Татьяна Дубровина - Испить до дна

Постепенно к его постоянным отлучкам привыкли и даже беспокоиться перестали.

Ко всеобщему удивлению, плавать пятилетний Алеша умел получше многих взрослых, в том числе и под водой, с открытыми глазами. Когда только успел научиться? Или это была врожденная способность, как у человека-амфибии?

Вскоре благодаря маленькому пловцу в детском доме обогатился рацион: ныряя в какой-то тихой заводи, Алеша обнаружил неизвестную даже сельчанам многочисленную колонию раков, и практичный Никита Степанович тут же наладил их промысел.

А директор даже специальным чаном обзавелся для варки деликатесных членистоногих. Повариха же осваивала новые вкуснейшие блюда: салат с раками, рачья запеканка, пироги с рачьими спинками, тушеные раки в собственном соку, в томате, в чесночном соусе... Даже на зиму впрок наконсервировали розового ароматного мяса.

Но с наступлением зимы Алеша затосковал: всю воду в округе сковало льдом, а единственную дерзкую попытку «поморжевать» директор сурово пресек, заперев смельчака на целые сутки в темном чулане.

Это было, конечно, жестоко, так как все знали, что мальчик боится темноты столь же панически, сколь страстно любит воду. Однако пришлось пойти на эту крайнюю меру. Это было все же лучше, нежели лечить ребенка от пневмонии.

Алеша бился в закрытую дверь и кричал, а сердобольные девочки, обливаясь слезами, умоляли директора выпустить арестанта. Однако тот был человеком принципиальным и решений своих никогда не менял. Хотя сам в глубине души сочувствовал всеобщему любимцу...

А когда срок «заключения» истек и нарушителя дисциплины выпустили на свет Божий, он, шмыгая носом и сжав кулачки, пообещал:

— Вот вырасту и нырну так глубоко, что вам ни за что меня не достать!

Все притихли. Это прозвучало как взрослая, серьезная клятва. И только директор, стыдясь признать себя виновным, попытался возразить:

— На больших глубинах знаешь как темно!

— И пусть! — ответил мальчик. —Я уже привык, пока сидел в вашей кладовке. Все равно нырну, вот посмотрите!

Гадкий утенок вырос в высокого, статного мужчину с длинной гордой шеей, прямо как у лебедя. Но, если вдуматься, детство никогда не покидало его. Он бережно, как сокровища, хранил в сердце самые ранние воспоминания.

Не имея настоящих родственников, Никитин, однако, считал себя членом большой доброй семьи. Таким количеством братьев и сестер, и старших, и младших, вряд ли кто еще мог похвастаться!

А родная душа, добрейший Никита Степанович?

А строгий и всегда подтянутый директор, кумир девчонок и образец для подражания мальчишек?

А гостеприимный хлебосол отец Олег, с которым Алексей вел такие захватывающие дискуссии?

А разухабистый Анискин со своей доморощенной дедукцией?

Это ли не близкие люди! Неважно, что нет с ними кровного родства. Алексей искренне любил их всех.

А вот теперь в его жизни появилась Алена. И встретил он эту девушку не где-нибудь, а посреди морской пучины, в воде, которая так и осталась его главной страстью. Это ведь так символично, это что-нибудь, да значит...

Ну а ее пейзаж — просто настоящее знамение. Тот самый, будто с натуры писанный, выводок утят, ковыляющих вслед за толстой мамашей к воде...

Художница как будто совершила невозможное — вернула Алешу Никитина в его детство, в тот счастливый весенний день, когда он впервые открыл для себя волшебство чистого озера. Осознал, что вода на самом деле — не вещество, а существо. Живое и способное чувствовать...

Алена, правда, не изобразила на картине маленького неуклюжего мальчика, старательно повторяющего движения утят. Но что из того? Карапуз ведь мог просто приотстать, задержаться за границей тонкого деревянного багета и из-за этого не вписаться в живописную композицию...

— Чудо, — забывшись, шептал он, поглощенный ожившим видением прошлого. — Колдовство.

А рядом с ним так же тихо и зачарованно всматривались в неприхотливый пейзаж другие зрители, которым этот уголок русской природы ничего личного не напоминал, но все же ласкал глаз и радовал душу.

Очажок спокойствия и тишины на бурлящем, насыщенном итальянскими эмоциями вернисаже...

Тишина, однако, была внезапно нарушена раскатистым гортанным возгласом, заставившим всех вздрогнуть:

— Форрмидабль! Манифик!

Алексей автоматически, не задумываясь, перевел:

— Потрясающе! Превосходно!

И только после этого, очнувшись, обернулся.

Перед российским стендом, плотоядно глядя не на картины, а на их автора Алену Вяземскую, стоял устроитель выставки, черный гений эбакокукографии Нгуама.

Репортеры сразу поняли, что нельзя упустить выигрышный кадр. Два художника с разных континентов так замечательно, так контрастно смотрятся вместе: он — черный-пречерный, она — беленькая-пребеленькая. Как ночь и день. Как двухцветные ковры самого Нгуамы.

Профессионалы защелкали затворами аппаратов, а любители протягивали этим двоим у кого что нашлось: салфетку, буклет, даже носовой платок — для автографов.

