметь для него значение. Возможно.

И все же: кто он? Хавьер или Алекс? Все так мучительно переплелось. Но, кем бы он ни был, граф хотел, очень хотел убедить Луизу в том, что он – не пустышка. Может быть, именно потому, что она первая догадалась заглянуть под маску и увидела там что-то ценное.

Хавьер хотел, чтобы она смотрела на него, хотел, чтобы она думала о нем. И, если он поцелует ее… когда он поцелует ее, пусть мисс Оливер захочет, чтобы этот поцелуй длился вечно.

Луиза коснулась его плеча, и он вздрогнул. Хавьер не слышал, как она приблизилась. Луиза задержала руку всего на секунду-две, словно говоря ему: «Остынь».

И он обернулся к ней, вымучив улыбку.

Должно быть, мисс Оливер увидела в его лице что-то жуткое, потому что тут же отступила на шаг.

– Мне кажется, вам хочется побыть одному. Спокойной ночи и счастливого Рождества. Прошу меня простить.

Она попятилась к двери, и в этот момент Хавьер обрел дар речи.

– Подождите, пожалуйста. – Он провел рукой по волосам. – Прошу вас, Луиза, не уходите. Не уходите вот так.

Граф не хотел продолжения допроса, но он также не хотел, чтобы она ушла раньше, чем он ответит ей. Или себе.

Луиза остановилась.

– А как я должна уйти? Вы хотите, чтобы перед уходом я порекомендовала вам книгу? «Чистилище» вполне устраивало ваших предков, а ваши предки вполне устраивали королеву.

– Нет. – Хавьер с шумом втянул воздух. – Луиза, нам ведь не обязательно говорить только о книгах, верно?

Она отвернулась, уставившись в темный угол.

– Нам вообще не обязательно говорить. Я здесь лишь гостья на вашем празднике, и когда веселье становится для меня слишком утомительным, я сбегаю сюда, чтобы отдохнуть от того, что зовется реальным миром.

– Я понимаю, – ответил Хавьер. Руки его бессильно повисли вдоль тела. – Да. Я… Мне не следовало ни на что рассчитывать.

Он чувствовал себя раздавленным, униженным. Он видел жалость в ее глазах, и ему хотелось умереть.

Но Луиза не торопилась уходить. Чуть склонив голову набок, она сказала:

– Я вас предупреждала, чтобы вы не ждали от меня привычной для вас реакции.

Луиза присела на корточки перед камином и протянула руки к огню. На ее лице, на руках, на платье играли золотистые блики.

– В романе, – сказала она, – кто-нибудь непременно прервал бы наш разговор в самый решающий момент.

Хавьер стоял навытяжку, как оловянный солдатик.

– Неужели решающий момент в нашей беседе еще не наступил? Я думаю, что мы миновали как минимум двенадцать таких моментов. Мне не остается ничего другого, как пойти спать. Лечь и укрыться одеялом с головой.

Хавьер не раз проворачивал этот трюк с Локвудом: сказать правду таким тоном, чтобы она звучала как ложь. И маркиз всегда попадался на удочку.

Но не Луиза. Она лишь смотрела на огонь сквозь волнистое стекло экрана.

– Не самый лучший способ провести рождественскую ночь, верно?

У Хавьера дернулась скула. Что на это ответить? Разубеждать ее не имело смысла: в лучшем случае она пожмет плечами, в худшем – уйдет.

Ему не хотелось, чтобы она уходила, и не только из-за пари с Локвудом.

– Верно, – согласился он. – И рождественский день прошел далеко не так, как мне бы хотелось.

Мисс Оливер выпрямилась во весь рост – грациозная и легкая, как балерина.

– А как бы вам хотелось его провести? – Ее взгляд был направлен не на него, а куда-то в сторону, в направлении стола, за которым они недавно сидели.

Вот как. Она нервничает? Выжидает?

Ясно одно: она к нему небезразлична. Хавьер как опытный мужчина с легкостью распознал сигналы, которые Луиза, сама того не желая, посылала ему. Он знал, о чем говорило ее частое прерывистое дыхание и яркий румянец щек.

