Тереза Ромейн - Исполнение желаний

Хавьер в окружении гостей неприкаянно стоял в проходе. Сесть им было некуда, и что ему делать в этой ситуации, граф не знал. Им овладела растерянность – чувство, которого он больше всего не любил и боялся.

Этой проклятой растерянности он нанес контрудар с помощью выражения номер два: надменная самоуверенность, жестом пригласив своих гостей пройти в глубь церкви.

Появление господ из Клифтон-Холла вначале прошло незамеченным, поскольку лица всех прихожан были обращены к алтарю, а мысли заняты молитвой. Но вскоре произошло неизбежное. Каждый из движимых любопытством прихожан старался оглянуться незаметно, но то, что с высоты своего роста обозревал Хавьер, напоминало рябь на дотоле гладкой поверхности воды, вызванной внезапным порывом ветра.

Вскоре Хавьер услышал за спиной деликатное покашливание и обернулся. Перед ним стоял мужчина средних лет с волосами цвета соломы. Судя по одеянию, это и был викарий, и, судя по робкой улыбке на его лице, викарию было не по себе.

– Милорд… Лорд Хавьер… – заикаясь, проговорил он. Викарий непрестанно кланялся, то и дело косясь по сторонам, очевидно, таким образом здороваясь со знакомыми прихожанами. – Милорд… Какая приятная неожиданность… Вы и ваши гости… Мы не… То есть… Я распоряжусь, чтобы вашу скамью освободили немедленно.

Викарий все время дергал себя за вышитый воротник стихаря, а уши у него сделались почти лиловыми.

Хавьер чувствовал себя так мерзко, что невольно закралась мысль, не заболевает ли он снова.

– Будьте любезны, – ледяным тоном распорядился он.

Викарий оживился, очевидно, обрадовавшись тому, что хозяин поместья не учинил над ним расправу прямо тут, в церкви. Он выглянул из-за плеча графа, выгнул брови, выкатил глаза, сделав страшное лицо, и взмахнул рукой, словно сметал что-то ненужное.

Когда Хавьер вновь повернулся к алтарю лицом, скамья с высокой спинкой и затейливой резьбой была пуста, а ряды прихожан стали еще теснее.

Проклятье. Хавьер подозревал, что его и так не слишком жалуют арендаторы, а теперь ко всем грехам присовокупится еще и этот: испортил людям рождественскую заутреню.

Но с какой стати они решили, что могут узурпировать его скамью? В церкви, которую построили его предки, которая принадлежит ему? Как они посмели ущемлять в правах того, от кого целиком зависят?

Внезапно им овладело отчаянное желание развернуться и уйти. Но назад пути не было – люди уже расступались перед ним, пропуская вперед.

Не оглядываясь, Хавьер прошел к освобожденной для него и его гостей скамье перед алтарем, чувствуя себя голым королем из известной сказки.

И, как и тот самый голый король, он, расправив плечи, приготовился к долгому испытанию. Что бы там ни случилось, граф должен держать лицо. Вернее сказать, держать выражение номер два: надменная самоуверенность. Чтобы показать, что он тут хозяин, всем тем людям, которые сейчас смотрели на скромного викария и все более уверенно и радостно пели рождественский гимн.

Когда Хавьер после утренней службы вернулся в Клифтон-Холл, первым делом выпил хересу для поднятия духа. После позднего завтрака он выпил еще. И за ужином с непременным гусем и царившим за столом всеобщим оживлением накачивал себя вином, а, как только трапеза закончилась, переключился на бренди.

Граф не надеялся найти правду на дне бутылки, но рассчитывал ее в этой бутылке потопить.

Рассчитывал, но не смог. Сегодня у него ничего не вышло, ведь сегодня – Рождество. К тому времени, как гости начали расходиться на покой, Хавьер оставил попытки освободить себя от мучительной правды, которая пробралась к нему в душу одновременно с простудой, подхваченной им в нетопленой холодной церкви.

А правда заключалась в том, что он оказался заложником собственного амплуа.

И вплоть до настоящего момента всего лишь одному человеку удалось это заметить. Хавьер ненавидел Луизу за этот пытливый взгляд, полный вопросов, на которые нет ответов. Ненавидел, вплоть до сегодняшнего дня, вернее, утра в церкви. Сегодня граф вдруг осознал, что она имела право на эти неудобные вопросы. Заигрывая со скандальными лондонскими газетенками, он как-то совсем позабыл о своих арендаторах. Им, людям, живущим и работающим на его земле, молящимся в его церкви, и в голову не могло прийти, что он, Хавьер, вдруг заявит свои права на места у самого алтаря, в церкви, в которой он и не помнил, когда был в последний раз.

Они не виноваты. Виноват он. И сколько бы граф ни пил, растворить это ужасное чувство вины бренди было не под силу.

Впрочем, Хавьер знал одно место в доме, где боль не ощущалась бы так мучительно остро. И посему, глотнув воды, чтобы прояснить голову, и поправив шейный платок, он направился в библиотеку.

