Татьяна Дубровина - Испить до дна

Димочка, напротив, вел себя чрезмерно оживленно, искусственно растягивая губы в широкую улыбку и проявляя неестественную заинтересованность в происходящем. Он болтал без пауз так, что в ушах звенело:

— А мы тут собрались и решили проведать нашу итальяночку — нашу иностраночку, что-то ее не видно, наверно, на даче с грядками закопалась, может, помощь нужна...

— Заткнись! — стукнул по столу кулаком Григорий и произнес короткий тост. — Будем!

— То есть за наше всеобщее счастье, благополучие и всемерное процветание, — многословно разъяснил Дима. Видимо, для тупых. — Разрешите по этому поводу стихотворение...

Теперь уже поднялась Алена. Кулаком она, правда, не стучала, но произнесла не менее веско, чем Григорий:

— Заткнитесь оба.

— Во-от как! — изумился Саранцев.

— Именно так! Пьем за именинника.

— Большое спасибо, — сквозь зубы отозвался виновник торжества и добавил. — Я весьма тронут... дорогуша.

— Алеша...

Но он, чокнувшись с мужчинами и словно не заметив ее протянутой рюмки, одним махом опрокинул в рот дорогой коньяк, точно стопку самогона.

Крякнул по-мужицки, по-озерковски, и занюхал корочкой черного хлебца, не притронувшись к пирогу с грибами.

...Ночью, когда гости отправились в Москву, Алексей вновь выражал свои чувства, только совсем другие, чем прежде.

— Это у вас называется «помочь с грядками». Понимаю. У вас свой сленг. «Шкурница» означает «художница по коже». Вскопать грядочки — еще что-то. — Голоса он так ни разу и не повысил. — Остроумно. И главное, в русской народной традиции. Сразу вспоминается, например, такое: «Старый конь борозды не портит»...

— Вскопать — значит вскопать! Взять лопату и поработать! Собственными руками, не нанимая прорабов и строителей! Весь мой огород, к твоему сведению, — дело рук Григория. Он всю весну тут корячился.

— За просто так, по доброте душевной?

Алене оставалось только промолчать.

— Н-да, душевная доброта из твоего Григория так и прет. Ну и, разумеется, корячился он с ночевками?

Ее подловили. И Алена начала беситься.

— Разумеется! — вызывающе сказала она. — С ночевками! Твоя бригада тоже у тебя ночует в полном составе. По твоей логике, у вас там — групповые оргии голубых?

— Знаешь, Алена, я понял одну вещь...

Сердечко у нее радостно екнуло.

— А! Понял? То-то же!

Радость была преждевременной.

— Я понял, — продолжил он с тихой ненавистью, а желваки так и ходили ходуном на его худых скулах, — почему ты меня упросила не ехать сегодня в ресторан. «Ну пожалуйста! Я умоляю!» Ты знала, что они явятся. Ты ждала их.

— Зачем бы? Чтобы они нас застукали в самый интересный момент?

— Вернее, ждала его, Григория, — продолжал ревнивец, не слушая. — Второй как девица, он не в счет...

Алене вспомнился блестящий рояль в чужой холодной мастерской. И при этом — ни малейшего укола совести. Совсем даже напротив. Упрямого Тельца понесло, и бычок начал нарочно нарываться:

— Почему это Димочка не в счет? Очень даже милый мальчик. Интеллигентный. Уйму стихов знает и разбирается в музыке... особенно фортепьянной. И стол для дамы умеет накрыть празднично, со свечами, не хуже тебя! Что, получил? А, не нравится? Может, рассказать, чем занимаются после такого ужина? И чем мы занимались с Гришей во время ночевок, тоже рассказать? Как предпочитаешь, в общих чертах или в деталях?

По мере того как нарастал ее напор, Алексей все больше сникал. В буквальном смысле. Вначале расположился на стуле прямо, закинув ногу на ногу, потом ссутулился, а постепенно и вовсе согнулся. И к концу ее пламенного монолога уже сидел скрючившись и прикрыв голову обеими руками, будто защищался от хлестких словесных ударов.

— Ты, дорогуша-Алешенька, наверное, не заметил сгоряча, что взял меня не девочкой? Вообразил себя моим первым мужчиной, да? Гордился, что вскопал непаханый огородик?

Тут Алексей робко произнес, не поднимая головы и теперь уже сам как будто оправдываясь:

— Но Григорий вошел к тебе в спальню без стука, как хозяин...

Алена почувствовала: еще немного поднажать — и ход этого поединка переломится в ее пользу.

А она непременно должна победить! Потерпишь поражение — и твой любимый, твой единственный уйдет навсегда, хлопнув дверью.

Пусть он ревнив до глупости, до жестокости, пусть ведет себя как полный дурак, но без него — не жизнь. Без него — пустота.

Алена уже испытала эту пустоту на себе за время его отсутствия и больше ни за что не вернется туда, в безрадостный вакуум!

— Во-первых, — уже не кипятясь, а терпеливо и рассудительно возразила она, — они вошли без стука оба. Одновременно. Не хочешь ли ты сказать, что я с обоими сразу...

