Татьяна Дубровина - Испить до дна

А здесь из крана течет тонкая струйка ржавой воды, словно в Венеции ее недостает...

Алена просила портье разбудить ее пораньше, но сервис здесь оказался не слишком «навязчивым».

Она вскочила на ноги и не поняла сразу — утро уже наступило или еще продолжается вечер?

Серые сумерки на фоне серой стены...

К наружному стеклу был прикреплен градусник. Красный столбик замер между 20 и 30. Алена постучала по стеклу пальцем, и столбик нехотя пополз вверх.

Тридцать... тридцать один...

Она стукнула еще, и он опять опустился на прежнее место.

Простуженный кран в ванной недовольно булькнул, всхлипнул, выплюнув тонкую струйку воды, и сейчас же пронзительно и натужно загудели трубы.

От этого грохота должны были тут же вскочить все остальные постояльцы отеля, и их темпераментный итальянский «скандалиссимо» просто обязан был перекрыть хрипы ржавых коммуникаций...

Но вокруг было по-прежнему тихо...

Алена едва плеснула в лицо, решив, что здесь не стоит злоупотреблять водными процедурами. Да и к чему? Ведь совсем рядом море...

Она натянула крошечное бикини и один из Лилечкиных нарядов — полотняный костюмчик с шортами. Большое мохнатое полотенце сунула в сумку, а на голову водрузила элегантную соломенную панаму. Ничего, что солнца пока не видно, — оно обязательно появится!

Полусонный портье дремал за своей стойкой. Он поднял глаза и замигал, пытаясь понять, чего от него хочет иностранная гостья.

Они оба объяснялись по-английски с трудом.

— Бич? — требовательно спрашивала Алена. — Море...

— Аморе? — недоумевал портье, гадая, на какой еще «берег любви» собралась эта блондиночка.

Алена показала из сумки краешек полотенца.

Итальянец что-то взволнованно залопотал в ответ, отчаянно жестикулируя. Он явно не хотел, чтобы Алена отправлялась на пляж.

«Предупреждали... волнение... рыбакам вернуться...» — уловила Алена из дикой смеси английских и итальянских слов.

Может, у них намечается забастовка рыбаков? Но какое это имеет к ней отношение?

Алена махнула рукой и выбежала из отеля. Не такой уж и большой этот остров Лидо. В какую сторону ни пойди — все равно упрешься в море.

...Вчера она видела его только сверху... Оно было лазурно-голубым зеркалом, такого пронзительно-чистого цвета, что дух захватывало...

Сегодня перед ней расстилалась грохочущая серая стихия.

Порывистый ветер гнал по небу обрывки свинцовых облаков, а свинцовые волны с гребешками мутной пены обрушивались на песчаный пляж, словно пытались отгрызть кусочек...

В лицо летела соленая пыль мелких брызг. На пляже не было ни души, только сиротливо поскрипывали под порывами ветра круглые полосатые тенты-зонтики...

Как ни странно, было тепло. Но не так томительно-душно, как обычно перед грозой.

Свежий ветер, проносящийся над просторами Адриатики, нес с собой странную смесь запахов: рыбы, йода, смолистого дерева и каких-то незнакомых пряностей...

Алена быстро скинула одежду, бросила под полосатый зонтик и побежала в воду.

Сколько она не была на море?

С тех пор, как беглянкой наслаждалась привольной жизнью в Феодосии...

Но тогда все было другим — и распаренный черноморский пляж, и свобода, и любовь, которую она пила жадными глотками... любовь горькая, как морская вода...

Алик любил рисовать море. Он шутил, что в нем погибает Айвазовский. Но по Алениному убеждению, Айвазовскому было далеко до Алика.

И она смотрела на море его глазами и любила его так же, как он...

Но за все те счастливые недели стихия ни разу не показала свой норов, крымская бухта была тихой и безмятежной...

С тех пор Алена ни разу не ездила на юг. Возможно, она просто боялась воспоминаний, которые неминуемо должны были нахлынуть...

«Никогда не возвращайтесь в прежние места...»

Но здесь все было другим.

Набежавшая волна с силой ударила ее в ноги, и Алена не удержалась, упала в воду и услышала вырвавшийся из груди собственный смех.

Воспоминания отпустили. Остались только тихая грусть и жалость. Но страданий уже не было...

Так человек сдирает с зажившей ранки засохшую корку, морщится в предчувствии неминуемой боли... и обнаруживает под ней розовую полоску новой, здоровой кожи...

Следующая волна накатила вслед за первой, перевернула Алену на спину и потащила за собой.

Здорово!

Она достала ногами дно и оттолкнулась. Несколько взмахов рук — и берег стремительно отдалился.