— Апрэ, апрэ! — сказал публике Нгуама, что означало: «Потом!» Не приставайте, дескать, я занят.

А занят он был исключительно созерцанием Алены.

— By м’авэ безе! — обратился он к ней.

Девушка повернулась к Алексею за разъяснениями:

— Безе — это такое пирожное?

Тот вновь был мрачен:

— Безе — это поцелуй. Он напоминает о том, как ты его недавно облобызала.

Нгуама повернулся к ней правой щекой. Место поцелуя было обведено кружком того же кричащего красного цвета, что и солнце на его ковре. Прямо-таки ритуальная раскраска!

— Видимо, теперь умываться перестанет, — хмуро прокомментировал Алексей, пользуясь тем, что, кроме Алены, никто не понимает русского. — Будет вечно чтить след твоих губ, как святыню.

— Кеск ву дит? — настороженно переспросил его Нгуама. Видно, уловил звучащую в его интонации издевку.

— Вива безе! — с шутовским поклоном отвечал Никитин.

— А-а! — закивал негр. — Уи! Уи!

— Видишь, Аленушка, он согласен. Да здравствуют твои поцелуи! Что греха таить, они действительно ни одного мужика не оставят равнодушным. Я в этом убедился.

Нгуама же снимал с шеи длинное ожерелье из разноцветных зерен, крупных перламутровых ракушек и зубов неизвестного зверя. Он протянул его Алене:

— Сэ пур ву!

— Он тебе это дарит.

— Спасибо, Алеша, я поняла и так. — Она приняла подношение. — Мерси, мсье Нгуама! Какая прелесть!

Все женщины, рожденные под созвездием Тельца, обожают носить украшения, а на шее — в особенности.

Ленка Петрова не была исключением. Еще с тех времен, когда она нанизывала на нитку ягоды крыжовника, Алена любила и создавать сама, и покупать, и получать в подарок всевозможные колье, бусы и кулоны.

Она уже приготовилась надеть ожерелье, как Алексей язвительно предупредил:

— Ты бы не торопилась так. Сначала не мешает осведомиться, может, у них такие предметы используются вместо обручальных колец? У нас цивилизованно, по-скромному, окольцовывают пальчик, а у них — сразу за горло хватают.

— Ну вот что, господин Никитин! — рассердилась она. — Хватит! Ну, чмокнула я его в щечку, и что? Ты все неправильно понял!

— Возможно, что и неправильно. Вполне допускаю. Только твой гений, по-моему, понял так же, как я.

— Значит, оба дураки! — Она даже своей маленькой ножкой топнула от возмущения.

Нгуама напряженно вертел головой, следя за тем, как они перебраниваются.

Слов чужого языка африканец, конечно, понять не мог, однако понял, что бледнолицый мужчина возражает синьоре Вяземской и что это ее злит.

Окончательно же чаша терпения у черного джентльмена переполнилась после того, как наглый россиянин обеими руками взял у девушки ожерелье, точно имел на это какое-то право, и, совершив безошибочно точный бросок, накинул его, как петлю лассо, на голову прежнего владельца.

Тут уж Нгуама решил вступиться за даму, а заодно и за себя.

Издав раскатистый воинственный крик, он угрожающе двинулся на наглеца, время от времени тыча пальцем в красный кружок на своей черной щеке, как будто священный «безе» должен был придать ему в бою сил.

Оживились, обрадовались, заработали фотографы! Международная драка на международной выставке, да еще из-за женщины! Замечательно!

Настоящая дуэль! Первоклассная сенсация! Она сулит неплохие гонорары! Тираж разойдется моментально!

Алена попыталась вклиниться между соперниками, но ее оттеснили в сторону, ткнув в лицо микрофон:

— Коммент, плиз.

— Какой еще вам коммент! — огрызнулась она. — Помогите же! Разведите их!

Став «яблоком раздора», она отлично видела, что Алексея даже радует возможность кулачной разборки.

Он и в самом деле встал на изготовку, азартно прищурившись.

Опять вспомнил детство — все выпускники Озерковского детдома понимали толк в драке. И не потому, что там процветало хулиганство или детское подобие дедовщины, скорее даже наоборот.

Дабы направить буйные порывы воспитанников в более или менее организованное русло, директор, десантник в прошлом, лично преподавал и мальчикам, и девочкам самбо.

При этом, однако же, учил:

— Руки-ноги в ход пускать только в крайнем случае. Первый удар наносится головой.

— Лбом, что ли?

— Нет, мозгами. Тогда есть вероятность, что и руки, и ноги останутся целыми. Понятно, надеюсь?

— Не очень.

— Объясняю. Сначала воздействуете на психику противника. Пытаетесь либо найти мирный путь путем переговоров, что лучше всего. Либо, если не выйдет, запугать. А самое лучшее средство — не страх, а смех. Но со смехом не пережимать, слышите? Рассмешить — продуктивнее, чем высмеять. А уж если у него с чувством юмора плоховато окажется, тогда можно и высмеивать начать, чтоб не он хохотал, а над ним. Это ему будет больнее всего, и он, скорее всего, полезет «в бутылку». Ну а драться, сами понимаете, легче с тем, кто сидит «в бутылке», а не стоит на твердой земле...