Хорошо смазанные петли не скрипнули, когда Хавьер чуть приоткрыл дверь. Мисс Оливер была там, как он и надеялся. Зашифрованная книга лежала раскрытой на столе у окна. Лампа Карселя, снабженная хитроумным механизмом для подачи масла и потому дававшая яркий и ровный свет, выхватывала из полумрака часть столешницы красного дерева и профиль Луизы, которая водила указательным пальцем по листу бумаги, испещренному записями, после чего, заглянув в фолиант, принималась что-то быстро писать на чистом листе.

Так продолжалось несколько минут. Она его не замечала.

Хавьер деликатно покашлял. Потом с довольно громким стуком захлопнул дверь. Потом каблуком постучал по двери.

Луиза даже не подумала оторвать взгляд от листка.

И тогда Хавьер дал волю раздражению.

– Помилуйте, Луиза, что такого интересного вы там нашли?

Мисс Оливер подняла голову и, щурясь, посмотрела в его сторону.

– Алекс? Похоже, у вас прекрасное настроение.

Он потер лицо ладонью.

– У меня всегда прекрасное настроение, – пробормотал граф.

– А я – самая блестящая женщина высшего света. – Луиза безразлично пожала плечами, и послышался тихий шелест ее отливавшего бронзой шелкового платья. – Мы с вами настоящие сказочники. А теперь подойдите-ка сюда и взгляните на то, что мне удалось расшифровать. – Пододвинув поближе к столу еще один стул, она жестом пригласила его присесть.

Ее удивительная невозмутимость покоробила Хавьера, тем не менее он подошул к столу. Но садиться не стал. Принципиально.

Луиза озадаченно подняла на него глаза и улыбнулась.

– Ну конечно. С вашей дальнозоркостью вам лучше смотреть стоя.

Хавьер сел.

Мисс Оливер как-то странно, искоса взглянула на него и тут же вновь переключилась на рукопись.

– Вы стоите на пороге удивительных открытий, но, если вам недостает храбрости, мрачные тайны вашей семьи могут и подождать.

– Уверяю вас, вы заблуждаетесь на мой счет, – произнес Хавьер и взял со стола листок с ее записями. – Так что вы там обнаружили?

Мисс Оливер ответила не сразу. Она так долго и пристально на него смотрела, что Хавьеру стало казаться, что Луиза взглядом может разбередить едва зажившую рану. Впрочем, когда она заговорила, это ощущение пропало. В ее тоне не было ничего личного – только по делу.

– Оказалось, что «чистилище» и есть ключевое слово. По крайней мере, оно подходит для первых страниц записей. Как только я составила таблицы, мне начала открываться ваша воистину драматичная история, полная грехов и злодеяний.

Она пододвинула к нему лист с текстом, который почти невозможно было прочесть из-за многочисленных зачеркиваний и помарок.

– Что это? Еще один шифр?

Луиза усмехнулась.

– Впечатляет, не так ли? Нет, это не шифр, это моя расшифровка. Поскольку зашифрованный текст не имеет ни пробелов между словами, ни знаков препинания, читать его не так-то просто даже с ключом, верно?

– А стоит ли овчинка выделки? Вы узнали что-то такое, что окупило бы все ваши труды?

– Да, как мне думается. – Луиза, сосредоточенно сдвинув брови, пробегала глазами собственные записи. Свет от лампы падал на ее лицо, придавая ему золотистое сияние. Ресницы казались невероятно длинными из-за отбрасываемых ими теней.

У Хавьера свело живот. Слишком много бренди за один день и еще больше разочарований. Стиснув кулак, он вжал его в живот, и как раз в этот момент, Луиза заговорила:

– Эта история берет начало со времен правления Тюдоров, хотя у меня создалось впечатление, что написана она гораздо позже. Насколько я поняла, ваш предок изначально получил титул виконта за некую очень, скажем так, личную услугу, оказанную фрейлине, любимице королевы Елизаветы.

– Надо полагать, мой предок в совершенстве владел искусством убеждения?

– Надо полагать, он в совершенстве владел языком. И не обязательно иностранным. Мне не терпится узнать, при каких обстоятельствах через несколько поколений виконт превратился в графа.

– Хм. – Хавьер, что есть силы, вжимал кулак в бунтующий живот. Мисс Оливер не пыталась его дразнить или мучить, тогда отчего у него свело нутро?

– Что мне до сих пор непонятно, – продолжала между тем Луиза, – так это для чего понадобилось шифровать всю книгу. Разве спустя столько лет кому-то важно, стали ли ваши предки аристократами благодаря искусству любви или, скажем, благодаря тому, что не давали оскудеть королевской казне?

Хавьер предпочел бы, чтобы мисс Оливер была сдержаннее в использовании таких слов, как «искусство любви» или «язык». К концу дня нервы у него были ни к черту, и он боялся не сдержаться.

– Такого рода нюансы всегда имеют значение, – процедил он. – Высший свет никогда ничего не забывает и ничего не прощает. В особенности скандалы. Такова его природа.

В его, Хавьера, случае, высшему свету даже на память полагаться незачем – книга с записями пари была всегда к услугам любого посетителя «Уайтс». И эта книга хранила список всех его прегрешений – истинных и мнимых – со дня совершеннолетия и до сей поры.

Оказывается не только его, Алекса, слабостям и прегрешениям ведется строгий учет, так же было и с его предками. То, что вскормлено в кости, появится во плоти, как говорится. То есть, породу не скроешь. Вот какие слова надо было сделать семейным девизом.