Зато в небе появился голубой просвет. Обрывки туч стремительно уплывали в глубь побережья, словно волны, гонимые ветром...

Алена считала себя хорошей пловчихой и совершенно не боялась, направляясь в открытое море. В соленой воде гораздо легче держаться, чем в пресном бассейне...

Вверх — вниз... Вверх — вниз...

Как на качелях... Сердце замирает, и тут же тело поднимается на новый гребень...

Ну что, Адриатика? Как тебе покорительница стихий?

Ошибкой было то, что она оглянулась.

Берег казался тонкой полоской, занавешенной полосой тумана. Откуда взялся туман? Или это пелена застилает ей глаза?

Алена одной рукой отерла лицо и тут же ушла под воду с головой. Вынырнула, схватила губами воздух... и снова ее накрыл высокий гребень волны.

Движения стали суетливыми. Она слишком поспешно повернула назад, не рассчитала и опять не успела вдохнуть...

Прекрасный качающийся ритм этих «водных качелей» сбился, теперь она отчаянно била руками, торопилась, выбивалась из сил...

А берег все не приближался. Алене казалось, что она остается на одном месте — преодолевает одну волну, а следующая коварно возвращает ее обратно...

Она глотнула горько-соленой воды и почувствовала, как закололо в груди и под лопатками...

Воздуха...

Хоть на один вдох...

Еще один взмах... последний...

Кажется, солнечный луч пробил пелену туч и пронизал толщу воды...

Алена видела его снизу... Прозрачное нефритовое сияние над головой...

Она рванулась ему навстречу... Еще чуть-чуть... несколько сантиметров...

Но тут нефритовое сияние перед глазами медленно сменилось густой чернотой...

Алена почему-то запомнила все оттенки. Сначала исчезла золотая желтизна, потом к нефритовому примешался темно-коричневый... потом в их грязноватой смеси начало растекаться черное пятно, словно чернильная клякса...

А потом остался только черный. Глухой, обволакивающий, беспросветный...

И наступила бесконечность.

Перед раскрытыми глазами неспешно ползла вверх черная стена.

Значит, она погружается вниз...

Мысли угасали, как тот последний солнечный луч...

«Я тону... — с пугающим спокойствием подумала Алена. — Нет... я уже утонула...»

Не было ни боли, ни страха, ни отчаяния. Она как-то разом смирилась с этим и покорно приняла неизбежное.

Переступила грань бытия...

До ее порога она еще пыталась бороться за жизнь, барахталась изо всех сил, молотила по воде руками и ногами, пыталась выплыть, жаждала вдоха...

А за порогом было только спокойствие. Ни к чему ненужная суета... Чему быть, того не миновать...

...И вдруг — воздух. Такой резкий и острый, словно нож полоснул по груди, разрывая легкие...

И всхлип...

И противный привкус во рту... точно окислившееся железо...

И неожиданная боль в висках и затылке, точно невидимое чудовище пытается содрать с ее головы кожу вместе с волосами...

Кто-то изо всех сил тянул ее наверх. И Алена физически чувствовала эти усилия.

Зачем? Ей было уже хорошо... и спокойно...

Ее неудержимо манила обратно глубина...

Она забарахталась в воде, пытаясь освободиться.

На короткий миг ее голова приподнялась над гребнем волны, губы жадно глотнули очередную порцию воздуха, а перед широко раскрытыми глазами возникло чье-то лицо.

Ихтиандр! Человек-рыба... Кто еще мог выплыть к ней на подмогу из морской пучины? Ведь на берегу не было ни души...

Руки ее поневоле вцепились в широкие, скользкие от воды плечи.

И новая волна накрыла их обоих с головой...

Все померкло. И одновременно — все стало хорошо. Спокойно и безмятежно.

Все верно, именно так и случается после смерти. Утверждают же, что, умирая, человек успокаивается. Недаром черты лица у усопших разглаживаются, становятся правильнее и отчетливее, чем при жизни.

...Ангелоподобная Ангелина обожала писать портреты покойников. В качестве натуры она предпочитала использовать посмертные маски.

— Эти лица гораздо красивее, чем у живых, — говорила художница. — Они без посторонних примесей и искажений. Никакой мимики, никаких гримас, никакой асимметрии. Да и нашу работу облегчает. Выписал правую сторону лица — и автоматически повтори ее слева. А живым, как говаривала одна известная личность, надо непременно левую щеку подставить, если ударили по правой: иначе морду так перекосит, что родная мама не узнает.

Алену передергивало от этих холодных рассуждений.

— Ты бы хоть Евангелие перевирать постеснялась. И вообще! Человек — не орнамент! — кипятилась она. — Человек весь состоит из неправильностей, и только поэтому он человек! Он — душа, а не правая и левая половинки!