— Нет, нет, — сказал он поспешно и уже виновато.

— Во-вторых, капитан твоего катерка, несмотря на то, что по совместительству он научный сотрудник, тоже тогда вломился к нам без стука. Принес радиограмму, помнишь?

— Как не помнить... Но то был особый случай, произошло несчастье...

— Постучаться — заняло бы полсекунды.

— Но он был взволнован...

— Ребята тоже взволновались — меня в саду нет, дверь нараспашку. А вдруг что-то случилось? Поселок малолюдный, мой жилой дом пока еще крайний, да и на твоем участке сегодня ни души. Всякое могло стрястись. Скажешь, нет?

— Вообще-то да...

— Представь себе, что ты застал бы такую картину. Тебя бы это не взволновало?

Он представил. И его взволновало.

— Мальчики, может, спасать меня собрались! Откуда они знали, что со мной — мой мужчина?

— Твой мужчина... — как эхо отозвался он.

— Разве я ездила кому-то об этом трезвонить?

— Не ездила. Никуда.

— Вот видишь! Эх ты...

— Эх я...

Спросил напоследок, чтобы исчерпать остатки недоразумения:

— А почему Григорий так смотрел на твою картину, как будто это его собственность?

— Уж договаривай, коли начал. Не собиралась ли я подарить панно ему? Так?

Теперь уже Алексею ничего не оставалось, как промолчать.

— Нет, дорогой мой, не собиралась! Просто именно из-за этой работы меня пригласили в Венецию. А Григорий Саранцев приглашения не получил.

— Он что, завидовал? Но это низко...

— Еще как низко! Ниже зависти может быть только одно чувство.

— Какое?

— Беспочвенная ревность.

Это был их первый серьезный конфликт. Оба надеялись, что он же окажется и последним.

После ссоры они до утра не спали, но и не занимались любовью.

Сидели с ногами на кровати и тихо ворковали. Ночь откровений, оказывается, может быть не менее прекрасной, чем ночь страсти.

Ведь ни у Алены, ни у Алеши еще никогда в жизни не было собеседника, которому можно поведать обо всем без утайки, до конца, до самого дна.

Им не требовалось приспосабливаться, подбирать слова, чтобы быть понятыми. Чего не в силах была выразить речь, договаривали жесты и взгляды.

— Я хочу, чтобы ты знал, Алеша: да, я была с Григорием. До тебя, до Венеции. Но я никогда не любила его.

— Со мной тоже такое случалось. Нечасто, но было.

— Тех женщин ты тоже ревновал?

— Зачем? — удивился он.

— А меня зачем? — ответила Алена вопросом на вопрос.

— Как можно сравнивать! Ты — другое дело. Ты... не знаю. Когда на тебя кто-то смотрит, даже издали, у меня все внутри переворачивается. А уж если ты на кого-то взглянешь, просто задушить хочется.

— Такое уже описано в одной великой трагедии.

— Да. Я, когда потерял тебя из виду, чуть с ума не сошел — с кем сейчас моя Аленушка? Перечитал «Отелло» заново. Знаю же, что это только пьеса, а сам думаю — чистая правда! Как в детстве, когда за Колобка переживал. Терпеть не мог эту сказочку. И до сих пор не люблю.

— Потому что плохо кончается?

— Потому что похоже на историю одного Алексия, Человека Божьего, в честь которого меня так и нарекли. Только Колобок от бабушки с дедушкой ушел, а этот дурачок — от родителей и молодой чудесной жены.

— От родителей я бы тоже с удовольствием ушла. Да вот на все лето и ухожу.

— Если бы у меня была мама! — мечтательно проговорил Алеша. — Нет, не подумай, у нас в детдоме было очень хорошо, все такие добрые. Но мама... Мне ее всегда не хватало.

— Наверно, потому ты и ревнивый такой.

— Какая тут связь?

— По-моему, прямая. Ты маленьким недополучил любви, вот теперь и боишься ее потерять.

— Боюсь! Болезненно боюсь. А я... не потеряю? Ведь тебе придется меня постоянно ждать, я вынужден буду исчезать часто и надолго. Я — морской Колобок.

— Перекати-море?

— Вот-вот. Хорошо сказано.

— Ничего, подожду. Не менять же тебе профессию! Ты бы не смог без воды.

— Могу купить абонемент в бассейн.

— А кто бы тогда меня спас?

— Пришлось бы тебе тонуть не в море, а в хлорке.

Оба рассмеялись, а потом Алексей снова стал серьезным:

— А знаешь, Аленушка, хочешь, верь, хочешь, нет, но ты — моя первая любовь. Самая первая. В жизни. Смешно, да? Такой великовозрастный...

Алена молчала, тихо и блаженно улыбаясь. Она поверила. Точнее, и раньше чувствовала это сердцем, а теперь окончательно убедилась, что была права.

— Кстати, я ведь так и не спросила, сколько тебе сегодня исполнилось.

— Двадцать восемь.

— И уже доктор наук! Какой же ты умный!

— Какой же я дурак...

— Иногда.

— Когда рядом — ты. Голову теряю...