Слабым, безжизненным голосом Хизер сказала ему, что ребенок родился мертвым. Всю дорогу до Локхейвена она тихо пролежала, прижавшись к груди Дамиана, безвольная и безразличная. Ее безмолвное отчаяние пугало Дамиана. Нежно обнимая ее, он молил Бога, чтобы она дала выход своему горю: рыдала, проклинала несправедливость судьбы… что угодно, лишь бы не молчала.

Когда они въехали на задний двор, Зевс тихим ржанием ознаменовал их возвращение в Локхейвен. Появился заспанный, зевающий во весь рот молодой конюх, который мгновенно проснулся, увидев хозяйку в объятиях управляющего.

Дамиан бросил ему поводья:

– Получишь пять шиллингов, если хорошенько его почистишь и дашь лишнюю пригоршню овса.

– Все будет сделано, сэр.

Дамиан, крепко прижимая к себе драгоценную ношу, осторожно соскользнул с седла и широким шагом двинулся к дому. Громкий стук медного дверного молотка вытащил Маркуса из постели. Кутаясь в необъятных размеров халат, он босиком прошлепал к парадным дверям.

Изумление его было не меньшим, чем у конюха:

– Мистер Льюис!

Дамиан быстро прошел мимо него в дом.

– Добрый вечер, Маркус, – спокойно поздоровался он и, не сбавляя шага, пересек прихожую и двинулся по винтовой лестнице на второй этаж. Остановился он лишь на лестничной площадке.

От его дыхания слегка шевелились милые детские завитки на висках Хизер.

– Где ваша комната? – коротко спросил он.

– Налево. Двойные двери в конце коридора, – тихо ответила она и, едва слышно вздохнув, уткнулась лицом ему в шею.

Осторожно поставив ее на ноги, Дамиан огляделся в поисках свечи и нашел ее на письменном столе вишневого дерева. Пламя замигало желтым неверным светом, отбрасывая вокруг неровные тени. В дальнем углу стояла кровать под балдахином, покрытая бледно-голубым атласным покрывалом. Занавески на окнах были такого же цвета. Удобная, со вкусом подобранная мебель без слов говорила о характере обитательницы спальни. На стене висела акварель в раме – сияющее синевой летнее небо и колышущееся под ветром пшеничное поле. «Еще одна из ее работ», – подумал Дамиан.

Нахмурившись, он повернулся к Хизер. Ее очаровательное личико было грустным и бледным как полотно. Она так и не двинулась с места. Он решительно шагнул к ней:

– Хизер…

Казалось, она вообще перестала что-либо слышать и находилась сейчас где-то совсем в другом месте, куда никому другому не было пути.

Обеспокоенный, он положил руку ей на плечо и легонько встряхнул:

– Хизер, я прошу тебя, прекрати!

Она медленно перевела на него свои широко открытые глаза. В них были отрешенность и пустота.

– Послушай меня, Хизер. В том, что случилось, нет твоей вины. Ты сделала все, что могла.

Глаза ее вдруг наполнились неизъяснимой болью.

– Ты не прав, – еле слышно возразила она. – Во всем виновата я. Ребенок Бриджит умер из-за меня. Если бы на моем месте была повитуха…

– Так ее же не было. И, между прочим, это ничего бы не изменило.

Она медленно покачала головой:

– Нет. Нет, ты не прав…

– Так я же был там, вспомни! Нет, не в самой комнате. Но я там был и знаю, что произошло. И я знаю тебя, Хизер. Ты сделала все, что смогла. Слышишь – все, что смогла!

– Но этого оказалось слишком мало! – истерично закричала Хизер. – Как ты не понимаешь, что этого было слишком мало! Я обязана была спасти малыша! Это же был ее первенец! Ее дочь!

Дамиан знал, что значит чувствовать собственную беспомощность, невозможность исправить несправедливость.

– Я понимаю, как тебе тяжело, Хизер. Но иногда жизнь бывает несправедлива! Я пережил то же самое, когда умер мой отец, я был тогда еще ребенком. И вновь пережил это, когда узнал, что мой брат Джайлз уб… – он вовремя остановился, но через секунду продолжил:

– …Когда узнал, что мой брат Джайлз умер. Мне оставалось меньше недели плавания до берегов Англии, когда это случилось. А когда я, наконец, приехал в Йоркшир, было уже поздно. Я все время думаю, что, если бы отплыл на несколько дней раньше, наверняка застал бы его в живых. Так что я не понаслышке знаю, как это тяжело. Тебе, Бриджит, Роберту. Но им надо смириться и жить дальше. Если повезет, скоро у них будет еще малыш.

– Нет. Больше детей не будет.

– Как ты можешь это знать, Хизер? – развел руками Дамиан. – Они оба молоды и…

– И они ждали этого ребенка долгие годы!

Глаза ее вдруг сердито вспыхнули.

– Не смотрите на меня так! Вы что, не понимаете? Для Бриджит это был первый и последний шанс. Она больше никогда не сможет иметь ребенка, не сможет почувствовать теплого, живого малыша у своей груди! Ее руки столько лет были пустыми… Теперь они будут пустыми всегда, как мои. Как и мои…

Голос у нее сорвался, и Хизер замолчала. По ее щекам ручьями текли слезы, плечи тряслись.