– Трудно сказать, – ответил Хавьер. – Полагаю, что лучший подарок тот, о котором мы даже не мечтаем.

– Например, вопиющая честность? – Она улыбнулась, и на его душе стало чуть-чуть светлее.

– Вроде того. Бог даст, и я осознаю, что вы меня облагодетельствовали, и тогда моя благодарность вам будет безграничной.

Луиза рассмеялась, и ее руки вспорхнули к груди.

На этой легкой ноте он мог бы завершить разговор. Они бы пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим комнатам, не держа друг на друга зла. Как друзья.

Но Хавьер решил поступить по-другому.

Он проследил взглядом за движением ее рук с узкими ладонями и длинными пальцами. Обычно такие руки бывают у людей творческих: художников, музыкантов. Впрочем, Луиза тоже была натурой творческой, только талант у нее был не обычный – талант наблюдателя, и плодом ее творчества была песня правды – звонкая и щемящая.

Руки мисс Оливер замерли на груди, затем скользнули вниз, разглаживая складки на платье, и вновь устремились вверх.

Нет. Она была к нему неравнодушной.

– Чего вы хотите на Рождество? – спросил Хавьер. – Давайте я угадаю? Не может быть, чтобы вы пожелали что-то такое, чего я не мог бы для вас сделать.

Она встретилась с ним взглядом и крепко сжала руки, держа их перед собой как щит. Что же она хочет защитить от него? Шею? Грудь? Сердце?

– О чем вы, Алекс? Вы уже сделали мне подарок, пригласив к себе. А моя работа по расшифровке вашей семейной истории будет моим подарком вам. Так что мы квиты.

– Я восхищаюсь вашим умением выражаться кратко и по существу. Жаль только, что вы запретили мне делать комплименты относительно вашей внешности. Или вы передумали?

Луиза покачала головой.

– Прошу вас, не надо. Не надо фальши. – И тут же безвольно опустила руки. – Прошу вас, – еле слышно повторила она, – не надо фальши.

Он неотрывно смотрел на ее губы, такие нежные и подвижные.

– Комплимент не всегда бывает фальшивым, – сказал граф.

Но шаг навстречу сделал не лорд Хавьер, а Алекс, и этот шаг был робким и нерешительным. Он взял Луизу за руки и, не смея дышать от волнения, привлек к себе.

– Ни слова фальши, – прошептал граф.

Ее глаза словно смотрели ему в душу.

– Тогда что вы мне дадите? – выдохнула она.

– Все, что мне будет дозволено дать. – Пожалуйста, не отталкивай меня, заклинал Хавьер ее взглядом, потому что иначе я пропаду, пропаду навсегда, и все, что от меня останется, это нарядная обертка, скрывающая пустоту.

Почти невесомо он коснулся рукой плеча Луизы, скользнул вниз, вдоль верхней части лифа. Граф не дотрагивался до ее груди, он даже не касался обнаженных участков ее тела, лишь ткани.

И она его не оттолкнула.

Тогда Хавьер позволил себе чуть больше: по шее вниз, под лиф. Не встретив сопротивления, пошел еще дальше: под тонкий батист нательной рубашки, оторочку корсета. Луиза судорожно вздохнула, но не оттолкнула его.

– В романе, – сказал Хавьер, повторяя ее слова, – нам непременно кто-то бы помешал в этот момент, сделав тем самым большое одолжение.

Губы Луизы дрогнули. Она замерла, боясь пошевельнуться. Граф закрыл глаза, склонил голову и вдохнул лилейный аромат ее волос.

– Потому что мы боимся, что, начав, не сможем остановиться, и не знаем, хотим ли останавливаться.

Его слова были как заклинания. Он шептал их между поцелуями, которыми покрывал ее лицо, шею. Откуда он брал эти слова? Хавьер так глубоко понимал ее или это был лишь бездумный шепот страсти? Должна ли Луиза позволить ему это делать, притворяясь безучастной и в то же время тая под его ласками?

От чего ей так сладостно жарко? Огонь полыхал в ней, неукротимый, жадный. Еще немного, и от нее не останется ничего, кроме горстки пепла.