Дамиан обвил руками эти трясущиеся плечи. Он не очень понимал смысл ее слов, но видеть Хизер в таком состоянии было выше его сил. И он машинально все гладил и гладил ее по спине. А она, упершись руками ему в грудь, изо всех сил пыталась вырваться.

– Пустите меня! – наконец закричала она. – Не надо меня жалеть!

– Я и не жалею.

– Неправда! Вы жалеете меня! Как в первый день на сыроварне! Я до сих пор помню ваш взгляд, когда вы увидели, как я хромаю, чувствую вашу презрительную жалость!

– Тогда, может быть, так и было, Хизер. Но не сейчас. – Он слегка коснулся пальцем ее подбородка и заставил поднять голову. – Вы самая независимая, самая способная из всех известных мне женщин. И вдобавок вы самая необычная женщина… Вполне вероятно, что и самая красивая…

– Теперь я знаю, что вы лжете! Я некрасивая! Я… я… – Хизер затрясла головой и зажмурилась. Из-под плотно закрытых век вновь потекли слезы. – Я… уродина. Если бы не мама с папой, то я… я бы спряталась так далеко, что меня никто никогда не смог бы увидеть. Я уродина… – вновь повторила она с такой болью, что у него сжалось сердце.

– Нет, – стиснув зубы, произнес Дамиан, вложив в это единственное слово все свое несогласие.

– Да, – прошептала она, – да.

Голова ее поникла, плечи опустились. Она вдруг обмякла в его руках и, если бы он не подхватил ее, наверняка упала бы на пол.

Дамиан подвел ее к стоящему у камина большому креслу и не разжимал рук, пока она изливала в слезах свое горе. Она плакала по Бриджит. Она плакала по ребенку. И по себе.

Все это время он гладил ее по волосам и нашептывал простые, утешающие слова.

«Ее руки столько лет были пустыми… Теперь они всегда будут пустыми, как и мои… как мои…»

«Вы жалеете меня! Как в первый день на сыроварне! Я до сих пор помню ваш взгляд, когда вы увидели, как я хромаю…»

Внезапно он понял – Господи, лучше бы ему не знать – эта красивая молодая девушка, страдающая от одиночества, потому что общество всегда жестоко к таким, как она, искренне уверена, что обречена на это одиночество до конца своих дней.

Что с ней будет, когда ему придется уехать? Нельзя думать об этом! В конце концов, он же не нянька… Но не думать об этом он не мог.


Дамиан твердо решил сегодня ночью не оставлять Хизер одну. Согласна она или нет, он останется здесь.

Постепенно Хизер успокоилась. Слегка отстранившись от него, она провела рукой по волосам, оправила юбку. Дамиан нисколько не сомневался, что завтра не услышит от нее слов благодарности, но допустить, чтобы они спали одетыми, он отнюдь не собирался. Легко подняв Хизер с кресла, он поставил ее на ноги около кровати.

Она изумленно смотрела на него широко открытыми глазами.

– Что вы делаете? – смущенно спросила она, почувствовав, как его руки уверенно расстегивают крючки у нее на спине.

– Собираюсь уложить вас спать, – коротко ответил Дамиан.

С деловитостью, не оставлявшей места чувствам, он спустил платье с плеч Хизер, и оно мягко упало на пол у ее ног. Она аккуратно перешагнула через него и вновь посмотрела на Дамиана со смешанным выражением настороженности и смущенного ожидания на лице. Ее руки машинально прижались к груди, и Дамиан едва удержался от мучительного стона. Нежные, округлые холмики соблазнительно приподнялись над отделанным кружевами краем рубашки. Страстное желание пронзило все его существо, но он тут же взял себя в руки.

Дамиан шагнул к кровати, откинул в сторону одеяло и выжидающе обернулся к Хизер, слегка приподняв смоляную бровь.

Она не двинулась с места. Робко тронув его руку, искательно взглянула ему в лицо:

– Вы уходите?

Это было сказано так тихо, что Дамиан скорее догадался, чем услышал ее слова. Он наклонился и осторожно поцеловал ее в губы.

– Я не хочу, чтобы ты оставалась одна, Хизер.

От ее слабой улыбки у него сладко защемило сердце. Он чувствовал ее взгляд, когда не спеша стаскивал с себя рубашку, сердясь, что нельзя снять бриджи. Наконец он скользнул под одеяло рядом с ней. Больше всего на свете ему хотелось до конца раздеть ее и крепко прижать к себе, но он боялся снова напугать ее.

Хизер устремилась в его объятия с такой безоглядностью, как будто хотела слиться с ним в одно существо. Уютно пристроившись у его плеча, она глубоко, прерывисто вздохнула, и вздох ее легким дуновением скользнул по его обнаженной груди. И в этот миг Дамиан понял, что ничего нельзя изменить, что боль и страдание этой девушки стали и его болью и страданием. Он не должен был допускать этого, но теперь уже поздно.

Печалясь и радуясь одновременно, Дамиан ласково обнял Хизер и зарылся лицом в шелковистые пряди ее волос. Вскоре милосердный сон опустился на них обоих.


Хизер, совершенно обессиленная, провалилась в сон, как в обморок. Он оказался для нее настоящим благословением, целительным убежищем, где не было боли. Но в самой глубине сознания жили зловещие тени…